Марина Дяченко - Пандем Страница 6

Драгоценная аппаратура молчала. Лаборатория бездействовала. Большая часть персонала прохлаждалась в отпусках, меньшая сидела в кабинетах, бесцельно перекладывая бумажки.

Один только заведующий был при деле. Он заканчивал монографию и дикую — ненормальную — скорость создания столь фундаментального труда объяснил без кокетства:

— Гонки, мой мальчик. Кто первый опубликует исследование — тот получит все.

Ким глядел на стопку распечаток с диаграммами и графиками. Кто-кто, а шеф оставался в своем уме. Шеф был настоящим, обыкновенным, привычным, как вода, которая ищет дорогу вниз. Шеф переваривал чудо, подобно большому ходячему желудку, усваивал, превращая в источник благ; шеф был косвенным доказательством реальности Пандема. Одним из доказательств.

…В тесной комнатушке, отведенной под архив, пахло странно и тяжело — как будто весь воздух клиники, прежний воздух, пропитанный болью и немочью, собрался теперь здесь, спрессовался вокруг старых шкафов, заняв последнюю линию обороны. Папка под названием «Прохоров» уже успела покрыться слоем пыли.

Ким уселся за канцелярский стол, над которым нависала хирургически-яркая лампочка в белом, как колпак медсестры, абажуре. Резкий свет упал на исписанные листы, описания исследований и результаты анализов; Ким извлек из-под бумаг рентгеновские снимки.

Вот первый, сделанный полгода назад в районной поликлинике.

Вот второй — спустя полмесяца в городской больнице. Вот третий, сделанный при поступлении в клинику; опухоль разрастается со страшной скоростью, не оставляя надежд.

Вот два последних — второй был сделан потому, что Ким не поверил первому.

Ким потянулся, чтобы открыть форточку. Спертый воздух архива давил на него, как больничная подушка.

«Систематизированный бред — стройная логичная система, объясняющая причины и механизмы возникновения того или иного явления. Проработан в мельчайших деталях, поэтому внешне правдоподобен. Как и любой бред, не поддается коррекции, однако благодаря своей строгой логичности обладает свойством инфицировать окружающих. Как правило, систематизированный бред является застарелым и слагается много лет. В отличие от хаотического или ситуативного бреда внутренне непротиворечив».

Утром (пять ноль три на дисплее электронного будильника) Ким осторожно выбрался из-под одеяла и нащупал ногами тапочки.

Арина спала. В последние несколько дней ее депрессия и страхи, слава богу, почти совсем улеглись.

Ким пробрался на кухню и прислонился лбом к темному оконному стеклу. Внизу, во дворе, горели желтые фонари. Их отблеск лежал на белом боку холодильника, на циферблате лунных часов, тепло подсвечивал привычные очертания и детали дома, каким представлял его Ким и каким он нужен каждому человеку.

«Приснилось, — подумал Ким. — Сон. Все приснилось. Прочь. Вот и утро…»

Он открыл холодильник, вытащил пакет с яблочным соком. Взял с полки стакан; сок был холодный, такой холодный, что ломило зубы.

— Я не сплю, — сказал он вслух.

— Конечно, — тихо ответил Пандем.

Ким обернулся. Пандем сидел на стуле у окна, на том самом месте, куда Ким усадил гостя в его первый — после аварии — визит.

Ким осторожно поставил стакан на край стола. Поглядел, как скатываются по стенкам последние капли сока, как образуют на дне маленькое недопитое озеро.

— Ты реален?

— Вопрос о реальности окружающего мира, — Пандем улыбнулся, — не решен до сих пор. Ни в психиатрии, ни в философии. Устроим диспут?

— Если ты реален — где граница твоим возможностям?

— Уже далеко, — сказал Пандем. — Кое-какие тектонические процессы, темпоральные явления… есть ли смысл об этом говорить?

— Что ты можешь делать с людьми? — Ким остановился у окна, глядя на желтые фонари.

— Ким, — сказал Пандем, — я ведь не исследователь, не дрессировщик и не кукловод. Я ничего не собираюсь делать с людьми. Я хочу — вместе с людьми — покоя и счастья. Взрыва творческой энергии. Любви. Прорыва к звездам. Бессмертия. Того, чего достоин человек.

— Откуда ты знаешь, чего достоин человек? Что ты вообще знаешь о человеке? Что ты сделаешь с теми, кто не хочет покоя и счастья, а хочет крови и мяса? Рабов? Власти?

— Будем пробовать, — кротко отозвался Пандем. — Видишь ли, Ким, в моих ведь силах прямо сейчас, не поднимаясь со стула, устроить всем-всем, младенцам и старикам, цивилизованным и диким — полное удовольствие от каждой прожитой минуты. Они будут ощущать себя счастливыми изо дня в день. Они будут подниматься с улыбкой и с улыбкой засыпать…

Ким обернулся от окна:

— Ты сказал, что ты не кукловод…

— Ты мне не доверяешь, — Пандем улыбнулся. — Боишься. Ждешь подвоха… Почему так нельзя?

— Потому что это модификация. Запрограммированная личность перестает быть человеком.

— Тогда я верну тебе твой вопрос: что ты вообще знаешь о человеке? Почему несчастное бездумное существо, живущее от драки к совокуплению, более человек, нежели другое такое же, но счастливое и не опасное для окружающих?

Ким молчал. Небо светлело.

— Ладно, — Пандем вздохнул. — Ты меня прости… Я ведь в какой-то степени — ты. Я знаю, как тебе противна эта идея — модификация личности. Отвратительна… Но вот, скажем, отобрать у человека его фобию, его навязчивую идею — преступно?

Ким напрягся.

— Я не об Арине, — быстро сказал его гость.

Знает.

Через двор по диагональной дорожке брел дворник, мерно взмахивая невидимой в полумраке метлой.

— Психические заболевания, — тихо продолжал Пандем. — Патологии и пограничные состояния. Можно модифицировать? Не отвечай… Ты спросишь, где граница между патологией и нормой. Ты спросишь, как далеко можно зайти, однажды взявшись за воображаемый скальпель. Если корректировать поступок не убеждением и уж, конечно, не наказанием, а вмешиваться на уровне мотивации… Погоди! Ты спросишь, с какой радости я вообще берусь что-либо корректировать. Я отвечу: с той же самой, с которой ты берешься лечить больного. Вот я вылечил твоих пациентов успешнее, чем это выходило у тебя. Что, я не нарушил при этом правила, к которым ты привык? Что, мир, где люди не убивают и не унижают, слишком хорош для тебя? Что естественно, то неприкосновенно?

«Хорошо бы все-таки проснуться», — сумрачно подумал Ким.

— Не отвечай мне, — тихо сказал Пандем. — Я сейчас оставлю тебя в покое, ты просто перевари еще и это… И не беспокойся об Арине. Ей больше не угрожают никакие депрессии.

Он легко поднялся с табуретки. Ким увидел, что на ногах у него растоптанные тапочки, те самые, которые предлагались родственникам, зашедшим в гости.

Выйдя вслед за гостем в прихожую, Ким на всякий случай встал в дверях комнаты, где спала жена. Мальчик, кажется, не обратил на это внимания — стоя на одной ноге и упершись тощим задом в дерматин входной двери, он завязывал шнурки на кроссовке. Шнурки были длинные, толстые и не очень чистые.

— Только, — сказал мальчик, выпрямляясь, — только, когда окончательно поверишь в мое существование… не ищи способов меня уничтожить. Потратишь время… Это первейший рефлекс — убрать неведомое, взорвать чужое, прихлопнуть непознаваемое. Но тебе же будет тошно от таких мыслей. Ты врач, а не убийца… А кроме того, я сказал тебе честно и совершенно искренне: если бы я выбрал путь модификации — все были бы уже счастливы, окончательно и давным-давно. И Арина, и ты… До свидания.

И он ушел, деликатно придержав пальцем язычок замка — чтобы щелчком не разбудить Арину.

Ким остался стоять в прихожей.

Глава 4

— Привет, brother, — сказал веселый голос в трубке. — У меня день рождения, я принимаю поздравления… Итак?

— Погоди, — сказал Ким, пытаясь разлепить веки (на часах было восемь утра, заснуть удалось только час назад). — Погоди… Какой сегодня день?

— Рабочий, — радостно уверил голос. — Скажешь, только что собирался мне позвонить?

— Я спал, — признался Ким. И прислушался к шуму воды в ванной: Арина уже поднялась.

— С чего бы это? — удивился голос. — Ах, ты же в отпуске, а я думала, ты, как всегда, забыл о нашем с Леркой дне рождения…

— Когда это я забывал о вашем дне рождения?!

— Чем орать, лучше поздравь меня ласково. И Лерке позвони прямо сейчас, а то она на работу уйдет.

— С днем рождения, Александра, — сказал Ким, потирая свободный от трубки висок. — Расти большая и красивая.

— Во-от, — голос в трубке был доволен. — Прости, brother, я честно не подумала, что ты еще дрыхнешь. Завтра в шесть у нас party, приходите с Аринкой к маме с папой, будем пить и безобразничать. Завтра в шесть, как понял, прием?

…Ким отлично помнил удивление, с которым отец сказал ему, вернувшись из роддома: