Анастасия Монастырская - Кайрос Страница 6

Хочу, чтобы тренировка уже закончилась.

Первый шаг. Время вдруг стало густым и плотным, обволокло тело, будто мягкий теплый кокон. Потянуло за собой. Она физически ощутила это – новое – движение. Дыхание выровнялось, пульс участился. Ноги в кроссовках равномерно отбивали ритм. Впервые за долгое время тело, ум и чувства находились в полной гармонии.

Она не заметила, как без усталости и раздражения отшагала час вместо стандартных двадцати минут. Тренажер замер, и она сошла с него, ошеломленная новым знанием.

«Я просто хотела, чтобы тренировка быстрее закончилась».

Беговая дорожка стала психологическим «якорем». В дальнейшем Алиса усовершенствовала прием. Теперь достаточно представить свой первый шаг и гудение тренажера, и она без усилий проскальзывала в нужные ей события. В них всегда было так, как она задумывала: проблемы решались сразу же, нужные люди встречались на пути, словно заранее поджидали, она легко и свободно получала все, что хотела, на зависть окружающим…

Чем чаще Алиса входила в состояние Кайроса, тем моложе выглядела. Но иногда – в такие моменты, как сейчас, – не покидало ощущение, что это знание – плод чьей-то больной фантазии, и за все бонусы, полученные сегодня, придется платить завтра. Вот только какой будет цена?

Алиса вздохнула и вошла в ароматную воду. Глотнула шампанского.

Новый Кайрос.

Новое событие.

Все получится.

Жаль только, что она так нехорошо подставила Даника.

Бедный мальчик… Впрочем, он сам этого хотел. Всего лишь одна подпись на мятом листочке, но так хотел Даник и… Кайрос.

Я стала ведьмой от горя и бедствий поразивших меня.

Павел Сергеевич Казус терпеть не мог роман Булгакова «Мастер и Маргарита». Стоило только услышать об этой книге или об этом авторе, у него начиналась мигрень. Врачи уверяют, что мигрень – болезнь женская. Но Казус был уверен: из любого правила бывают исключения. Вот и его мигрень – такое исключение.

Боль возникала всегда одинаково и примерно в одно и то же время. Ближе к вечеру ныл затылок, затем в виски начинали стучать маленькие молоточки-тамтамы, и на голову падал острый, раздирающий венец. С каждой минутой он все сильнее примыкал к коже, пока не становился с ней одним целым.

В глазах темнело, и Павел Сергеевич практически терял сознание от мучительных спазмов и надвигающихся мороков.

Мороков было два.

Первая – некрасивая беременная женщина. Поддерживая тяжелый живот, неуклюже входила в комнату, присаживалась на краешек кровати и тихо-тихо на высокой пронзительной частоте начинала жаловаться. Павел Сергеевич с трудом разбирал слова, но та тоскливая интонация, с которой они произносились, причиняла ему невыносимые страдания. Он почти не дышал рядом с ней, чувствуя, как заходится сердце в очередной мучительной судороге. Как ни пытался, не мог вспомнить, ни кем она была, ни ее имя, ни возраст… Но на следующий день упорно искал некрасивые, но столь трогательные черты в бесконечной веренице женских лиц, словно только эта ночная незнакомка могла сделать его жизнь по-настоящему полноценной и счастливой.

Вторая появлялась реже. Черная старуха, похожая на жердь. Действовала более бесцеремонно – подходила, ощупывала голову костлявыми желтыми руками, словно проверяла: все ли печати на местах. Там, где прикасалась, тамтамчики взрывались с новой силой и, теряя сознание, он видел, как улыбается старая ведьма. После нее в комнате пахло полынью.

Утром он просыпался совершенно здоровым. И так до следующего полнолуния. Сколько себя помнил. Все последние сорок лет. Что было до этого – детство юность, отрочество, первые годы в институте – Павел Казус не знал. Врачи говорили: последствия психологической травмы. Жена была уверена, что на муже давняя порча, периодически предпринимала попытки ее снять. Он покорно пил приготовленные травки, читал заговоры, ездил к бабкам-знахаркам, но память по-прежнему была крепко запечатана. Да он и сам толком не знал, так ли уж хочет проникнуть в свое прошлое.

Понедельники Казус переживал тяжело. Вставал поздно, пережидая, когда уйдут жена и дочь. Плелся в ванную, включал воду и, пока под струей взбивалась ароматная пена, готовил себе кофе. Ложился в теплую воду, отмокая, пил маленькими глоточками любимую арабику. На специальной подставке, купленной по случаю в Швеции, стояла книга, из плеера звучал джаз. В такие минуты Павел Сергеевич чувствовал себя бесконечно счастливым и восхитительно одиноким.

В другие дни недели подобной роскоши себе не позволял, понедельник был исключением.

Но сегодня все пошло не так. Кира осталась дома. Повалявшись полчаса, Казус нехотя поднялся с постели, закутался в яркий полосатый халат и вышел на кухню. Заварил кофе, присел за стол и только тогда спросил:

– На работу не опоздаешь?

– У меня проблемы, папа. И мне нужна твоя помощь.

Последний раз проблемы у Киры были в пятнадцать лет, когда потребовалось сделать аборт. С тех пор она взяла за правило все в своей жизни решать сама. Сама вышла замуж, сама развелась, сама вернулась в большую родительскую квартиру. Теперь успешно делала карьеру и собиралась замуж за генерального директора фирмы, где работала.

«При чем тут я?» – подумал Павел Сергеевич. Осторожно уточнил:

– Какого рода помощь? Личная или профессиональная?

– Профессиональная, папа.

– Мы же договорились…

– Знаю, папа. Да, мы договорились, что ни я, ни мама никогда не будем использовать твои профессиональные знания в личных целях. Но у меня нет другого выхода. Карьера трещит по швам, личная жизнь разваливается. Я вообще не понимаю, что происходит! Ты мне поможешь?

– Нет.

– Я знала, что ты откажешь. Черт бы побрал твою профессиональную этику.

Она закурила и вдруг заплакала. Это было так неожиданно – плачущая Кира, – что Павел Сергеевич растерялся. Он никогда не видел ее слез, даже в детстве. Когда Кира разбивала коленку или когда ее бросал очередной поклонник, сохраняла скучающе-презрительное выражение лица. Они с женой ее так воспитали: слезы – это слабость. Нужно действовать, а не плакать.

И вот сейчас она сидела на кухне и ревела, размазывая кулачком по лицу макияж.

Павел Сергеевич неловко погладил дочь по голове. Волосы у нее оказались неожиданно мягкими, как шерстка у котенка. Он ласково подул ей в затылок, как в детстве. И она, всхлипнув, прижалась к отцу. Как она сказала? Черт бы побрал профессиональную этику!

– Тише, родная, – прошептал он в котячий затылок. – Успокойся! Истерика проблемы не решает. Кстати, в чем твоя проблема? Подожди, не отвечай. Давай, я еще сделаю кофе, и мы поговорим.

– Спасибо, папа! Я только умоюсь.

Она появилась в тот момент, когда он ставил чашки на стол. Свою и Кирину. У него – из тонкого английского фарфора с затейливым кельтским узором, таким же тонким и затейливым блюдечком. Чашка Киры – большая, пузатая с серым медвежонком и надписью I love you. Там, где у мишки должно быть сердце, красовалась грубо пришитая заплатка. Павел Сергеевич подумал, как одинока его дочь. Странно, что он этого совершенно не замечал.

Видимость важнее сути.

А какая она, видимость?

Прекрасная, ухоженная, спокойная. И только два предательских красных пятна на щеках выдавали волнение.

– Давай договоримся. Я задаю вопросы, ты отвечаешь на них четко и ясно, без эмоций. Я анализирую ситуацию и только потом принимаю решение: помогать тебе или нет. Договорились?

– Договорились.

– Итак, в чем твоя проблема?

Вадиму хотелось выпить. Сидел в своем кабинете и мечтал о том моменте, когда все встанут и пойдут домой. А он снимет пиджак, ослабит узел галстука, закатает рукава рубашки и достанет виски. Плеснет в толстый бокал маслянистой жидкости и с наслаждением выпьет. А потом еще, пока в душе не потеплеет.

До этого сладостного момента оставалось ровно семь часов. Обычно по понедельникам они приезжали в офис вместе с Кирой. Сотрудники встречали начальство быстрыми понимающими взглядами, но комментировать взаимоотношения генерального директора и заместителя вслух не решались.

Сегодня Кира позвонила за полчаса до начала рабочего дня, сухо проинформировала, что немного опоздает.

Лишенный эмоций голос разозлил Вадима. Бросил трубку. Не любил сухих голосов, черствого хлеба и грязных аквариумов.

Его аквариум всегда был чистым. В прозрачной воде плавали семь золотых рыбок и одна черная. Как того требует фэн-шуй. В жизни все должно быть по фэн-шую. Любимая поговорка Киры.

Кира… Кира…

Вчера они снова поссорились. Невинная шутка переросла в безобразную сцену. А что он такого сказал? Ничего особенного. Просто похвалил ноги своей новой помощницы. Только и всего. Ноги у Мары красивые – щиколотки тонкие, колени аккуратные, и вся эта гладкость, стройность возбуждает. Грудь у Мары тоже хороша – пышная, упругая, соски сквозь ткань торчат. Все, как он любит. И еще рот – красный, влажный. Спрашивается, с чего Кира завелась? Разве преступление – восхищаться красотой другой женщины?