Влада Воронова - Пути Предназначения Страница 7

Немолодой хромоногий беркан, опираясь на палку, неуклюже взбирался по пяти ступенькам, ведущим из продуктового отдела в промтоварный. Покупатели торопливо старались проскочить мимо калеки, гадливо кривили губы, отворачивались. Многие осеняли себя двойным кругом. В Иалумете считалось, что встреча с увечным приносит несчастье на целый день.

— Это омерзительно! — возмутился Гюнтер. — Калеки должны жить в спецпоселениях!

— Они в основном там и живут, — ответил Найлиас. — Однако некоторые осмеливаются селиться в нормальных городах. Здесь, на Западном материке, таких особенно много.

— В Стиллфорте калекам покидать спецпоселения запрещено. К несчастью, в большинстве стран Иалумета столь прогрессивного закона нет, и эта увечная мерзость оскверняет своим уродством нормальный мир!

— Тихо! — оборвал Гюнтера наставник. — Ты забыл — мы бенолийцы.

— Да, дядя Найлиас, — торопливо склонил голову адепт.

Рыцарь не ответил. Бросил в корзинку банку кофе и пошёл к кассе. Гюнтер катил тележку, на наставника смотрел с мольбой и страхом — получить прощение за такую провинность будет очень непросто.

На улице рыцарь всё так же молча переложил покупки в багажник маленького легкового лётмарша и сел за руль. Адепт осторожно примостился на пассажирском кресле.

Лётмарш взмыл в воздух.

— В Бенолии все инвалидские поселения находятся в Гирреанской пустоши, — сказал Найлиас после пяти минут тяжёлого, пугающего молчания. Гюнтер робко глянул на наставника — неужели прощён?! — и тут же опустил глаза. Нет, так легко ему не отделаться. Но наказание будет не слишком суровым.

— В Гирреане отвратительный климат, — добавил рыцарь. — Выжить там даже здоровому нелегко. Так что в этом одном, в очистке генофонда от людского мусора, Бенолия оказалась прогрессивнее всех стран Иалумета вместе взятых.

— Но некоторые калеки всё же выползают в нормальный мир, — едва слышно сказал Гюнтер. Уверенности в том, что наставник больше на него не сердится, не было.

— Выползают, — подтвердил рыцарь, — но ненадолго. Им тут никто не радуется, так что они быстро возвращаются обратно.

— Ни в одном информационном листке о Бенолии этого не говорилось… — осторожно начал адепт, дождался разрешающего кивка наставника и продолжил: — Нигде и никогда не упоминалось, что в Гирреанской пустоши, кроме посёлков для ссыльных, есть ещё и поселения для калек.

— Это естественно и логично, — ответил Найлиас. — Все до единого информационные листки, даже те, которые приходят из Гирреанской пустоши, составляются самими бенолийцами. Кому приятно упоминать о такой мерзости, как увечники? Тем более никому не захочется признаваться, что инвалиды стали твоими соседями. Ведь в большинстве своём иалуметцы думают, что калечество — это кара за самые гнусные и тяжкие грехи, которые наказанный совершил в прошлой жизни. А может, и в этой. Поэтому никому не хочется лишний раз соприкасаться с такой скверной даже в виде случайного упоминания.

Рыцарь посадил лётмарш на пятачке возле дешёвого многоквартирного дома.

— Ты чуть не поставил под угрозу всё наше дело, — сказал он адепту. — Вчера начался магистратум. Из-за твоего глупого языка могли погибнуть три десятка людей.

— Да, — Гюнтер покорно склонил голову. От страха захолодели пальцы, судорогой сжало горло, и адепт едва сумел выговорить предписанную орденским Уставом фразу: — Я виноват и должен быть наказан.

— Тогда вымой машину, — велел наставник и вышел из лётмарша.

Гюнтер откинулся на спинку кресла, закрыл глаза и прошептал короткую благодарственную молитву пресвятому. С наставником ему повезло, как ни одному адепту в ордене. Любой другой рыцарь за такой проступок выдрал бы ученика ремнём до полусмерти. Или того хуже — отказал бы в ученичестве. Тогда о рыцарском посвящении пришлось бы забыть и всю жизнь проработать в какой-нибудь подсобной службе. Например, на почте сидеть, вылавливать из бесконечного потока корреспонденции посылки, газеты и письма с метками ордена и переправлять их связным, таким же безликим винтикам орденской машины, как и почтарь. Никогда и ничего не знать об истинных делах ордена, не видеть никого из светозарных — все рабочие контакты подсобников безличные. Тому, кто однажды не смог сберечь доверенную ему тайну, глупо было бы открывать новые секреты.

Но, скорее всего, обычный наставник применил бы обе кары — и ремень, и изгнание.

Гюнтер выскочил из лётмарша, взял у сторожа стоянки ведро с губкой, специальную пасту и принялся надраивать машину.

Найлиас смотрел на него, укрывшись в тени подъездной двери. Мальчишка так ничего и не понял. Радуется, что избежал позора и боли, счастлив, что останется адептом… Но так и не подумал о людях, которые по его милости могли оказаться у координаторов в пыточной.

Гюнтер стал для Найлиаса первым учеником, наставнического опыта у рыцаря никакого, и белосветцу всё время казалось, что в учительстве он совершает ошибку за ошибкой. Никак не может научить адепта тому, что действительно необходимо рыцарю — альтруизму.

Но ведь это повторяется из года в год, из десятилетия в десятилетие со дня основания ордена. Трудно, почти неподъёмно тяжело научить адептов думать о других. Каждый из них сосредоточен лишь на себе.

Раньше, в эпоху открытости, было немного полегче, тогда адептами делали тринадцатилетних пацанов и девчонок. Характер подростка ещё только формируется, такого полуребёнка-полувзрослого гораздо легче было приучать хотя бы иногда задумываться о том, что приносят его поступки другим людям, и в первую очередь — светозарным.

«Да и период обучения длился тогда пять лет, — думал рыцарь. — Но после падения ордена мы вынуждены ограничить обучение всего лишь тремя годами, и адептами делаем только тех, кому уже исполнилось девятнадцать. За год совершеннолетней жизни они успели привыкнуть к самостоятельности, научились отвечать за себя и свои поступки. Но как научить их отвечать за других? Тем более, что у людей к этому времени характер сложился и устоялся так, что изменить ничего нельзя. Но как бы ни пошли дела, ученика бить я не стану никогда. Ещё адептом я поклялся, что ни в чём не буду похож на моего наставника. И то, что о клятве известно только мне одному, лишь становится дополнительным основанием её сдержать».

Найлиас поднялся в квартиру. Минуту спустя в дверь позвонил почтальон, принёс объёмистую бандероль. Едва он вышел из подъезда, в прихожую влетел Гюнтер.

— С вами всё в порядке, учитель?

— Разумеется, — недовольно ответил рыцарь. — Чего это ты всполошился? Или, по-твоему, я уподобился калеке немощному, который даже простого почтаря бояться должен?

— Нет, учитель. Простите, учитель. Но эта страна… Я здесь ничего не понимаю, учитель.

— И что из этого?

— Ничего, учитель. Я сказал глупость. Можно, я вскрою пакет, учитель? И не здесь, а на лестнице.

— Что за вздор? — разозлился Найлиас, хвост гневно изогнулся, клацнули шипы. — Как тебе вообще такая чушь в голову пришла?!

— Начался магистратум. Как бы мы ни прятались, координаторы не могут о нём не знать. А значит, и не бездействуют. Если с вами что-то случится, учитель… Вы же знаете — мои родители умерли два года назад. И теперь у меня нет никого, кроме вас и сестрёнки. Если что-нибудь случится с вами или с ней… Нет-нет, я даже думать об этом не хочу! — в глазах Гюнтера задрожали слёзы.

— Ты часто вспоминаешь сестру? — спросил рыцарь.

— Я каждый день ей звоню. Или хотя бы эсэмэски отправляю.

— Зачем? — не понял Найлиас.

— Но ведь ей скучно в школе совсем одной. И страшновато, наверное. Раньше Илона всегда жила дома, а теперь — интернат.

— Гюнтер, — нахмурился рыцарь, — ты что, забыл — личные привязанности для светозарного недопустимы? Ведь всё это наши слабости. А слабость отдельного рыцаря — это слабость всего ордена. Привязанности делают нас уязвимыми и падкими на соблазны, а каждая уступка соблазнам — прямой путь к предательству. Мы светозарные, Гюнтер, и не можем тратить себя на плебейские мелочи. Всё лучшее, что в нас есть, принадлежит ордену, его величию, и ничему больше. И никому. Если ты не согласен, то уходи из ордена.

— Я согласен, учитель, — покорно ответил адепт. — Я больше не буду звонить сестре.

Глаза у мальчишки сразу потухли, лицо стало пустым и усталым как у древнего старца, растерявшего все силы жить.

— Не нужно обрывать привычные связи так сразу, — ответил Найлиас. — Просто сошлись на занятость и звони сестре раз в неделю. Позже сократи контакты до одного в месяц. Со временем она привыкнет обходиться без тебя, а ты — без неё.

— Спасибо, учитель, — адепт порывисто обнял наставника и выскочил во двор, домывать лётмарш.

— Какой же он глупый, — с досадой сказал Найлиас. — В его-то возрасте и такая… такое… — подходящего определения он не нашёл. На душе было тревожно. Неужели все усилия псу под хвост, и Гюнтер окажется пустоцветом, годным только для службы обеспечения? Ни выдержки, ни твёрдости характера у него нет.