Юрий Брайдер - Кристалл памяти (сборник) Страница 6

Хронактор вновь зашарил в грядущих веках, но на этот раз его единственной добычей оказалась уже знакомая Боре картонка с текстом на десяти языках:

«Объясните, пожалуйста, для каких конкретно целей вам требуются денежные знаки. Заранее благодарю. Аллен Яньцзяо Линьков, инспектор-смотритель 116-й зоны времени».

Клещов, хоть университетов не кончал, был похитрее Бори. После некоторого раздумья он ответил так:

«Для финансирования справедливой освободительной борьбы».

Следующая посылка из будущего состояла уже из двух предметов — брошюрки и записки следующего содержания:

«По вполне достоверным данным на вашем отрезке времени и в вашем регионе никакая справедливая освободительная борьба не ведется. Прошу извинения. Радж Трофимович Янг. Референт по истории нового времени».

Пока Клещов вникал в смысл послания, Боря начал вслух читать брошюрку, голосом акцентируя внимание на некоторых фразах. Из текста следовало, что деньги, как таковые, давно исчезли из употребления. Каждому землянину в момент рождения общество предоставляло безвозмездный кредит, которого вполне хватает на пропитание, одежду, развлечения, общественный транспорт (в том числе межпланетный), приобретение и содержание жилья, медицинское обслуживание (включая троекратную замену всех жизненно важных органов) и т. д. Доступ к остальным благам (дача в поясе астероидов, садовый участок на дне океана, личная космическая яхта, возможность коллекционирования произведений искусства, туризм и отдых в иных эпохах) — зависел только от качества и количества труда данного индивида.

Далее следовало описание весьма редкой болезни, известной как синдром Шейлока, или «корыстолюбие». Наиболее эффективным методом лечения, наряду с психотерапией и самовнушением, являлся медикаментозный. В тяжелых, осложненных случаях рекомендовалось хирургическое вмешательство.

Едва Боря прочел этот абзац, как Клещов вырвал у него брошюру и отшвырнул ее прочь. Еще в полете она начала разваливаться лохмотьями, и пола достигла лишь пригоршня пепла, из которого с легким стуком выкатилась пилюля, той же формы, что и первая, но черного цвета.

С хронактором также происходили удивительные превращения — вначале медленно, а потом все быстрее и быстрее он начал уменьшаться в размерах и, достигнув величины спичечного коробка, исчез совершенно. Боря хотел обидеться, но потом передумал, согласившись с логикой потомков. Точно также в наше время поступают взрослые люди, отбирая рогатки и самопалы у несовершеннолетних шалопаев.

А Клещова, похоже, вообще уже ничего не интересовало. Он сидел в полнейшей прострации, уронив руки на колени и вперив в пространство остановившийся взгляд. Его состояние в этот момент мог понять лишь тот, кому хоть однажды довелось пережить крушение мечты, кого безжалостно сшибала с ног злая судьба, кому случалось в одночасье утратить цель и смысл жизни.

Боря между тем подобрал с пола черную пилюлю (что ни говори, а к своему шефуле он успел привязаться и желал ему только добра, особенно сейчас, когда сам был в полном порядке), обтер ее о штаны и вместе с кружкой воды подал Клещову. В другие времена тот от Бори и горелой спички не принял бы, но сейчас, когда рассудок его помутился, а сердце ныло особенно сильно, без возражений проглотил пилюлю, решив, очевидно, что это какое-то успокаивающее средство.

Никакой заметной реакции, конечно же, не последовало. Клещов по-прежнему подавленно молчал, в лице не изменился и даже позы не переменил. Избавился ли он от своей хоть и не заразной, но весьма прилипчивой болезни, или по-прежнему находился в ее власти — сказать было трудно. Да разве и возможно отличить на глаз матерого корыстолюбца от, скажем, нормального жмота. Тут нужен был эксперимент, и план его уже вызрел в обострившемся до невозможности Борином уме.

Он тихонечко удалился в спальню и спустя некоторое время позвал оттуда Клещова. Тот, все еще пребывая в трансе, послушно последовал на голос сообщника. Сцена, представшая перед ним, была из числа тех, что способна повергнуть в трепет самые заскорузлые души. Кровать Клещова была сдвинута с места, а тайник под ней разорен. В эмалированном тазу бесшумно и жарко пылал огонь, в который Боря щедро подкидывал все новые и новые купюры. Ситуация обязывала Клещова как-то высказаться — похвалить Борю или, наоборот, возмутиться, однако молчание затягивалось, и лишь временами с губ его срывались жалобные мычащие звуки.

Боря принял это мычание за вопрос и жизнерадостно начал пояснять:

— Это я, шефуля, опыт такой провожу. Тест на жлобство. Выясняю, выработался ли у тебя иммунитет к корыстолюбию.

Лучше бы Боря так не говорил! А еще лучше — не разводил бы этот дурацкий костер. Перестарался он. Перегнул палку. Надо было для пробы сначала рубль сжечь, да и то, желательно, свой собственный. Синдром Шейлока болезнь не простая, это вам не банальный алкоголизм, который и сейчас-то, говорят, одной задушевной беседой, да годиком-другим трудотерапии вылечивают. Тем более что у Клещова вполне мог иметь место тот самый осложненный случай, при котором без хирургического вмешательства не обойтись.

Как взбесившийся лев, как тропический ураган, налетел Клещов на тщедушного Борю. Он даже не ударил его, нет — он просто сдул, смял, отшвырнул жертву прочь. Казалось, грозная и тупая стихия навалилась на случайно подвернувшегося человечка, раздавила его и унеслась по своим делам вдаль. Костер был погашен в одну секунду — драгоценное содержимое таза, вывернутое на пол, Клещов накрыл собственной грудью. После этого, обжигая пальцы, он начал торопливо сортировать купюры, выбирая те из них, на которых сохранился номер — он точно знал, что при этом условии банк обязан обменивать поврежденные дензнаки. Вот только как объяснить, откуда взялось столько обгоревших денег? Что придумать? Ох, беда!

— У-у, гад! — прорычал он через плечо. — Подожди, получишь ты у меня сейчас!

Однако Боря на эту угрозу никак не отреагировал. Он сидел, привалившись спиной к стенке, между кроватью и опрокинутой тумбочкой, откинув голову на правое плечо и выпучив желто-кровяные, закатившиеся глаза.

Некоторое время, сидя на корточках, Клещов наблюдал за ним, потом встал и встряхнул за плечи. Борина голова мотнулась в другую сторону, открыв залитую кровью щеку и глубокую ссадину между глазом и ухом.

«Все, — подумал Клещов. — Убил! Этого только не хватало. Ну и ночка!»

Он долго стоял так в тяжелом раздумье, между бездыханным телом и кучей дымящихся банкнот, потом устало вздохнул и глянул на часы.

До рассвета оставалось часа два-три. «Надо успеть», — подумал он.

Борино тело, состоявшее, в основном, из тонких птичьих костей, почти ничего не весило. Клещов легко взвалил его на плечо и, отпихнув ногой тревожно воющего пса, потащил за дом — туда, где усадьба выходила задами к крутому обрыву, под которым глухо шумела во тьме река, сильно разбавленная технологическими сбросами и потому в черте города никогда не замерзавшая.

«Глубина тут метров десять, — думал он. — Как говорится, концы в воду. Кто его тут, беспаспортного, искать будет?»

От реки пахло тиной и мазутом. Не доходя шагов десяти до обрыва, Клещов сбросил Борино тело на землю и стал торопливо его ощупывать.

«Так, в карманах спички, табачные крошки, какие-то бумажки, пробки. Все вон, чтоб никаких следов. Кеды, лыжный костюм — в этом я его и подобрал. Трусы мои, но в таких трусах полстраны ходит. Больше ничего нет».

Почему-то Клещов пожалел вдруг, что так и не справил Боре приличной одежды, успел только подарить несколько пар носков и кое-что из старого белья.

«Кажется, все! Не мешало бы еще камень на шею. Впрочем, сойдет и так. Тут на дне всякой проволоки больше, чем на линии Маннергейма. Бог даст, зацепится».

— Ну, прощай, — сказал он. — Не хотел я. Так получилось.

— О-о-о! — тонко и жалобно простонал Боря. — О-о-о! Голова-а-а!

Зубы Клещова клацнули. Он присел, ухватил Борю за щиколотки и, по-рачьи пятясь, поволок к краю обрыва…

Дико, истошно орали немногочисленные, а потому необыкновенно наглые петухи. Вот-вот на улицах должны были появиться первые прохожие.

«Дотащу до ближайшего телефона-автомата, вызову неотложку, его оставлю возле будки, а сам смоюсь», — решил Клещов.

Он до сих пор не мог понять, почему не исполнил задуманного, почему в самый последний момент, когда Борина голова уже свешивалась над пропастью, куда более темной, чем окружавшая их ночь, а по склону обрыва застучали, запрыгали, уносясь к воде, сбитые камешки, в его собственных руках не хватило силы на один-единственный, последний толчок…

То ли кишка тонка оказалась, то ли причиной был сам Боря, тихо и даже как-то спокойно промолвивший вдруг: «Не надо в воду… Боюсь… Лучше здесь добей…» — Кто сейчас разберет. Факт оставался фактом — вместо того чтобы пускать пузыри, Боря, вновь потерявший сознание, трясся сейчас на закорках у Клещова.