Рейчел Уорд - Числа. Трилогия Страница 6

Я потянула Жука за руку:

— Пошли.

Он выбрался из толпы, и мы зашагали к его дому. Жучила примолк, только иногда тряс головой:

— Это мы его напугали, чел. Он с перепугу.

— Знаю, — сказала я тихо. Он произнес вслух то, что крутилось у меня в голове: это мы виноваты. Это из-за меня он выскочил на дорогу. Не будь тут меня, он сидел бы сейчас в парке и жрал бы этот паршивый гамбургер. Может, от него бы и загнулся — подавился бы куском булки с котлетой. Или у него бы случился инфаркт. И тут вылезла мысль, которую я вечно гнала, а она все возвращалась: может быть, ему и не предназначалось сегодня умереть. Может, он умер, потому что встретил меня.

Я и не заметила, как мы пришли к Жуку домой. У калитки я остановилась.

— Я, пожалуй, пойду к Карен, — сказала я. Мне нужно было побыть одной, переварить все это.

— Не, чел, давай-ка зайди. После такого, знаешь, не сидят в одиночестве.

Была у меня и другая причина не заходить. Эти ореховые глаза, которые видят всю мою подноготную.

Ну еще бы: Вэл сидела на кухне, на своей табуретке. Жук нагнулся и поцеловал ее.

— Чего-то ты сегодня рано вернулся, — сказала она, глянув на кухонные часы.

— Что? Половина второго. Баб, ты же знаешь, что меня временно выгнали из школы. Совсем крыша поехала? А у Джем… свободный график. — Он осклабился, Вэл улыбнулась в ответ. Видно, поняла что к чему.

— Может, посидите дома, почитаете маленько? — Она перевела взгляд на меня: прямой, всевидящий, не спрячешься.

— Дай сперва очухаться. Тут при нас одного старикашку сбила машина.

Вэл опустила сигарету.

— Он жив?

— Не, насмерть. Откинул копыта прямо на дороге, там, возле парка. Мы всё видели.

Голос его подрагивал. Похоже, не такой уж он крутой и непрошибаемый.

Вэл слезла с табуретки и, шаркая, побрела ставить чайник.

— Ну надо же. Эй, садитесь. Я вам чайку заварю. Крепкого, сладкого, вам сейчас такого и нужно. Машины эти, мать их так. И дорогу-то не перейдешь.

Она принялась заваривать чай, а мы устроились в гостиной. Скоро она пришла с подносом, принесла три кружки и печенье. Поставила поднос на пуф в середине комнаты, а сама, пыхтя, опустилась в кресло.

— Эти кресла — не для моей спины. Давайте пейте.

Я отхлебнула горячего чая, а Жук с бабушкой тем временем одну за другой запихивали в рот печенины, запивая чаем и глотая сладкую кашицу.

— Это как: шли вы, шли и такое увидели?

Я поймала взгляд Жука. Зря волновалась, он тоже не горел желанием рассказывать, что последние минуты жизни этот бедолага провел в страхе, что мы его сейчас ограбим.

— Да, вроде того.

— Жуткое дело, а? Никогда не скажешь, что тебя ждет за следующим углом.

Жук отвалил в сортир, оставив меня с бабкой наедине. Она поерзала в кресле и нагнулась ко мне поближе:

— Ты там как, Джем? Мало приятного в таком зрелище, а?

Я кивнула:

— Да.

— Видела уже когда покойника? Или впервой?

Блин, она что, меня допрашивает?

Надо было ей просто ответить: не хочу я про это. Но я уже говорила, что в ней было что-то особенное — не посопротивляешься.

— Маму, — сказала я тихо.

— Рот у нее округлился, и она кивнула — будто заранее про это знала. Мне это понравилось — понравилось, что она не смутилась, не начала восклицать, как это страшно и ужасно. Просто кивнула. Поэтому я продолжила:

— Я ее сама и нашла. Она умерла во сне. От передозировки. Не специально. В смысле, я так не думаю. Просто не повезло.

Бабка снова кивнула.

— Не повезло. Как и моему Сирилу. Помер в одночасье, в сорок один год. Инфаркт хватил беднягу. Никто и подумать не мог, что у него сердце не в порядке. Никаких симптомов. Вон он, смотри, на камине.

Я посмотрела на деревянную полку над камином. И верно, среди фарфоровых собачек и медных подсвечников красовалась фотография в рамке из тех выпендрежных, что делают в ателье. Снимок черно-белый, только голова и плечи. Красавец, в глазах искорки. Всего-то бумажка в рамке, но почему-то она притягивала, хотелось улыбнуться в ответ.

— Давай, лапа, достань-ка его. — Неохотно, настороженно я подошла к камину. — Давай бери. — Я потянулась к рамке. — Да нет, не фотографию, Джем, — резко остановила меня старуха. — Прах, вон он там, в урне.

Что за…

И верно, фотография стояла рядом с крепким деревянным ящичком. Я помедлила.

— Давай, он тебя не укусит.

Я отодвинула пару фигурок, взяла ящичек в руки. Он был на удивление тяжелый — плотное, гладкое дерево, а сверху металлическая табличка: «Сирил Доусон, скончался 12 января 1992 года в возрасте 41 года». Я осторожно сделала несколько шагов и поставила ящичек на пуф, рядом с подносом. Вэл нагнулась над ящичком, провела ладонью по крышке.

— Все говорят: скверно умирать молодым, но он прожил прекрасную жизнь, молодую жизнь. Никаких вот этих, — она положила руку на поясницу, — болей и болячек, дряхлости, тупости. Нет, он жил полнокровной жизнью, жил как лев и умер — как свет погас. Так-то. — Она щелкнула пальцами. — И ничего в этом нет плохого. — Она снова опустила ладонь на ящичек, погладила большим пальцем табличку. — Вот только мы по ним уж очень тоскуем. По умершим. Тоскуем, и всё.

Жук отлепился от дверного косяка, на который опирался, и обхватил бабушку руками:

— Это ты так решила подбодрить Джем? Дура ты старая.

— Эй, полегче. — Она вскинула руку, пытаясь влепить ему оплеуху. Он перехватил руку на лету, чмокнул бабушку в щеку. Когда он отпустил ее ладонь, Вэл, опуская руку, мимоходом погладила внука по щеке. — Он вообще-то хороший парень, Джем. Очень хороший. Поставь дедушку на место, сынок.

— Вэл, — я заговорила, толком не подумав, — а какая аура была у него? У Сирила?

На лице у нее отразилось удивление, а потом она улыбнулась, показав полный набор кривых порыжелых зубов.

— Много бы я дала, чтобы знать, лапа. Но видеть их я начала только после его смерти. Горе и все такое — видимо, во мне и открылся какой-то духовный канал. А до того я их не видела.

А потом — сразу же тихим, задушевным голосом:

— Но ты видишь, Джем? — Я вжалась в спинку дивана. — Что ты видишь? Я же знаю, что видишь. Мы одного поля ягоды, Джем. Обе знаем, что такое потеря.

Она поймала меня врасплох. Так хотелось все ей рассказать. Страшно тянуло взять ее костлявую руку в свои, почувствовать ее силу. Я знала, что она мне поверит. Я поделюсь своей тайной, сброшу хотя бы часть своего одиночества. Я медлила на самом краю — она тянула меня к себе. Сейчас все случится…

— Бабуль, если ты вот так будешь мучить всех моих гостей, у меня друзей не останется. Хватит, оставь ты ее в покое. — Голос Жука, как мечом, рассек протянувшиеся между нами энергетические линии. Я будто выскочила из ловушки. — Пошли, чел, покажу тебе свой новый музыкальный центр. Полный отпад.

Он повел меня к себе в комнату.

Выходя из гостиной в прихожую, я обернулась. Вэл так и не отвела от меня глаз, все сверлила взглядом, пока нашаривала пачку и зажигала новую сигарету.

6

На лестнице грохотала музыка. Я пробиралась между ног и тел. Меня едва замечали: народ ширялся, оттягивался, совокуплялся.

Я вообще-то пришла поискать Жука.

— У База в субботу вечером собирается народ, — сказал Жук на следующий день после гибели бомжа. Мы снова сидели у канала, швыряли камешки в консервную банку. — Меня туда звали. Еще бы не звали. И ты подваливай, в любое время после десяти. Найтингейл-хаус, третий этаж.

Я не знала, что ответить. Жук произнес все это будто бы между прочим, но приглашение на субботнюю вечеринку слишком уж смахивало на свидание, а я не собиралась играть во все эти слюнявые игры. Я только-только привыкла к тому, что у меня есть приятель, с которым можно погулять, переходить к чему посерьезнее пока было рано. И вообще, вслух-то я этого никогда не произносила, а про себя думала: если уж заводить серьезные отношения, то с человеком порядочным. Я, понятное дело, подумывала о таких отношениях, хотя и довольно редко, и всегда воображала себе кого-нибудь симпатичного, ну, может, не на все «пять», но уж на твердую «четверку». Уж всяко не такого, как Жук, — долговязого, тощего, дерганого да еще и вонючего. Которому, кроме всего, жить осталось пару недель.

Надо бы разобраться, кто он вообще такой, может, придурки-однокласснички вообще-то и правы.

Только сделать это по-тихому, чтобы ни мне, ни ему не попадать в глупое положение. Я же не стерва.

— Жук? — сказала я, изобразив голосом знак вопроса.

— Ну?

— Слушай, тогда, в школе… зачем ты это? Зачем полез?

Жук нахмурился:

— Так он тебя оскорбил, Джем. Я же слышал: ты говоришь то, что думаешь. То, что чувствуешь. Какое он имел право над этим прикалываться?

— Ну, знаю я, что он придурок, но ты-то тут при чем? Выставил себя непонятно кем. Да и меня тоже.