Патрик О'Лири - Невозможная птица Страница 65

– Мы тоже, – сказали они.

Детки. Он назвал их «детки».

И тут Майк понял, что колибри были детьми. Они были маленькими по какому-то признаку, который он и не надеялся уловить. Он знал это. Он представил себе, что они все сидят вместе около уютного костра. Окружённые ночью, полной звёзд. Ожидающие, чтобы он рассказал им сказку на ночь. Он не делал этого много лет.

– Послушайте меня, – сказал Майк. – Пожалуйста.

И он рассказал им историю, которую ему нелегко было рассказать.

И Майк рассказал свою историю таким же образом, каким они поблагодарили его, когда он закончил: без слов. И все птицы улетели, кроме одной. И он снова был там, откуда начал. Взрослый человек, у которого не было ответов, сидел на дереве, с листвой которого играл ветер, и глядел, как белые облака медленно скользят в совершённой голубизне августовского дня. Хранительницы нигде не было видно. Должно быть, она ушла в дом.

Майк кинул последний взгляд. Этот мир, который они создали, был совершённым. Именно поэтому он был так ужасен. Он должен был им это показать.

Она была целиком визуальной – его история. В конце концов, это была его профессия – делать фильмы. И он использовал своё видение, чтобы показать им кусочек прошлого, который преследовал его всю жизнь. Который он никогда не забывал. Без слов. Только картинки.

Вот что он им показал.

Денни и он в постели.

Жаркая летняя ночь.

Они лежат на потных простынях.

Обнажённые. Рядом.

И ласкают члены друг друга.

Удовольствие. Возбуждение. Детская игра. Любопытство. Запахи. Тёплый и твёрдый. И звуки. Потом – чувство стыда. Они никогда не говорили об этом. Не могли. Много лет спустя Денни спросил его, помнит ли он то лето, когда они нашли в ручье рыбу и держали её в бочке. Сосунка. Это был их код. Конечно, сказав он. Он помнил.

Но он знал, о чем Денни не спросил. Про ту ночь, когда два мальчика исследовали тела друг друга. «Почему это не сработало?» Удовольствие. Но без удовлетворения. Попытка стать ближе к своему лучшему другу. Игра во взрослые игры, которых они не понимали. Сухая имитация любви. Неспособная в итоге построить мост через разделявшую их пропасть. Потому что любопытства недостаточно. И потребности недостаточно. Потому что они были детьми. Потому что они были искренними. А это означало, что они не могут любить таким образом. Они искали чего-то, чего не могли дать друг другу. Это было невозможно.

Джулия, подумал он.

Это имя прозвучало необычно бесстрастно. Словно оно принадлежало кому-то другому. Что-то, что имело значение очень давно. Было ли это исцеление? – подумал он. – Примирение?

Её слова. Запечатлённые, и сложенные, и спрятанные в его бумажнике на долгие годы. Её имя. Ему больше не было больно произносить его в своих мыслях. Не правда ли, в этом было что-то сверхъестественное?

– Вы видите? – спросил он птиц, после того как показал им свой детский секрет. – Мы не ваши, чтобы вы могли спасать нас. Мы не принадлежим этому месту. Мы не можем принадлежать вам, а вы не можете принадлежать нам. Мы не созданы друг для друга. Вот почему это неправильно.

Пожалуйста, подумал он. Пожалуйста, отпустите нас.

Отпустите нас домой.

Зелёная птица прилетела к нему на ладонь и легла на спинку, слегка щекоча крыльями кожу. Маленький глаз внимательно посмотрел на него, затем закрылся.

Майк осторожно сжал кулак вокруг почти невесомого тельца.

И он вспомнил.

МАЙКЛ?

Внезапно стало темно.

Очень темно.

А дорога была мокрой.

Даже с дворниками, работающими с удвоенной скоростью, он едва мог видеть сквозь ветровое стекло. Это было все равно что вести машину сквозь водопад. Дэниел сгорбился над рулём, пытаясь получше разглядеть дорогу впереди. Он смеялся над словами Шона, сидевшего на заднем сиденье: его любимая строчка из «Штамма «Андромеда»»: «Ни хрена себе делишки творятся тут у вас в госпитале!»[76] Он повторял эту строчку в качестве утешения каждый раз, когда кризис достигал невыносимых высот хаоса и неопределённости. Один из немногих случаев, когда ему позволялось грубое выражение. И Шон наслаждался этим, как наслаждался бы любой мальчик.

Дэниел взглянул на Джулию и увидел, что она любуется им, его лёгким смехом. Это доставило ему удовольствие. Её новая светлая чёлка была все ещё мокрой, и это делало её моложе. Он вспомнил, как она сказала всего лишь две недели назад: «Я никогда не встречала такого хорошего человека, как ты». Он почувствовал гордость и замешательство.

Они со свистом пронеслись мимо лавки «Обеды/живая приманка», залитой дождём. Он успел только различить красные вишенки на верхушках насосов. Он бросил взгляд в зеркальце и увидел Шона, хихикающего над своей шуткой, и подумал: вот моя жизнь, там, на заднем сиденье. Это – лучшее, что когда-либо случалось со мной. Этот прекрасный мальчик, который любит птиц и «Cheerios», посыпанные тёртым шоколадом, и ненавидит домашнюю работу. Дэниел почувствовал ту яростную радость, которая иногда охватывала его: радость, смешанную со страхом, который знают только родители. Он знал, что в мире существуют чудовища – иногда их невозможно увидеть, распознать – но им придётся пройти через него, чтобы добраться до этого ребёнка. Он был готов на все, чтобы избавить его от несчастий. Чтобы дать ему семью, которой у него самого никогда не было.

Даже если он был не его сыном.

Он почувствовал, как рука Джулии тихо накрыла его руку и, как всегда, испытал некоторый шок. Поняв, что она восхищается им, уважает его. Даже несмотря на то, что он знал, что она не может желать его так, как он желал её. Он вспоминал невыполнимые обещания, которые они давали друг другу, обещания, какие даёт любая молодая пара. Большие слова, такие как «навсегда» и «вечно», которыми позволяют себе рисковать только молодые, имеющие достаточно нахальства и слепой веры. Но все было в порядке. Он дал ей надёжность. Этого было достаточно.

Это было больше чем достаточно.

Майк всегда насмехался над жизнью Дэниела. Словно она была навязанной им самому себе тюрьмой конформизма и робости. Он никогда не говорил этого прямо, но Дэниел знал, что у него вертится на языке: что за жизнь ты взвалил на Джулию? Эта мечта среднего класса хороша для тебя – тебе это нравится. Но её это убивает.

Так это, возможно, выглядело снаружи. Но изнутри их жизнь была если и не отличной, то по крайней мере удовлетворительной. Было что-то печальное и отчаянное в этой постоянной тяге Майка к впечатлениям и событиям. Он всегда хотел идти куда-то, видеть что-то новое. Жил в отелях. Рисковал. Конечно, это было увлекательно, но как насчёт вот этого? Как насчёт мальчика, который отпускает глупые шутки, и жены, которая восхищается тобой и случайно прикасается к тебе, словно так и надо? И всегда есть возможность, что он закончит эту работу по Фолкнеру; возможно, он даже представит её на конференции. А завтра они будут на один день ближе к дому.

К дому?

Они же были в Диснейленде, боже мой. Каникулы, о которых мечтал Шон. Их ноги устали, и они были истощены, но у Шона была его фотография с утёнком Дональдом и куча новых ценных сувениров, которые можно было не раскрывая присовокупить к его коллекции на чердаке – включая енотовую шапку Дэви Крокетта и лук со стрелами с острова потерянных мальчиков.

Его личный арсенал для борьбы со временем. Игрушки, которые никогда не сломаются и не потеряются. Подарки, чья ценность только возрастает, пока они спокойно стоят на месте.

Так делают счастливые семьи. Было темно и шёл дождь, но скоро они доберутся до мотеля, скользнут под тёплые сухие простыни и будут спать и видеть сны, и проснутся вместе. Семья. Майк не понимал этого. Если поставить их жизни рядом, кто сможет сказать, чья лучше? Его жизнь не была совершённой; она не была раем; но её было достаточно. Это было больше, чем есть у многих.

Потом туманный полог поглотил дорогу, свет фар упёрся в пелену и расплылся в жёлтое облако в облаке. Дэниел снял ногу с педали газа; машина скользила на холостом ходу; дождь прекратился мгновенно, словно они въехали под укрытие эстакады. Когда они возникли из облака, водопад возобновился с новой силой.

И тогда он увидел это.

На дороге что-то было, что-то белое, и красное, и маленькое в лучах фар.

Что, во имя всех святых, этот мальчишка здесь делает?

Почему родители выпустили его наружу в такую погоду?

Дуайт, вернись в дом.

Дэниел крутнул руль, машину начало заносить, и мир смазался. Как Майк называл это? «Панорамирование».

В какую-то секунду это было похоже на Дороти, захваченную ураганом в Канзасе – смерч, вращающийся за стеклом – все кружится, и фары скользят по кругу. Черт, подумал он, не чувствуя никакой опасности, а просто ощущая свою беспомощность и ожидая, пока мир опять придёт в порядок. А потом огромный серый дуб возник из ниоткуда, склонившись над ними, как игрок из «Louisville sluggers»[77].