Филип Фармер - Т. 11. Любовь зла. Конец времён. Растиньяк-дьявол Страница 6

Ничто не могло так сильно завести Мэри, обожавшую цитировать Сигмена при каждом удобном случае, как то, что Хэл имеет наглость делать то же. Но она почему-то, вместо того чтобы разразиться гневной тирадой, тихо заплакала:

— Не пугай меня, Хэл. Ты же сам знаешь, что через год заканчивается отпущенный нам срок. Нам придется идти к уззитам на новую проверку, и если мы не выдержим ее, если окажется, что хотя бы один из нас отрицает будущее для наших детей, они выведут его на чистую воду. Вот что тогда случится!

Искусственное осеменение считалось прелюбодеянием. Клонирование Сигмен заклеймил как противоестественную мерзость, не имеющую права на существование.

В первый раз за весь вечер Хэл почувствовал невольную симпатию к своей жене. Ему было так же страшно, и он прекрасно понимал, откуда эта дрожь, сотрясающая ее тело так, что вибрировал матрас.

Но он не мог дать ей почувствовать свое сострадание — слишком уж горьким опытом далось ему это знание. Уже не раз в подобных ситуациях Мэри, почувствовав слабину, яростно разрушала хрупкий мостик, возникавший между ними. И на то, чтобы собрать его по кусочкам и склеить, обычно уходила вся ночь.

— Не думаю, что нам так уж нужно волноваться, — бодро сказал он. — В конце концов, мы с тобой — профессионалы высокого класса, которые всегда нужны. Зачем бы церкводарству тратить столько денег на наше обучение, чтобы вот так, вдруг, отправить нас к Ч? Да даже если ты не забеременеешь, нам все равно дадут отсрочку. Кстати, подобные прецеденты уже бывали! Да сам Предтеча говорил, что к каждому случаю нужно подходить индивидуально, учитывая все обстоятельства, а не стричь всех под одну гребенку. А значит, мы с тобой…

— А как часто на деле «изучают все обстоятельства»? — оборвала его Мэри. — Часто ли? Ты не хуже меня знаешь, что судьи всегда обращаются к абсолютному закону.

— Я не разбираюсь в этих вещах, — примирительно сказал он. — Не будь такой наивной: да, с обывателями так и поступают. Но у иерархов бывает и иначе. Я слышал о таких случаях. И я знаю, что такие вещи, как кровные связи, дружба, престиж и здоровье, а в особенности необходимость для церкводарства, являются смягчающими обстоятельствами.

Мэри даже села.

— Ты что, хочешь сказать мне, что уриэлитов можно подкупить?!

— Я никому и никогда не скажу ничего подобного, — поспешил откреститься он. — И я готов поклясться утраченной рукой Сигмена, что сказанное мной не содержало даже намека на подобную чудовищную многоложность. Я сказал лишь то, что необходимость церкводарству иногда может смягчить судей и дать еще один шанс.

— Да кто же будет нам помогать! — воскликнула Мэри, и Хэл улыбнулся в темноту: хоть она и потрясена его словами, но все же достаточно практична, чтобы без промедления заняться поисками выхода из сложного положения.

Несколько минут оба молчали. Мэри тяжело дышала, как загнанное в угол животное. Наконец он решил, что с нее довольно, и сказал:

— Я не знаю никого влиятельнее Ольвегсена. Но он тоже не в восторге от моего МР, несмотря на то что в восторге от моей работы.

— Вот видишь! Повсюду этот МР! Если бы ты только сделал над собой усилие, Хэл.

— Если бы ты только не прилагала столько усилий, чтобы его понизить! — горько продолжил он.

— Но, Хэл, что я могу поделать, если ты все время с такой легкостью соскальзываешь в многоложность! Мне самой все это не нравится. Но ведь это — мой долг! А упрекая меня в этом, ты также делаешь очередные ложные шаги. Еще одна черная отметка…

— Которую ты немедленно потащишь в клюве иоаху… Хватит. Ладно, нечего возвращаться к одному и тому же по тысяче раз за ночь.

— Это ты начал разговор, — возразила она, свято уверенная в своей правоте.

— Похоже, это вообще единственное, о чем мы можем с тобой говорить.

— Да, но не в таком же тоне! — она словно поперхнулась.

— В первый год после свадьбы мы говорили об этом иначе. А вот после…

— Но кто в этом виноват? — закричала она.

— Хороший вопрос. Но не думаю, что нам нужно искать на него ответ — это может быть слишком опасно.

— То есть?

— Я не намерен это обсуждать. Меня это уже не интересует.

Он сам удивился тому, что сказал. Что он имел в виду? Он и сам не знал. Это было высказывание не его интеллекта, а скорее всего его существа. Не Противотеча ли говорил в этот миг его устами?

— Давай спать. — На сей раз Хэл был уверен, что говорит от себя. — Утро вечера верносущнее.

— Но не раньше чем…

— Но не раньше чем — что? — устало спросил он.

— Не играй со мной в свои нешибские каламбуры! Ты опять начинаешь все сначала! Ты пытаешься… пренебречь… своим долгом!

— Мой долг! — вздохнул Хэл. — Шиб. Да, конечно.

— Не говори со мной таким тоном! Я сама не хочу, чтобы ты занимался этим только из чувства долга. Я хочу, чтобы ты любил меня, чтобы это приносило удовольствие… Ну, хотя бы потому, что ты хочешь любить меня!

— Я получаю удовольствие от любви ко всему человечеству. Я прямо изнемогаю от этой любви. Но если я вдруг попытаюсь исполнить свой долг любви с кем-нибудь, кроме моей связанной со мной узами верносущности супруги, меня же распнут!

Мэри была шокирована настолько, что даже не нашлась, что ответить. Она просто повернулась к нему спиной. Но он, зная, что наговорил все это лишь для того, чтобы наказать себя и ее, протянул к ней руку, нашел в темноте на ощупь ее плечо и…

И дальше все пошло по ритуалу: слова, действия — тщательное копирование предписаний из «Западного Талмуда». Кроме разве что одной детали — Хэл так и остался в верхней одежде. Но это, как он подумал, ему простится: главное в духе, а не в букве. Да и так ли уж велика разница между тем, одет ты в тончайшую ночную рубашку или в выходной костюм? Мэри, даже если и усмотрела в этом грех, на сей раз ничего не сказала.

ГЛАВА 3

После, лежа без сна и уставившись в темноту, Хэл в который уже раз думал: да что же это с ним происходит? Опять и снова словно циркулярная пила разрезала его пополам! Сначала, да, он был очень возбужден — да, сердце колотилось и дышать было тяжело… Да, сначала он не чувствовал ничего, что могло бы помешать ему. Но когда наступил момент, который Предтеча определяет как генерацию потенциальных возможностей и осуществление верносущности, Хэл испытал лишь физиологическую его часть. Его тело честно довело до конца все предписанные отправления, но он так и не испытал даже намека на тот экстаз, который так ярко описывал Предтеча. Между верхом и низом не было никакой связи — циркулярная пила перерезала ее, и ничего не остаюсь, только странные судороги, словно все его нервы покалывали электрические иглы, одновременно возбуждая их и выбывая в них онемение.

Нет, что-то не так. Это неправильно, сказал он сам себе. А что, если?.. Нет, конечно, Предтеча не мог ошибаться! Хотя, если он во всех отношениях превосходил других людей, мог ли он быть для них критерием? А что, если он был одарен талантом чувствовать все тоньше и совершеннее других и не давал себе отчета в том, что остальные представители человечества лишены его чудного дара особого мировосприятия?

Но нет! Это невозможно! Долой все сомнения! Ибо Предтеча способен читать в сердцах людей. Дело только в Хэле, в уроде, единственном из всех верных подданных верносущного церкводарства.

Вот только единственном ли? Он никогда и ни с кем не обсуждал своих ощущений от акта Да язык бы просто не повернулся! Это было бы слишком непристойно, слишком миоголожно! И хотя ему никто никогда не запрещал говорить на эти темы, он сам понимал, что это недопустимо настолько, что нет нужды это запрещать.

Все, что должен испытывать истинноверующий, было зафиксировано в «Западном Талмуде» раз и навсегда. Так что тогда обсуждать?

Но стоило ли воспринимать все так буквально? Когда Хэл изучал главу Талмуда, предназначенную исключительно для супружеских пар, ему подумалось, что Предтеча описывает отнюдь не физиологическую сторону акта. Его язык в этой главе слишком поэтичен (Хэл знал, что такое «поэзия» — как лингвист, он имел доступ к литературным трудам, запрещенным для широкого использования), метафоричен (и это Хэл тоже знал), даже можно сказать — метафизичен. Он использовал термины, которые при ближайшем рассмотрении были слишком далеки от реальности.

«Прости меня, Предтеча, — взмолился он, — что я понимаю твои слова не как научное описание электрохимических процессов, происходящих в нервной системе человека. Конечно же, их надо применять на более высоком уровне, ибо реальность имеет много планов, и иные из них необъяснимы: субреальный, реальный, псевдореальный, сюрреальный, суперреальный, ретрореальный.

Нет, хватит заниматься теологией на сон грядущий. У меня нет ни малейшего желания опять всю ночь напролет решать неразрешимые проблемы. Может, Предтече и все понятно, но я, видимо, не способен это уразуметь».