Андрей Дашков - Утраченный свет (Солнце полуночи) Страница 6

В первый раз кошмар так и остался безликим. Гурбан ощутил только парализующую тоску и вслед за тем – непреодолимую потребность исторгнуть из себя вой плакальщика. Он задрал голову к невидимой луне, госпоже ночных пустот и отчаяния. Он присоединил свой голос к голосам других псов… Что-то проникло в его мозг, и Гурбан цепенел от собственного воя. Он продолжал выть, когда кончился воздух в легких, а вдохнуть мешал невидимый обруч, опоясавший грудь. Какая-то посторонняя, чуждая сила заставляла вибрировать его связки…

Мимо него бежали грызуны и насекомые. Он не представлял, что их может быть так много. На его теле не осталось ни одной блохи. Мышцы превратились в вату; из-под хвоста потекли жидкие экскременты. Рядом предавались тоске пятеро обезумевших братьев. А в коттедже обмирал от ужаса двуногий…

Это продолжалось неопределенно долго. Потом демон удалился; капкан разжался; исчез палец, запущенный в глотку и дергавший туго натянутую басовую струну.

После той, первой атаки Гурбан чувствовал себя жалким щенком, чудом уцелевшим под колесами грузовика. В самой глубокой норе мозга, из которой являются двойники запахов, чтобы возвестить о приближении смерти, поселился неисцелимый страх.

Однако теперь псу становилось еще хуже. Он не мог даже завыть. Тварь не позволила ему шевельнуться. Она приближалась все так же беззвучно и не отбрасывала тени. Ее лапы, опиравшиеся на оголенные кости, остались девственно чистыми после того, как она пересекла лужу мазута.

Тварь была воплощением собачьих кошмаров. Гурбан увидел огромные багровые руки живодера, свисавшие по обе стороны туловища, и еще одну двупалую ручку, торчавшую из живота. Эти конечности держали его мертвой хваткой, пока волк-альбинос не слился с ним.

В ту же секунду воображаемый кошмар, который был всего лишь очередным психическим барьером, воздвигнутым в ожидании «переселения», сменился блаженством. Гурбан был скопирован. Его матрица могла быть воспроизведена или размножена в любой момент. Глюк избавил его от физической смерти.

Потом появились другие волкодавы, и Гурбан присоединился к ним. Невозможно было предвидеть, когда и где глюк использует его двойника.

Глава третья

Я утешу тебя.

Я стану частью тебя.

Ей было двенадцать лет, а выглядела она значительно старше. Она сбежала из замка «Черный октябрь» под Старобельском пятнадцать дней назад, но теперь сомневалась, что поступила правильно. За последнюю неделю она лишилась речи, девственности, надежды и, отчасти, рассудка. То есть на простейшие вещи ума хватало, а вот на то, чтобы попытаться удрать от Жвырблиса, – уже нет.

В замке ее звали Любкой. Она прислуживала самому Ильичу. Ильич был импотентом с двадцатилетним стажем и вообще очень занятым дедушкой, так что с этой стороны ей ничего не грозило, кроме обычных телесных наказаний, однако на нее положил глаз личный водитель Ильича и по совместительству местный жрец вуду – здоровенный негр Нельсон.

Нельсон был лысым, жирным, ущербным, его кожа имела пепельно-серый цвет, а рожа напоминала темную сторону луны. Страшнее чудовища Любка никогда не видела и не могла себе вообразить. Он олицетворял все ее детские страхи.

Однажды он приснился ей. Во сне он не делал с нею ничего ОСОБЕННОГО.

Он просто нес ее к длинному черному бронированному лимузину с непроницаемо темными стеклами. По пути он рассказывал ей зловещие сказки своего каннибальского племени… Потом он опустил девочку в черный аквариум, населенный вздувающимися жабами ее фантазий, в котором она начала тонуть… Проснувшись, она обнаружила, что обмочилась. В дальнейшем это повторилось с нею еще трижды.

Наступил день, когда Ильич улетел на вертолете, и приближалась ночь, в течение которой должно было произойти что-то страшное. Любка даже не понимала, что означает в точности выражение «кровь девственницы», но она не раз видела окровавленные куски свиного мяса на бойне и кур, метавшихся по двору с отрубленными головами…

Она убежала тем же вечером, даже не переодевшись, и спряталась в фургоне, перевозившем поросят. Каким бывает наказание за побег, она знала с пяти лет. Поэтому ей пришлось лежать очень тихо, пока фургон не миновал последний шлагбаум во владениях Ильича, а в это время за хилой дощатой перегородкой суетились поросята. Они наверняка были голодными и знали о ее присутствии. А она, в свою очередь, знала, что будет, если перегородка не выдержит.

Где-то совсем рядом с нею раздавались стуки копытец, хрипы, шорохи, повизгивание… И еще скрипели рассохшиеся доски… Любке казалось, что страшная поездка длится вечно, но терпеть эту пытку было предпочтительнее, чем висеть на «сучьем кресте»… Любка закрывала ладонями уши, нос и губы, чтобы поросята не добрались до них. Когда-то кто-то сказал ей, что поросятам особенно нравятся хрящи…

Ладони были слишком маленькими. И она все время слышала жизнерадостный хруст по ту сторону перегородки. Этот тихий хруст, раздававшийся в абсолютной темноте фургона, Любка запомнила на всю оставшуюся жизнь. А еще, несмотря на испуг, она чувствовала, что тает. Физически. В полном смысле слова. Ее вес действительно уменьшался с каждой каплей холодного пота, стекавшей по лицу и телу…

С того кошмарного часа серый человек Нельсон был только номером вторым в ее личном списке ужасов. Первенство неизменно принадлежало симпатичным розовым поросятам.

Оказавшись на темном дворе, Любка ощутила привкус крови во рту. Кровь сочилась из прикушенного языка. Любка открыла рот и стала жадно глотать холодный воздух – как ни странно, это создавало иллюзию сытости.

Порывистый ветер задувал под платье, но замерзнуть сильнее уже было невозможно. Ниже пояса она вообще ничего не чувствовала, поэтому не очень хорошо понимала, зачем одинокий владелец маленького придорожного замка недавно так шумно дышал у нее за спиной.

У Жвырблиса закончилась трава, и Любка испытывала нарастающий дискомфорт – будто небо опускалось и придавливало ее своей свинцовой тяжестью. Снаружи тоже было неплохо, только слишком уж сыро и темно. И так трудно двигаться. От усталости слипались глаза…

Но свежий воздух проникал в ее трахею бодрящими порциями. Она преодолевала сопротивление спящих корней. Откуда-то доносилось журчание воды в пластах осадочных пород…

Внезапно она вспомнила, зачем ее послали. Она боялась, что мужчина с железными зубами снова рассердится – как тогда, неделю назад, когда она чересчур много разговаривала… Водитель грузовика выглядел совсем иначе, чем серый негр Нельсон, грезящий о «крови девственницы», и все же они были в чем-то удивительно похожи друг на друга. Этим глубинным сходством не стоило пренебрегать.

Проходя мимо одной из секций забора, Любка услышала жадное чавканье и глухое рычание. Она не испугалась. Это ее не касалось. Поросята издавали совсем другие звуки…

Под ее ногами был растрескавшийся асфальт, и осколки впивались в босые ступни. Ветер хлестал ее, как мокрая тряпка. Впереди тускло поблескивала какая-то металлическая конструкция, установленная над скважиной. Из круглой тумбы, отполированной дождями, торчал отросток, размерами и формой весьма напоминавший пенис Жвырблиса.

Любка подставила под него ведро и стала соображать, как пустить воду. Ничего не придумав, она начала ощупывать тумбу – ее руки «думали» лучше. Вцепившись в рычаг, она дернула за него. Вода ударила мощной струей, и Любку обдало ледяными брызгами. Она снова застучала зубами, но держала рычаг мертвой хваткой. Она не могла позволить себе огорчить Жвырблиса.

Как только прервался шум водяной струи, она услышала тихий благородный рокот двигателя и вкрадчивый шелест шин. О, вот это были знакомые звуки! Память о них въелась в плоть и кровь. Кожа покрывалась мурашками, а кровь застывала в жилах… Мысли Любки были предельно простыми. Они состояли из трех повторяющихся слов: лимузин серого Нельсона, лимузин серого Нельсона, лимузин серого Нельсона…

Она должна была увидеть его. Точнее, свой приближающийся конец. В глубине души она знала, что так и будет: когда-нибудь серый Нельсон приедет за «кровью девственницы». То, что он, возможно, опоздал, не приходило ей в голову. Он был не из тех, кто упускает что-либо из своих рук и о чем-либо забывает…

Любка встала на цыпочки, но забор был слишком высок. Она оглянулась в поисках возвышенности или предмета, на который можно было бы взобраться. В углу двора громоздилась темная пирамида из ящиков. Любка взлетела на нее, как курица, спасающаяся от ножа. Вода расплескалась; в ведре осталось не больше трех четвертей, но она не выпускала его из руки. Ящики скрипели и раскачивались под ее тяжестью. На самом верху она замерла и затаила дыхание.

Он как раз медленно и торжественно вплывал на стоянку и сейчас больше, чем когда-либо, казался ей ЖИВЫМ существом. Длинный, припавший к земле черный зверь, безжалостный и безучастный; потрясающе красивый заколоченный гроб на колесах (гроб для шестерых, а четверо могли разместиться в нем с большим комфортом); аквариум, доверху наполненный болотной водой и бездыханным кошмаром трясины… Заостренные крылышки антенны, рассекавшие воздух, напоминали бумеранг, готовый в любой момент оторваться и отправиться в самостоятельный полет. Панель для номера была пуста и выглядела странно, как… единственный глаз без зрачка. Это бельмо под радиаторной решеткой почему-то особенно сильно беспокоило Любку.