Сергей Михайлов - Иное Страница 7

Если бы отражал истину.

Я был уверен, я знал, что истины здесь не найду. И дело совсем не в том, что психоанализ умалял достоинства человеческой личности и сводил всю её жизнь исключительно к жизни пола и стремлению к наслаждениям. Нет, моё неприятие фрейдовского пансексуализма основывалось на интуитивном знании (с полным на то основанием я причислял себя к интуитивистам), знание же это, почерпнутое мною в мистическом опыте, свидетельствовало: опыт, пережитый в сновидениях, не есть отражение ни внешнего мира объективной реальности, ни бессознательной работы человеческой психики.

Да и сам Фрейд не вызывал у меня особенных симпатий, порой бывал даже неприятен и противен. При всём моём уважении к творцу психоанализа я не раз ловил себя на мысли, что и сам он стал жертвой какой-то сексуальной мании, которая сумела сублимироваться в его мозге, воплотиться, проявить себя в одном из самых скандальных учений современности. Перед глазами стоит картина: Фрейд «исповедует» пожилую даму, которая поверяет тому свой сон. И вот уже готово суждение великого психоаналитика: всё сновидение навеяно женщине (далеко не молодой, заметьте) единственно инцестуозным желанием по отношению к её взрослому сыну! Как здесь не возмутиться и не возроптать? Нет, я далёк от мысли видеть в человеке исключительно сосуд, до краев наполненный жадными, похотливыми желаниями, которые ищут — и находят — выход если не в состоянии бодрствования, то уж во сне обязательно. Это противно природе Человека.

Я заговорил о Человеке с большой буквы? Я, который признался, что мне глубоко чужд (читай: обрыдл ) мир людей? Что ж, я готов противоречить самому себе, ведь я сам — Человек…

Отныне я зарёкся толковать свои сновидения. Я понял одно: их смысл — в них самих, но никак не вовне, и постичь его отсюда, из внешнего мира, невозможно, ибо оба эти мира не соприкасаются ни одной из своих граней, лежат в разных плоскостях, различных уровнях бытия, не связанных между собой никакими логическими узами и никакими законами.

Да, от толкований сновидений, будь то с позиций психоанализа, астрологии или оккультизма, я отказался раз и навсегда, но постичь их природу, их место в моей жизни (вернее было бы сказать: моё место в жизни сновидений) я решил во что бы то ни стало.

Что же такое сновидение? Сновидение — это голос Неведомого. ( 7 )

Окончательно, как мне казалось, порвав с Фрейдом, я вновь вернулся к нему, вернее, к одной его мысли, озарившей меня вдруг подобно вспышке молнии. В сновидениях, вещал гений психоанализа, человек полностью отрешается от внешнего мира и остаётся наедине с самим собой. Но если это действительно так, продолжал я мысль, то во сне человек становится истинным интравертом, не столько по своим убеждения или складу характера, сколько по самой природе сновидений.

Человек творит сновидения, творит целый мир, мир принадлежит только ему, ибо это его мир, его творение — и сам же растворяется в нём, становится частицей его, вливается в него и живёт им. Возникает любопытный парадокс: человек творит сновидение, и в то же время не властен над ним; творя, он теряет власть над творением.

Ещё два-три штриха, и я оказался на пороге великого открытия. Если оба мира — яви и сна — равнозначны и реальны (а в последнем сомнений у меня больше не осталось), то человек в сновидениях обретает статус Самого Господа Бога! Аналогия здесь полная: Бог творит мир из ничего (сновидец творит свой мир также из ничего), сотворённый мир начинает жить по собственным законам — Бог теряет власть над ним. Правда, утверждать мысль о потере Богом власти над всем миром было бы слишком смелым допущением, этого знать человеку не дано, но то, что высшее Его творение — человек — более не подвластен Ему, не подлежит никакому сомнению: учение о свободе воли не яркое ли тому подтверждение? Более того, я позволю себе подвергнуть сомнению всеведение и всевластье Господа и в отношении всего остального мира, — не одна ли это из тех иллюзий, которые творит человек во облегчение собственного существования? Вся история рода человеческого вопиет скорее о бессилии Господа, нежели о всемогуществе Его над миром. Сотворив нечто из ничего, Он сотворил непостижимое для Самого Себя — точно также сновидец творит непостижимый для себя мир сновидений. Однако, так ли уж непостижимы эти два мира, один — для Бога, другой — для человека? Непостижимость та имеет границы, и пока Бог, или человек, находятся вне мира своего творения, мир действительно сокрыт от их понимания; постичь его можно только изнутри, слившись с ним, войдя в него органически, как часть единого целого. Что знаем мы о Боге? в нас ли Он? в мире ли? или там, за чертой непостижимого, вовне? Что знаем мы о человеке?

Что ж, о человеке мы знаем кое-что, а именно: большую часть своего земного существования он находится вне мира своих сновидений — и потому мир тот для него непостижим. Но стоит лишь ему окунуться в царство грёз, как шоры спадают с глаз его, являя взору творение в первозданной его истинности. Непостижимое становится постижимым и постигаемым, сон — явью, явь — сном.

…достоверностью стали сны, неопровержимо

доказанной достоверностью… а явь стала сном. ( 8 )

Вряд ли о Боге мы узнаем когда-нибудь больше: Он Сам для нас непостижим, ибо стоит над миром, вне мира, около мира. Он непостижим для нас так же, как и мы для Него — между нами высится грань непостижимости.

Продолжим аналогию и по другую сторону: не есть ли Бог всего лишь один из многих подобных ему Богов, для коих мир яви суть некий внешний мир, мир высшей объективной реальности, где каждый из Них столь же одинок и неприкаян, как и человек в этом мире? И не является ли Бог в наш мир лишь тогда, когда Он спит и видит нас лишь как свою фантазию? В периоды же бодрствования Он покидает нас, покинув же — тотчас забывает. И не явил ли Бог Самого Себя в одном из Своих сновидений в образе Иисуса Христа?

Быть может, и я когда-нибудь предстану эдаким Христом в мире своих грёз…

Поистине, жизнь наша — галлюцинация, но не дьявола, а Господа Бога. Галлюцинация ли, сон — есть ли здесь грань?

…где границы? Сладкий сон, горький ли сон, —

о, жизнь, быстрым видением проносящаяся! ( 9 )

Мысль о том, что все люди, даже самые ничтожные, жалкие и никчемные — Боги каждый в своем мире, явилась мне подобно удару грома среди ясного неба. Какой теперь смехотворной казалась мне идея Фрейда о сексуальной природе сна! Человек — Бог, но никак не сексуальный маньяк. Бог — это звучит гордо!

И снова я оказался на распутье. Что предпочесть? Остаться ли одним из миллионов таких же как я заброшенных и одиноких тварей, именуемых людьми, или же стать Богом? Не обрести себя в Боге, как учит догматическое христианство, и не обрести Бога в себе, как учат мистики и пантеисты, а именно стать Богом, боговоплотиться.

Я избрал последнее — и, видит Бог (который же из Богов?), не ошибся в выборе.

СОН

Солнце уже зашло, когда бочка с монархом была доставлена в столицу. Толстуны попрятались по своим норам, не смея показаться на глаза Повелителю и его Тени. Дворец Каземата был пуст. Приспешники прежнего монарха бежали, прихватив с собой и самого монарха. Но Голану сейчас было не до них.

— Вислоухий, веди меня в Камеру Жизни, — приказал он бывшему другу, и тот уловил в голосе Повелителя дрожь и нетерпение.

— Сию минуту, Голан, — засуетился Вислоухий, выволакивал монарха из тесной вонючей бочки. — Мне бы сперва по малой нужде…

Голан позеленел от ярости.

— Запомни, Тень, — зашипел он, приблизив единственный глаз к лицу слуги, — здесь, в этом мире, может быть только моя нужда. Моя! Усвоил, смерд?! И сейчас я нуждаюсь в том, чтобы ты сопроводил меня в Камеру Жизни. Повтори!

— Я должен отвести тебя в Камеру Жизни, мой Повелитель, — послушно проблеял Вислоухий, трясясь всем телом.

— То-то, — заключил Голан. — Веди же!

Они углубились внутрь пустынного Дворца, шли по многочисленным переходам, пересекали роскошные залы, карабкались по бесчисленным лестницам, спускались в подвалы, пока наконец не оказались перед массивной металлической дверью, напоминающей вход в бомбоубежище. Дверь никто не охранял: стража разбежалась, словно тараканы.

— Кажется, это здесь, — неуверенно пробормотал Вислоухий, почёсываясь.

— Открывай! — приказал Голан, едва скрывая нетерпение.

Вислоухий навалился на засов, дверь скрипнула и тяжело подалась в сторону. В лица им пахнуло застоявшимся запахом плесени, погреба и аммиака.

Голан шагнул первым.

— Вот она, сокровищница Дворца Каземата! — восхищённо прошептал он.

Тусклый свет факелов освещал длинное узкое помещение, по сторонам которого тянулись многочисленные стеллажи, до отказа заставленные стеклянными бутылями и металлическими канистрами. Голан схватил одну бутыль, но не удержал, бутыль выскользнула из его пальцев, упала и разбилась. Едкая, дымящаяся жидкость растеклась по бетонному полу.