Наталия Новаш - И я там был..., Катамаран «Беглец» Страница 60

Из-под подошв конвоира сыпались мелкие камешки, подъем становился круче. И тут я запел. Это была старинная народная песня, голос мой крепчал, разливался окрест.

Не буйны ветры повеяли,Незваны гости наехали.Проломилися сени новыеС переходами да с перебродами;Растопились чары золоты…

Когда я взял первую ноту, конвоир обернулся, но мне вдруг подумалось, что он не услышал меня — просто его что-то насторожило, может быть, он ощутил посредством биотоков мой внутренний подъем. Я запел еще громче, надеясь, что кто-то, какой-нибудь чабан услышит меня. Хотя какие подозрения могли вызывать трое парней, поднимавшихся по тропинке, пусть даже один из них пел и был полугол?

Не буйны ветры повеяли,Незваны гости наехали.

Прошли еще сотню-другую метров по горной гряде; выйдя на склон, конвоиры, вдруг оставив меня одного, скрылись в укромном закутке из камней, отдаленно напоминавшем формой шалаш, но через мгновенье вновь появились, уже вооруженные черными, размером с пенал, предметами непонятного предназначения. Чуть поколебавшись, я вошел в шалаш, который, как скоро выяснилось, служил входом в пещеру. Сперва я решил, что дорогу мне будут освещать, используя эти самые пеналы, но продвигаться пришлось в кромешной тьме, ориентируясь на многоцветье лампочек на курточке шагавшего впереди.

В пещере было сыро и невообразимо душно, я ненасытно глотал теплый липкий воздух. Несколько раз я оскальзывался, больно падал, даже угодил в какую-то лужу, съехал, объятый ужасом, куда-то вниз. Я был несказанно изможден, но страх потеряться здесь подстегивал меня, я поспешал, теперь уже ни за что не желая расстаться со своими конвоирами, которые шагали уверенно и спокойно. Несколько раз мы свернули направо, потом, как показалось, вернулись назад, миновали какой-то просторный грот, о размерах которого можно было судить по эху наших шагов, и чем дальше мы проникали в глубь пещеры, тем отчетливей я осознавал, что в одиночку мне отсюда уже не выбраться.

Впереди забрезжил свет. Когда мы приблизились, я увидел узкий проход с причудливо изогнутыми сталактитовыми столбами. У подножья их помещались шары-светильники, а вверху были подвешены гамаки. Несколько гуманоидов полукругом стояли возле экрана с сеткой меридианов и параллелей, но самое поразительное заключалось в том, что в отдалении мирно беседовал с двумя инопланетянами наш капитан Григорий Тимофеевич Желудев. Да, да — именно он. Не зная, что и подумать, я замер. Григорий Тимофеевич был в рубашке с чужого плеча, в нелепых брюках-клеш. Вдруг меня пронзила догадка — в нем, только в нем одном мое спасение! Ведь он тут, наверняка, дожидается меня! Он с ними договорился — конечно, конечно! Вот он чуть приметно улыбается: проникновенно, тонко — это его улыбка, он все понимает.

Гуманоид, что-то поясняя, чертил в воздухе тонким длинным пальцем. Тимофеевич пытливо всматривался в собеседника, перебивая его короткими вопросами, потом устало улыбнулся и отер лицо рукавом рубахи.

«Григорий Тимофеевич!» — закричал я.

Мой вопль потряс своды.

Капитан обернулся, и на его лице выразилось удивление — он смотрел, как бы припоминая меня, потом неприятно осклабился, помахал рукой и вновь оборотился к собеседникам.

«Григорий Тимофеевич!» — я кинулся к нему, но в тот же миг покатился по земле, словно бы скошенный выстрелом пневматической пушки. Конвоиры помогли мне подняться, встряхнули и потянули за собой в удушливый мрак пещеры. Я бешено, всем телом, извивался, пытаясь освободиться из цепкой хватки, вопли о помощи раздирали мое горло, брыкался, ревел, на мгновенье утихомиривался и снова начинал безуспешную борьбу, увлекаемый в глубь подземелья. Наверное, в эти минуты я выглядел ужасно: в слезах, перемазанный грязью, с обезумевшим от боли и отчаяния взором. Я понимал только одно — что от меня отреклись, отвернулись, бросили, что судьба моя кем-то уже решена и решена бесповоротно. Когда припадок кончился, меня, обессилевшего, поволокли, держа туловище на весу, ноги елозили по земле, — я лишился чувств.

Едва очнулся, ощутил, что нахожусь в прежнем положении, что чьи-то сильные руки куда-то несут мое безжизненное тело. Я уже не сопротивлялся, сломленный, беспомощный. Меня настойчиво и упорно волокли по каким-то петляющим ходам. Мало-помалу силы возвращались ко мне, и мое состояние представилось унизительным. Резким рывком я выпрямился, освободил руки и сказал роботам озлобленно, но без вызова: «Ведите меня!» Не знаю, уяснили ли смысл моих слов конвоиры — так или иначе, они не прикоснулись ко мне, один зашел спереди, другой сзади, и пошагали. У меня перед глазами стояла улыбка Григория Тимофеевича — улыбка манекена. Он даже не шелохнулся, когда я призывал о помощи! Тут я остановил свою мысль, удивившись: с чего это я о ком-то размышляю, о каком-то чужом человеке, пусть даже он бывший наш капитан и мой сосед, — все равно он чужой, ведь он ясно дал мне это понять, отвернувшись тогда, — нет, я должен думать о себе, о том, куда меня сейчас ведут: это в первую очередь должно меня волновать. Но о себе не получалось хорошенько подумать, никак не удавалось сосредоточиться на мыслях о собственной персоне — наверное, потому, что меня, собственно говоря, уже и не было. Меня уже почти нет, поскольку оставшиеся минуты не означали в сравнении с прожитой жизнью ровным счетом ничего.

Я давно догадался, что меня ведут убивать. Оставалось непонятным только, почему они не стали делать это раньше? Впрочем, какая разница? Я равнодушно отнесся к осознанию того, что жизнь моя скоро кончится — точнее, она уже завершилась, остались формальности. Я не сожалел ни о чем, да, собственно, о чем было жалеть — ведь я не успел ничего совершить, и даже если бы успел: что это сейчас меняло? Еще несколько шагов, и все будет кончено.

Я прошел эти метры, ощущая дрожь в коленях. Кто из них должен это сделать? Наверняка тот, что позади. Мне стало страшно, я обернулся и увидел сзади разноцветное мерцанье электрических лампочек, точно рождественская елка двигалась за мной. Радужный отсвет падал на подбородок, словно гладко выбритый, и отражался в стеклянных глазах. Я приостановился и, когда робот приблизился, заметил, какие у него мощные, толстые, грубые, далеко выдающиеся надбровные дуги, скошенный собачий лоб. Он двигался плавно, замедленно, в сиянии электрических красок — чудовище, урод, вершитель моей судьбы.

Шаг, еще один, еще… Движения мои скованы, я весь напрягся, как перед прыжком, и тут моя рука сама вознеслась над головой, замерла и тяжело опустилась на затылок шедшего впереди. Конвоир взмахнул руками, будто крыльями, и беззвучно утонул во мраке.

И вдруг я ощутил себя участником замедленного кино. Неспешно оттолкнулся ногой и взлетел — я никогда не подозревал, что один шаг, счет которому есть миг, может длиться так долго. Я словно ступал в безвременье. Чувство свободного полета охватило меня, и я без опаски ожидал, что моя нога, раз опустившись, не найдет опоры — да будет так! Но всякий раз опора находилась, земная твердь принимала меня, и постепенно мои шаги участились, я помчался что было сил, жадно ловя ртом теплый парной воздух.

Тот, что был сзади, кинулся вдогонку. За спиной гулким эхом отзывались его поспешные прыжки. Два или три раза я ударился впотьмах о камни стен, но продолжал бежать, уже вытянув перед собой руки. Ничто не могло остановить меня.

Не знаю, сколь долго продолжалась погоня, но я внезапно услышал, что убегаю от самого себя. Да, я не ослышался — отзвук моих собственных шагов настигал меня. Я понял, что остался один в подземелье, но не мог окончательно поверить в это. Остановился, огляделся — кромешная темень. Грудь моя учащенно вздымалась, я глубоко вздохнул и неожиданно уловил губами свежесть, прохладу — о, боги! Неужто где-то поблизости выход? Неужели освобождение мое близко? Шатаясь от усталости, я побрел дальше.

Я продвигался по одному из многочисленных ответвлений лабиринта. Силы мои были на исходе. Внезапно невесть откуда взявшаяся серебристая сыпь высыпала у меня перед глазами; я слабо махнул рукой, желая избавиться от видения, связанного, очевидно, с усталостью и долгим нахождением в темноте, но видение не исчезло, моя рука лишь на мгновенье затмила его. Глаза мои слезились, и тогда эта серебристая пыль растекалась, струилась и передо мной ненадолго возникала отливавшая слюдой, лениво перекатывающаяся под луной волна. Я сделал шаг, и вновь впереди заблистала россыпь инея, но когда я совершал следующий шаг, меня уже пронзило сознание того, что вижу звезды. Стон вырвался из моей груди, я упал и облился слезами. Чем был вызван этот плач — радостью ли освобождения или болью перенесенных страданий? Слезы горячими струями омывали щеки, плечи вздрагивали, и весь я то и дело колотился, трясся, как в лихорадке и вдруг вскочил, подстегнутый страхом, — ведь я еще находился в пещере! Я был еще в их власти!