Алексей Синиярв - Бон-вояж. Литр Иваныч и Мотылёк Страница 6

— А с Безруковым фильм не смотрели? Про Колчака? — спросила бабуся.

— С Хабенским, — поправил Валерий.

— Да я их вечно путаю. По мне оба на одно лицо. И играют всегда одинаково. Но мне не понравился. Девка эта, Боярского дочка вообще ни при чем. Только улыбочки строит, выгибается-красуется.

— А тогда бояре уже… — начал было Сергей, но посмотрев на Литр Иваныча, осекся.

— Ну так ведь шлепнули, всё же, вражину, — неприязненно сказал Литр Иваныч. — Как ни прыгал — допрыгался. Попили кровушки народной, хватит!

— А теперь кино снимают, — поддержала Катерина. — Вот как! Сожгли в печке героя Лазо, а мучителя-Деникина в Москву перезахоронить привезли. Глядишь, и Власова привезут. И еще какую сволочь где выкопают. И памятники им поставят, и спляшут-споют. Киркорова с Басковым на поминки пригласят. Это всё евреи-жидомасоны. Ненавидят Русь святую. По Рен-тиви всю правду-матушку показали. Теперь ничего не скроешь.

— Столкнули народ лбами, — сказал Валерий. — Это ж ведь Владимир Ильич лозунг кинул: «превратим мировую войну в гражданскую». Вот и понеслась: брат на брата, сына на отца.

— Ленин?! — вскинулся Литр Иваныч, и сквозь зубы процедил: — С Лениным вы погодите…

— Вот и я говорю, — сказала Катерина, — нечего мертвых тревожить. К хорошему не приведет.

— История так устроена, — сказал Валерий. — Вот «наш дорогой Леонид Ильич». Кто только не плюнул, как только не обгадили. Некрофилы.

— Царство ему Небесное, — перекрестилась и вздохнула Катерина. — Только вздохнули — на, тебе, снова напасти. Напал проклятый буржуин.

— Не зря, помню, бабы в цеху плакали, — сказал Валерий. — Чуяло беду сердце женское. Нонче-то, по ком заплачут?

Литр Иваныч с Сергеем переглянулись.

— Жили, не тужили, — подтвердила бабка.

— Развитой социализм, — осторожно произнес Сергей.

— Развитой — не развитой, а чуть не каждый год по профсоюзной на юг ездила. Считай забесплатно. Во всех Анапах и Алуштах побывала. И процедуры разные, и питание. Что? Турция ваша нынешняя лучше что ли? Вода та же, солнце то же. И на машину накопили. И гараж рядом с домом. Дед не нарадовался. И квартиру, слава тебе, получили трехкомнатную. Купи вот сейчас. На всю жизнь в кабалу. А тогда рабочий класс ценили. Уважали.

— Что правильно, то правильно, — подтвердил Валерий.

— «Застой», видите ли, у них. Это у них в мозгах застой. И стагнация-засрация.

— Где они ее нашли? стагнацию? — сказал Валерий. — Извините, но когда в три смены все заводы… И не хватало стране. Ещё, ещё! Давай план, давай. Больше, больше. Где застой? Какой застой? Мы кабеля не успевали прокладывать. Черных суббот не перечесть.

— Черные субботы, да, — подтвердил Сергей. — Вроде поспать бы, а снова, — он зевнул, — на работу.

— Ну, вам-то молодым, откуда знать?

— Я рассказывал, — успокоил Литр Иваныч.

— Это правильно. Это надо делать — правду рассказывать. Это молодежи, — Валерий показал на Сергея — они пропаганду свою подлючую ввернуть могут, а мы-то с вами знаем какой «застой». Стабильность! вот что! Страна развивалась такими темпами, что ой-ё-ёй, — сказал он, обращаясь к Сергею. — Что угодно возьми: космос, авиация. Сколько жилья бесплатного строили людям. Днем и ночью строили. Фабрики-заводы какие? любо-дорого поглядеть. Станки с ЧПУ, не хуже западных. Совхозы — миллионщики! А сейчас? Поглядите, едем, поглядите в окно — пустые поля. Заросло, сорняки с меня ростом. А в магазинах польская картошка. Почему?

— Гайдарка с чубайкой всё придумали, вредители, — сказала Катерина. — И, как дед мой говорит, всякие прихлебалы пиндосовские. Он у меня и газеты читает, и телевизор смотрит. Подчеркивает, выписывает списки. Надо бы, говорит, их всех — в суд народный. Не тот, что нынче, продажный, а народный. Я и думаю — надо бы. И Ельцинера-пьяницу с ними. Пусть и заочно. Маслица подлить на сковородку в аду. И референдум по всей стране — что с ними делать.

— И что же делать? — спросил Сергей.

— Виселицу на Красной площади! И пусть висят, пока вороны все глаза не выклюют. Да только места для всех не хватит. А Мишу Балаболкина — в клетку, и возить по стране. Пусть люди подходят и в рожу лысую поганую плюют.

— Больно вы кровожадная, Катерина, — попенял Литр Иваныч.

— Я кровожадная?! А они не кровожадные — миллионы людей загубить реформами своими? Они не кровожадные? Сотни-тысячи расстреляли в девяносто третьем? — и будто ничего не было! Забыли!? Как и не было!! Жрали водку в Кремле, плясали, праздновали, сволота, а людей в это время пытали-убивали. Они думают, народ забыл? Не забыл! Не кровожадные? последние деньги со сберкнижки в копейки превратить? Да не по одному еще разу обманули! На рельсы он ляжет, харя пьяная! Жаль не захлебнулся и башку не расколол, когда с моста свалился, упырь. А по заграницам нас нацменам бросили на съедение? А вояк на улицу повыкидывали? Брата у меня с полком из ГДР — в поле, на мороз, в палатки. Выживай, как хочешь, а лучше сдохни — проблем меньше. А добро народное жидам запросто так отдать? Это еще им поблажки, паразитам, — виселица. Легко больно. Они же хуже Гитлера — свой народ губить. А вот судить по референдуму, и казнь тоже, чтобы назначить. По референдуму. По-честному. Как народ проголосует. Я бы за то голосовала, чтобы нашелся добрый человек, и им, по решению суда, проколол бы брюхо вилами. Пусть корчатся, как червяки. И по телевизору показывать. Каждый день. Как гниют, разлагаются.

Валера, усмехаясь, покачал головой.

— А всё пархатые. Повылезали, как тараканы из щелей. И всё под русских шифруются, рабиновичи. Новодворская эта, истеричка визгливая — я бы ей сама глаза выцарапала, жабе; японка: еврейка-прохиндейка вертлявая; кудрявый в белых штанах — пакостник, глазки бегают, не всё еще, паразит, украл; и еще один с ними, простите, старую, за выражение, на пидора похож, харя масляная, фамилию эту подлую забыла. Вмиг выползли, подколодные, русский люд душить-мучить. И тогда в семнадцатом году, и нынче. Гадёныши.

— А в семнадцатом-то что? — удивленно спросил Сергей.

— Как так что? Одни же евреи в революционерах-большевиках. Батюшку-царя православного ни за что загубили с детками. А сами? Бронштейны да Лазари, прости Господи, синагога одна. И Ленин-Бланк первый был еврей.

Литр Иваныч побелел.

— «Евреи, евреи, кругом одни евреи»[10], — сказал, улыбаясь, Валера.

— И Высоцкий ваш — еврей, — сказала Катерина.

— Я вот тоже, знаете ли, — медленно сказал Литр Иваныч, краснея, — пархатый, как вы говорите. Мама у меня русская, а папа — Яков Иосифович. Комиссар. После войны одноногий инвалид. Так что? И меня в брюхо вилами?

— Я не про вас. Есть люди, а есть жиды, — подвела черту Катерина.

— А мне по жизни, — сказал Валерий, — евреи больше, чем все русские вместе взятые, помогли.

— Потому что вы на татарина похожи, — быстро сказала Катерина.

— Я?! — удивился Валерий.

— Мы, пожалуй, пойдем, покурим, — устало сказал Литр Иваныч.

— Не артисты это, Яковлевич. И не телевизионные съемки.

— Да я уж вижу, — озадаченно сказал Литр Иванович. — За такие разговоры сразу за теплое место и в холодные края.

— Деникин, — припомнил Сергей, — Власов.

— Актеры — не актеры! Они же не сумасшедшие. Ленин! Вишь чего!

— Брежнев умер. Слышал?

— Так он и сейчас не живее всех живых. Так что — это, брат-Мотылек, другое. Я подумал, может, белочка? Допился-таки? Так нет, вроде. Или сплю?

— Ты спишь, а я где?

— Ты в моем сне, а я в твоём. Вот и мама-луковка.

— Не спим, — сказал Сергей. — Не сон это.

— Я сначала подумал — провокация, — живо начал Литр Иванович. — Хотел Валере этому в лоб закатать. А потом подраскинул умищем-то… Нет. Кто я такой? Чтобы ради меня? Прыщик на ровном месте. Кому я нужен?

— А кому я нужен?

— Вот то-то и оно. Что там, на газете написано?

— Что?

— Число, «что»! Год какой?

— Я же тебе говорил. Две тысячи девятый. Ёёё… Не может быть! Это сколько ж мне сейчас лет? — задумался Сергей.

— А я, наверно, уже помер, — сказал Литр Иванович и перекрестился.

— Значит, вот как они живут, — медленно проговорил Сергей. — Это что же, через тридцать лет…

— Да-а, матифолия с уксусом. Чёрт знает что.

— Хуже Гитлера — говорят. А? Я думаю — совсем голодом заморили. И перловки не стало в магазинах, и головы с лапами куриными, видимо, пропали, и маргарин. Если не хуже. На улицу вышли хлеба просить, а их — пулеметами. Как в девятьсот пятом.

— У нас не забалуешь, — сказал Литр Иваныч. — В Новочеркасске, вон в шестидесятых. Тоже. Не чикались. Вышли колбасы попросить. Парень оттуда служил, рассказывал. Но это, смотри! Не сболтни где ненароком, а то быстро упекут. За длинный-то язык.