Антон Фарб - Бег крысы через лабиринт Страница 6

Поговаривали, что Йенсен когда-то служил в Ордене Голубых Касок, участвовал в двух Миротворческих походах — на Балканы и на Кавказ, был ранен, попал в плен к Аттиле, бежал… После отставки он устроился комтуром службы безопасности на заводе в Гаммельне, где подавил две забастовки сервов и утопил в крови бунт антиглобалистов. А потом Йенсен ушел на вольные хлеба и открыл самую крупную в Священной Шенгенской империи охотничью фирму. Ему доставались самые опасные преступники и самые богатые клиенты; когда Йенсена пригласили в егермейстеры при дворе в Давосе, Йенсен отказался.

Йенсен был сухим седовласым стариком с тросточкой в руке и с неизменным черным беретом на голове. Он сутулился и прихрамывал; он говорил очень редко и очень тихо, но когда он говорил — все замолкали… Он убил семьдесят два человека, шепотом сказал борзятник Касиану, и в шепоте его слышалось благоговение. Он лучший убийца в Европе. От него еще никто не уходил…

Мотоциклист вынырнул из дождя бесшумно и стремительно — если бы не вспышка молнии, Касиан ни за что бы его не заметил. Но предательский отблеск на обтекателе «Ямахи» выдал мотоциклиста: Касиан сдал влево, прижимая выжлятника в бордюру, мотоцикл вильнул, зарыскал и врезался в столб. Выжлятника швырнуло на дорогу. Таким Касиан его и запомнил: стоящим в луже на четвереньках, струи дождя барабанят по подставленной спине, и лучи фар отражаются в лакированном шлеме.

Потом был раскат грома и тупой удар, когда бампер «Хаммера» сбил выжлятника. Касиан проехал еще полквартала, сбросил скорость и посмотрел в зеркало заднего вида. Вокруг бесформенной массы на асфальте собирались темные тени, слишком маленькие, чтобы быть людьми. Киберпсы. Выжлятник вел стаю гончих.

Касиан остановился и задним ходом загнал «Хаммер» в переулок между зарешеченным ломбардом и греческой таверной. Там он выключил зажигание и погасил фары.

— Тихо, — сказал он Тави. Она негромко скулила. — Тихо!

Дождь колотил по крыше «Хаммера» и заливал ветровое стекло. Пенистые струи стекали с покатого, скошенного капота. Сквозь шум дождя Касиан услышал, как цокают титановые когти гончих об асфальт.

Первая гончая встала в стойку напротив въезда в переулок. Три других замерли рядом. Они стояли совершенно неподвижно, как статуи: поджарые, хищные статуи… Пластинчатые, как панцири креветок, спины блестели под дождем, длинные гибкие шеи, оплетенные кабелями гидравлики, поддерживали узкие головы. Глаза слабо тлели рубиновым пламенем.

— Твои феромоны, — сказал Касиан. — Они настроены на твои феромоны.

— Что?..

— Вон из машины! — заорал Касиан.

Тави отчаянно замотала головой.

— Не надо, не надо, ну пожалуйста, не надо… — бормотала она, пока Касиан ногой выталкивал ее наружу. Очутившись под холодным ливнем, она сразу замолчала и съежилась, обхватив себя за плечи.

— Беги, — сказал ей Касиан. — Беги как можно быстрее.

— Я н-не могу, — сказала Тави. Подбородок ее дрожал, свалявшиеся пряди волос падали на глаза. — У меня ноги разной длины. Всего на сантиметр, но…

Касиан захлопнул дверцу, врубил мотор и дал задний ход.

Плешивый мулла обхватил свою грушевидную голову обеими руками и распростерся ниц на молитвенном коврике, проголосив протяжно:

— Бисмал-ла-а-а…

На муллу никто не обращал внимания — в бывшей автомастерской, переоборудованной под харчевню, было слишком шумно и дымно: дервиши курили сладковатый бандж, бедуины посасывали посеребренные кальяны с опиумом, а с кухни несло вонью горелого масла, и два вентилятора под потолком караван-сарая лениво перемешивали все эти ароматы в единую вязкую коллоидную субстанцию, сквозь которую пробивались тягучие, без начала и конца, арабские мелодии, многоголосое бормотание и сухой стук костей для трик-трака. В углу, возле самого михраба, висела гроздь древних, ЭЛТ-шных амвонов, по которым передавали внеурочную мессу из аэропорта: когда шейх Аль-Мансур, самозванный продолжатель дела Салах ад-Дина и Усамы бен-Ладена, взял на себя ответственность за теракт, дервиши отозвались одобрительным гулом, после чего караван-сарай снова погрузился в ленивую полудрему…

Мебели в караван-сарае не было. Вместо стульев прямо на цементном полу были навалены, наползая друг на друга, вытертые ковры, спальные мешки, рваные одеяла, циновки и подушки — груды подушек, из-под которых, если сесть, во все стороны брызгали полчища тараканов. Столы здесь заменяли огромные жестяные блюда с непременными длинноносыми кофейниками и пирожками с маджуном — смолистой начинкой из конопли.

Касиан заказал чалоу-кебаб — однородную массу из риса и баранины, и две плошки с кунафой — сладкой вермишелью с медом; добавив еще две купюры (в Касбахе ходили только наличные), он попросил отдельную келью. Таковых в караван-сарае попросту не было, но сноровистый официант быстро огородил ажурными ширмами бывшую смотровую яму, куда и спустились Касиан и Тави. В яме клокотал масляный радиатор, отчего воздух был сырым и горячим, как в турецкой бане.

— Никуда не уходи, — сказал Касиан, расставив плошки с едой. — Слышишь? Сиди здесь. Я скоро вернусь. Мне надо позвонить.

Тави никак не отреагировала. За черной вуалью паранджи Касиан не мог различить, открыты ли ее глаза, или она снова провалилась в то странное подобие каталепсии…

— Я вернусь, — на всякий случай повторил он.

Переулок был чертовски узкий, «Хаммер» со скрежетом задевал бортами за стены, высекая белые искры. Отъехав метров на тридцать, Касиан разворотил водосточную трубу, из которой пенистым потоком на грязный асфальт хлынула дождевая вода, и резко затормозил. Дальше «Хаммер», почти двухметровый в ширину, проехать не мог…

Касиан включил первую передачу и, не отпуская сцепления, утопил педаль газа. Мотор сдержанно заурчал, работая вхолостую.

Тави стояла там, где он ее высадил. Гончие — отсюда их было плохо видно — неспешно окружали ее.

Втянув воздух сквозь сжатые зубы, Касиан задержал дыхание, досчитал до десяти и медленно выдохнул.

Тави побежала. Неловко, прихрамывая, подскакивая, как воробушек, но — изо всех сил. Гончие бросились следом, превратившись в размытые дождем и скоростью пятна. Касиан отпустил сцепление.

Первую гончую «Хаммер» подмял под себя и перемолол тремя левыми колесами. Вторую — ударил бампером, разрывая ее пополам. Третья успела прыгнуть и врезалась в лобовое стекло, оставив после себя паутину трещин и пятно то ли крови, то ли машинного масла.

— Цела? — спросил Касиан у втиснувшейся в стену переулка Тави. — Залезай, а то простудишься…

На весь караван-сарай был только один таксофон. Он висел на стене у входа в туалет. Экран был разбит, а сам аппарат был обклеен чешуей серых, отсыревших бумажек с номерами проституток.

Стараясь не вступить в блевотину и дышать через раз (из туалета несло зверски), Касиан переступил через бесчувственного наркомана и снял трубку. Гудок, как ни странно, был. Касиан положил палец на кнопку и вдруг понял, что звонить нельзя. Невольничий рынок Касбаха — место, откуда белые рабыни попадали в гаремы нефтяных эмиров, был слишком очевидной целью. Почти наверняка доезжачий Йенсена взял этот телефон на прослушку. При желании, он мог поставить фильтр на голосовой отпечаток Касиана на все телефонные линии Касбаха. Ведь перехватил же он разговор с прево, да еще и вклинился… Впрочем, с такой аппаратурой, какая была в фургончике доезжачего, это было несложно.

Снаружи фургон напоминал телевизионный конфессионал: невзрачный микроавтобус без окон, но зато с целым лесом антенн на крыше. Тонкие и гибкие прутья антенн сгибались под порывами ветра, вода в перевернутых спутниковых тарелках плескалась и кипела под струями ливня.

Фургон стоял посреди глубокой, по щиколотку, лужи, и когда Касиан к нему приблизился — осторожно, втянув голову в плечи и озираясь по сторонам — в туфлях у него хлюпало.

— Открывай! — крикнул Касиан и заколотил в дверцу фургона ногой.

В фургоне кто-то завозился. Касиан стряхнул с плеч тяжелое, насквозь промокшее пальто, набросил его на Тави и достал из кармана скальпель.

Дверца фургона, скрипнув, приоткрылась, и на Касиана пахнуло теплом и ароматом кофе.

— Кто? — осведомился тщедушный очкарик, близоруко вытаращившись на Касиана.

— Свои, — пробурчал Касиан, вталкивая очкарика внутрь, сшибая его с ног и наваливаясь на него всем весом. Очкарик задавленно пискнул, а Касиан просунул коротенькое, не длиннее большого пальца, лезвие скальпеля под запотевшее стеклышко очков.

— Дернешься — выколю глаз, — пообещал он.

Очкарик всхлипнул от ужаса. В мерцании десятка мониторов его лицо было сиреневого цвета.

— Ты кто? — спросил Касиан.

— Д-доез-зжачий, — выдавил очкарик.