Геннадий Семенихин - Лунный вариант Страница 6

— А этого пузана куда?

— Он сейчас заснет, он свое время знает, — поспешно сказала Нина. — Правда, Вовочка?..

Южная ночь плотно укутала землю, когда подошли они к темневшей у калитки «Волге». Крупные яркие звезды висели в небе да еще уличные фонари пробивали темень. Юра предложил Рогову сесть рядом, но тот наотрез отказался, уступил место Нине, сославшись на то, что на заднем сиденье удобнее будет подремать.

— Тогда как знаешь, — просто сказал Юра, и Рогов без труда понял по его голосу, как тому приятно будет ехать рядом с женой.

Зашуршал легкий плащ, когда Нина усаживалась на переднее сиденье. На свои колени она положила шоферскую куртку. «Волга» промчалась по главной улице, еще оживленной в этот вечерний час, и казах, рукой указывая на огни кинотеатра и витрины магазинов, одобрительно промолвил:

— Видал? Чем у нас не Москва? Раньше при царе сюда революционеров ссылали, а теперь смотри, сколько неоновых огней! Разве мой город плохой?

Большие трех— и четырехэтажные дома постепенно сменились подслеповатыми глинобитными и саманными постройками. В ярком свете фар впереди возникли высокие железные фермы моста, опрокинутого над бурной рекой. Она была неразличима в темноте, но даже сквозь ровный шум автомобильного мотора доносился грохот падающей с каменистых порогов воды, и слышно было, как она бурлит у берега. За мостом дорога круто поворачивала вправо, и Нина тихо напомнила:

— Здесь на прошлой неделе дождем мосток подгнивший снесло.

— Помню, — негромко откликнулся Юра, — там два бревна заменили. Не опасно.

И действительно задняя часть «Волги» встряхнулась на неровностях залатанного настила, рессоры ее застонали.

Редкая сетка городских огней давно уже осталась позади. Леня устало смежил тяжелые веки и задремал. Когда он очнулся от сильного толчка на ухабе, увидел, что Юрина голова с черными жесткими волосами неудобно лежит на мягкой спинке сиденья, а Нина, вытянув руки, правит машиной. Свет фар ложился далеко впереди, выхватывая из мрака широкую, не покрытую ни гравием, ни асфальтом, но хорошо наезженную дорогу.

— Не спи! — будила Нина мужа.

— А я и не сплю. Я только мало-мал, — оправдывался тихо Юра. Он положил сильные руки на баранку, а Нина придвинулась к нему, и было видно, как слились в один темный круг две головы. И опять шепот:

— Соскучился по тебе, Нина, день и ночь не видел.

— А зачем в рейс пошел? Лучше бы дома остались.

— Так я ведь долг сегодняшними сверхурочными покрою. И еще тридцать километров с выключенным счетчиком проеду.

— И не совестно. Юрка! Это что? В условия вашей бригады коммунистического труда входит? Ездить с выключенным счетчиком и брать за это деньги с пассажира… Ой как хорошо!

— А ты забыла, что наша бригада в переходный период от социализма к коммунизму существует. Большие начальники и те еще от капиталистических пережитков не все освободились, а Юра Тоголбеков — человек маленький.

— Болтушка мой Юра Тоголбеков, — засмеялась она сдавленно, и Леня услышал приглушенный поцелуй.

— Почему болтушка? — поворачивая баранку вправо, заинтересовался муж. — Всего двадцать рублей не хватает, чтобы тебе электрическую швейную машину купить.

— И ты собираешься их накопить подобным путем? Не выйдет. Юра. Даже в переходный период не выйдет.

Потом он попросил закурить, и Нина заботливо приблизила к его губам папиросу, зажгла спичку. Желтый ободок огня осветил широкоскулое лицо шофера, на нем сияла с трудом сдерживаемая счастливая улыбка. Нина осведомилась — не холодно ли ему, и Юра, видимо вовсе не оттого, что было холодно, а просто чтобы она лишний раз к нему прикоснулась, утвердительно кивнул. Жена накинула на его спину куртку, нежно провела ладонью по загорелой шее.

— У тебя мозоли, — прошептал он, — ты много работаешь. И на фабрике, и дома.

— Нет, — таким же ласковым шепотом ответила она, — это у Юры шея такая шершавая.

— Когда я стану зарабатывать больше, ты уйдешь с фабрики. Только семьей будешь заниматься.

— А кто же будет создавать материальные ценности в переходный период? Один ты?

— Ты обязательно уйдешь, — повторил он настойчиво, — годика на два, на три. Сейчас ты очень устала. И потом, ты такая красивая. Самая красивая во всей нашей степи. Если бы я был космонавтом, от такой, как ты, ни к каким бы звездам не улетел.

Нина обрадованно засмеялась. Они совсем забыли о присутствии пассажира. Им, должно быть, казалось, что сейчас во всем мире только они двое, да еще вот эта серая и ровная, как скатерть, степь и огромный диск луны, медленно встающий над землей. И еще кремовая «Волга» с пояском из шашечек, стремительно несущаяся по пыльной дороге. Впереди на их пути блеснула вода в балке. Юра пожал плечами:

— Откуда бы это? Неужели от прошлого дождя?

— Надо объехать, — неуверенно посоветовала жена. Он фыркнул:

— Зачем? Прямо проедем. Тут не глубоко. «Волга» стремительно съехала с откоса и врезалась в воду. С мягким шумом полетели брызги от ее крыльев, и в машину проник полный непередаваемой свежести запах воды. На самой середине мотор зачихал и смолк. Юра чертыхнулся и стал разуваться.

— Может, тебе помочь? — предложил свои услуги молчавший все это время Рогов.

— А-а, ты не спишь? — откликнулся Юра. — Зачем не спишь? Отдыхай. Сам все сделаю.

Он засучил по колено штаны, захватил заводную ручку и ступил в прохладную воду. Луна проливала на степь яркий свет, и Рогов увидел, как, орудуя ручкой, Юра сделал несколько оборотов, и тотчас радостно застучал мотор. Казах деловито забрался в кабину, не спеша обулся и включил скорость. Расплескивая воду, машина рванулась вперед и очутилась на другой стороне балки. Под ее колесами снова застучала сухая, потрескавшаяся земля. Что-то огромное черное надвинулось на капот и с шумом шлепнулось о переднее стекло.

— Ай как нехорошо! — покачал головой Юра. Так и до инфаркта можно человека довести.

— Что это? — поинтересовался Леня.

— Птица. Беркут или маленький орел. Может, соколенок.

— Ты замерз, накинь куртку, — забеспокоилась Нина.

— А, это пожалуйста.

И она набросила ему на плечи пахнущую бензином одежду. Леонид подумал: «Семь лет прожили и так трогательно заботятся друг о друге. Совсем как молодожены. Все-таки есть на земле счастье». Ему стало тепло и грустно. Вспомнилась собственная неуютная и недолгая семейная жизнь. Почему ушла от него жена? Ее тоже звали Ниной. Она не была глупой и не относилась к той категории женщин, которых принято считать легкомысленными. Правда, у нее было какое-то кукольное лицо с очень уж правильными чертами, лицо заурядной киноартистки, манекенщицы, но не интеллектуального человека. Она была веселой, любила хорошо одеваться, ходить на премьеры и юбилеи известных людей. Каждый ее день начинался с телефонных звонков. Если она замечала, что Леня от них болезненно морщится, откровенно спрашивала:

— Тебе не нравится, Леньчик? Да? Ладно, с завтрашнего дня буду под твоим руководством сокращать переговоры со своими абонентами.

Но дни проходили, а все оставалось по-прежнему. Выхоленная, белокожая, Нина вставала поздно и тотчас же, не умываясь и не причесываясь, садилась к телефону.

Она окончила экономический институт. После замужества бросила работу в статистическом управлении и на робкий вопрос Рогова — почему? — беспечно ответила:

— Слушай, Леньчик. Человеку так мало отпущено в этом мире, что, право слово, жалко убивать время на сидение за рабочим столом от и до, тем более если у тебя — хорошо зарабатывающий муж. Знаешь, что такое наше бытие? Вчера ты носила пионерский галстук, сегодня уже примеряешь белую фату, завтра вставляешь коронки, так как твои зубы разрушило время, а послезавтра, глядишь, тебя уже ждут на Ваганьковском или Востряковском кладбище, потому что на Новодевичьем хоронят самых выдающихся и туда тебе не попасть…

Говоря все это, она беззаботно смеялась, и Рогову временами казалось, что Нина только шутит. Ему не нравился и круг ее друзей, и те мужские и женские голоса, что бесконечно спрашивали ее по телефону, и то, что она называет его приторно-уменьшительным именем Леньчик. Ей тоже, по-видимому, многое в нем не нравилось, потому что бездумно-веселые голубые глаза иной раз покрывались ледяной пленкой, уходили словно в норы и оттуда изучающе и недружелюбно наблюдали за ним.

По утрам он целовал ее в стылые губы, торопясь в редакцию, а Нина, не отстраняясь, равнодушно говорила:

— Почему ты такой вялый, Леньчик, совсем вялый?..

Когда Рогов возвращался из длительных командировок, Нина иногда ласкала его так бурно, что казалось — она и на самом деле его любит. Его рассказы о пережитом и увиденном она слушала без интереса, но привезенные сувениры рассматривала и принимала с жадным любопытством. А потом он вернулся из восьмимесячного плавания с китобойной флотилией и нашел на письменном столе успевшее пожелтеть от солнца, пробивавшегося сквозь зашторенные окна, письмо, покрытое налетом пыли: