Drm Алексеев - Модератор Страница 6

Одна из сторон котловины служила для выезда грузовиков с породой, именно там я и решил подняться. День, похоже, подходил к концу, и мне хотелось уснуть где-нибудь в сухом месте.

Когда я говорил про ливневые каналы, я не учел одного, что их больше нет. Ничего больше не было. Посмотрев достаточное количество фильмов про ядерные войны, я ожидал увидеть полуразрушенные дома, брошенные машины с открытыми дверьми, потрескавшийся асфальт, помятые фонари с пучками проводов на изоляторах. Но не было ничего. Ровное до горизонта поле из битого кирпича и бетона. Местами торчали остатки стен, но не более полуметра от земли. Складывалось ощущение, что город просто слизали языком, его в прямом смысле сровняли с землей.

Пораженный я оглядывал пустыню вокруг себя. Невообразимая тишина стояла над местом, где сотни лет не замолкала жизнь. В любое время суток здесь ездили машины. В любую погоду здесь ездили троллейбусы.

Ох, как я любил восьмой троллейбус, проходивший именно здесь. У него был самый длинный маршрут в городе. И если тебе некуда было идти, можно было сесть в него и ехать. В этом троллейбусе мы часто ездили с Дашей, она дремала на моем плече, а я разглядывал ее руки. Мы всегда ехали в никуда. Самое главное было сесть на неудобное сидение так, чтобы спина не затекла раньше, чем ты выйдешь.

Я медленно побрел. Направление ноги выбрали сами. Они несли меня в сторону дома.

Также эти ноги несли меня совершенно пьяного. Когда целый день мы просто так пили водку. Счастливое было время, пили не от радости или горя, а просто так.

Ноги всегда меня выносили из любого состояния. Единственное, что точно помню, как меня тошнило возле моего подъезда. Вот прям на этот желтый кустик. Привычным движением я достал ключ из кармана, хорошо, что нигде не потерял. Почти сразу попал в домофонным ключом в щель. В подъезде меня снова стошнило. Проснусь, пойду мыть. Чтобы продышаться, я пошел пешком. Второй, третий, четвертый этаж. А вот и пятый, его можно узнать по оранжевым ступенькам. Шестой очень хмурый и строгий. Ступеньки, ступеньки, ступеньки. Седьмой. Ступеньки, ступеньки, ступеньки… Ступенька оказалась чуть выше, чем я рассчитывал. Следующая оказалась уже где-то около колена, а там и голова ударилась обо что-то твердое.

Я не понимаю, как можно проснуться от того, что на тебя кто-то смотрит. Нет, я сам много раз так просыпался. Я просто не могу понять, как работает этот механизм, какой орган при этом срабатывает, как мозг правильно распознает информацию, ведь он спит, в общем, меня волнуют технические нюансы. Обычно волнуют.

Сейчас меня это, конечно, волновало, но в гораздо меньшей степени, чем кружка воды. Губы слиплись, а локоть правой руки, на которой я лежал сильно болел. Я лежал на чем-то очень твердом, гладком и до невозможности холодном. На бетоне.

Причем на бетонном полу своего подъезда. Мне было достаточно посмотреть на крышку, прикрывавшую проводку возле пола, чтобы это понять. Тело было угнетено из-за воздействия алкоголя, иначе я бы не продолжил лежать.

Медленно, очень медленно я вернулся к тому, от чего проснулся.

Он сидел за моей спиной на лестнице, пролетом выше. Сейчас при свете дня казалось, что его балахон полностью поглощает весь свет, попадавший на него.

Чем сильнее я отходил ото сна, тем больше реальность мне напоминала сон. Логично предположить, что если я лежу в подъезде своего дома на восьмом этаже, значит, три месяца в Резерве было просто ярким кошмаром. Но тогда человек в черном балахоне явно вышел за рамки этого кошмара. Если рассуждать от противного, то наличие человека в черном говорит о нереальности окружающего, что противоречило органам чувств, которым я пока верил.

Человек в балахоне, как назло, молчал. Наблюдая за моими потугами. Испытывая на себе все прелести тяжелого похмелья, я именно тужился понять хоть что-то. Заняв наконец такое положение, что я не испытывал боли в шее, когда смотрел на него я замер, совершенно прекратив о чем либо думать.

— Может быть, ты меня пригласишь в дом?

Видимо, поняв, что миниатюра раненный воин окончена, начал он.

С пять секунд я продолжал соображать, глядя ему в глаза. А потом сделал удивленное лицо, как бы извиняясь, что сам до этого не додумался.

— Вот только я не зову незнакомцев в дом. Примета плохая.

— Хуже уже не будет.

И он без труда открыл в дверь в квартиру. Сейчас все выглядело настолько иррационально, что я не стал разглядывать самозакрывающийся замок, а просто захлопнул за собой дверь.

Квартира была чистой, вся мебель была на месте, на вешалке висела моя куртка, двери мешали открыться мои кеды, но это была моя квартира. Именно моя. Здесь не было ни одной вещи, принадлежавшей Даше.

Ровным счетом ничего: пальто, куртки, туфли, кроссовки, шарфы, косметика, даже ее признания в любви на зеркале. Мои признания были, а ее нет.

Я разглядывал надписи. Стереть ее, не задев мои было невозможно. Но, повторюсь, своим глазам я еще верил.

— Её больше нет

Я удивленно посмотрел на гостя

— Как это нет?

— В живых, если тебе так будет понятнее.

Вот тут я не больше не смог себя сдерживаться. Подойдя к нему вплотную, я высказал все, что думаю о нем. А думал я в тот момент много, только плохое и не только о нем. Тирада состояла из стандартных, глупых, необоснованных, а потому обидных наездов, но в процессе словесного излияния до меня дошел полный смысл его последней фразы, и я закончил уже тихим голосом:

— Это правда?

Он кивнул.

Только тут я заметил, что он почти на голову выше меня, такой большой невозмутимый и жестокий. Стоит и смотрит, как под грузом понимания я становлюсь все меньше. Мне захотелось, чтобы как в детстве кто-то большой обнял меня и сказал: «Это только страшная сказка, все хорошо». Но он стоял и просто смотрел.

— Как это случилось?

— Быстро…

Пробуждение в этот раз ничем не отличалось от вчерашнего. Я также лежал на полу, я по-прежнему был дома, меня мучило похмелье. Вот только на меня сегодня ни кто не смотрел, и вспомнил я все очень быстро.

Я застонал от невообразимого чувства своей ничтожности. Вчера я бессмысленно вливал в себя весь алкоголь, имевшийся в квартире. А мой славный друг в черном балахоне прежде, чем уйти, по своему обыкновению, бесследно и не попрощавшись, рассказал все, что произошло с момента записи видеопослания.

Теперь я ненавидел себя уже конкретнее: за то, что я так и не смог дать о себе знать за три месяца, что из-за меня она отказалась от эвакуации, что не я силой посадил ее в машину в попытке вывести из города, и не я умер с ней в этой машине.

Теперь я знал все в очень сочных деталях. В богатстве эпитетов уроду в черном можно было только позавидовать. Парень, что пытался вывести ее из города, был настолько благороден, насколько я труслив. А ведь два года назад, когда он отдавал долг родине, я очень даже мило гулял с его девушкой по ночному городу, и выбрала она меня. Именно я клялся и божился, что пророю ради нее тоннель в Эвересте, читал стоя посредине улицы Пушкина, Ахматову и Блока. А он просто вернулся за ней и увез без трагедии надрыва и фальши.

И правильно мне мама говорила, что я всегда буду искать и мучиться, а как дойдет до дело, то я сяду в лужу. «Нету в тебе, Веня, стержня стального, так только болванка оловянная. Не дай тебе Бог проверить его на прочность». Не уберег, проверили, сломался, напился, теперь лежит, болеет, но живой.

К дьяволу все! Хотелось как-то снять то напряжение, что нагнеталось внутри. Головой об пол — больно, но не помогло.

Рядом валялась бутылка из-под водки, разбив ее, я выбрал кусок поострее и, что было сил воткнул, в вену на локте. Но сил было не много, и я порезал только руку, которой держал стекло. Тогда опираясь на табуретку, я вылез из-под стола и поплелся к балкону.

Восьмой этаж, вот оно мое спасенье. Пара секунд полета и конец. Это то, что мне сейчас было нужно. Конечно, я себе бы выбрал что-нибудь поизощреннее, чтобы еще помучаться напоследок, но выбирать было особо не из чего, да и боялся я передумать.

«Час минешь — век живешь» — вот только не хотел я так больше жить. Прощать себе свои слабости, свыкаться с ними. Затирать непростительные ошибки, забывать свои предательства. Предательства самого себя. Даше уже все равно, она атеистка, а значит, для нее все закончилось. Как, впрочем, и через пару секунд для меня.

Когда ты долго живешь на одном месте, пейзаж за окном тебя перестает волновать совсем. С восьмого этажа тебе всегда видны одни и те же серые и невзрачные дома. Меняется что-то за окном редко. Я не беру в расчет климатические и суточные изменения, это понятно.

Но сейчас я даже не успел открыть стеклянную дверь на балкон, как забыл, что хотел сделать. За окном не было привычных зданий, за окном не было непривычных зданий, за окном не было совсем ничего, только безжизненная пустыня из ломаного кирпича и бетона. Именно этот пейзаж я видел, когда вылез из ямы на Комсомольской площади.