Альберт Коудри - Имитация жизни Страница 7

Не то чтобы Эмма имела вульгарное предубеждение против тех людей, которые испытывают неодолимую склонность к своему собственному полу. Она всегда питала глубоко лояльные чувства к британскому королю (который являлся одним из них) и искренне уважала католического папу (который был другим общеизвестным примером), невзирая на свой твердокаменный англиканизм.

Но какова жестокая ирония судьбы, если единственный во всем мире мужчина, которого она от всего сердца никак не желала бы видеть mauve… вдруг именно таковым и окажется на поверку?!

В конце концов, поразмыслив, Эмма приняла благоразумное решение довольствоваться лучшей стороной того, что уже имеет. По крайней мере, она больше не одинока. И за достаточно долгий период совместного существования они уже притерлись и вполне комфортно чувствуют себя в компании друг друга. Помимо этого, они разделяют не только интеллектуальные удовольствия, но и неизбежные домашние хлопоты и дела. Родерик постепенно стал образцовым мастером на все руки, в то время как она неуклонно совершенствовалась в амплуа домашней хозяйки.

Эмма взяла себе в привычку с пунктуальностью снабжать его изысканной, но плотной едой, полагая, что мужчины - подобно питонам! - наиболее безопасны, когда их желудки туго набиты. Скрывая тот факт, что она кормит два рта вместо одного, Эмма стала заказывать добавочные продукты прямо из Городского депо, где с огромным удовлетворением обнаружила гораздо большее разнообразие полуфабрикатов и сырых компонентов, чем можно было когда-либо отыскать на полках их деревенского микромаркета (случалось, и слегка засиженных мухами: так что эта Банда Прогрессистов кое в чем, возможно, все-таки была права).

В результате шедевры ее кулинарного искусства стали еще более соблазнительными и были представлены в заметно более широком ассортименте. В последнее время Эмма начала отдавать предпочтение традиционным английским блюдам, как то: крепкие мясные прозрачные бульоны, запеченный свежий дуврский палтус (доставленный из рыбных садков в Сассексе), тушеные потрошки, жареный ростбиф по-лондонски, йоркширские пудинги, свиные отбивные на косточке, пироги с почками, с голубиными грудками, с яблоками, а на десерт непременно свежие ягоды под пышно взбитыми сливками (жирными и обязательно из Девоншира!). И уж конечно, у них на столе никогда не переводились горячий цейлонский чай и знаменитые Эммины тартинки с патокой.

Дабы удержать в приемлемых границах разбухающую талию (у подлинных роботов нет такой проблемы, и потому ее надо было тщательно скрывать), Родерик и Эмма регулярно предпринимали долгие пешие прогулки, иногда на целый день. В деревне скоро привыкли к такому зрелищу, и почти никто не обращал внимания, как они вдвоем упорно преодолевали все неровности, заросли и болотца окрестного пейзажа. Родерик шагал неторопливо, тяжелой, равномерной поступью, с неподвижным корпусом, живо напоминая любому случайному очевидцу о классических ДМ (двумерных) и ЧБ (черно-белых) фран-кенштейновских ужасах, что обычно показывают по телли только очень поздно, в ночное время.

Как-то вечером после долгой прогулки, когда Эмма собирала скромный, но милый букет из полевых цветов, а Родерик объяснял ей ботанические и геологические особенности здешнего мохового болота, они решили ограничиться лишь холодным, но чрезвычайно вкусным и питательным ужином на кухне, а потом с комфортом расположились в гостиной, потихоньку попивая коллекционную мадеру многолетней выдержки из красивых хрустальных кубков.

Телли уже давно стоял слепой, глухой, немой и холодный, поскольку ни Эмма, ни Родерик никогда не питали к нему особенного пристрастия. Их мирные домашние вечера были посвящены приятному пищеварению, интеллигентным беседам, а в последнее время еще и неторопливому чтению вслух старинных романов, написанных замечательным пером Джейн Остин. После того как Родерик продекламировал очередную поучительную главу из романа «Разум и чувства», Эмма вдруг спросила у него: отчего спокойная, изящная и рассудительная беллетристика XIX века настолько больше говорит сердцам современных людей, чем довольно бессвязные и почти бессмысленные разглагольствования XX и XXI столетий, которые лишь по чистому недоразумению назывались романами?

- Должно быть, потому, - задумчиво предположил он, - что наш современный образ жизни гораздо больше напоминает сельскую простоту нравов, свойственную более ранним векам, чем ужасное урбанистическое безумие XX-го и XXI-го.

- Именно так я и подумала! - горячо воскликнула Эмма. - Хотя не смогла бы сформуливать мысль столь четко и ясно, как умеешь ты… Ах, не нальешь ли мне еще капельку этой дивной мадеры? Я так рада, что ты согласился подобрать винтаж сам, Родерик. Ты просто настоящий connaisseur [9], а я… - тут Эмма мило улыбнулась ему, - самая обычная потребительница.

- С удовольствием, ma cherie, только прикажи, - галантно откликнулся connaisseur, с польщенной улыбкой подливая ей вина.

- Кубок, наполненный южным теплом… - с мечтательным видом процитировала она нараспев, пытаясь припомнить, кого же именно цитирует.

Усталая, разгоряченная, слегка одурманенная мадерой, Эмма совершенно позабыла о присутствии Родерика. Она так привыкла к нему, что он нисколько не мешал ее комфортному погружению в собственные приятные мысли, неторопливо проплывающие в мозгу. Эмма думала о своем счастливом детстве, о дорогом покойном папе, о новых изысканных рецептах, которые она предполагала попробовать, о том, можно ли заставить пионы нормально цвести в ее саду, о новом платье для визитов и о неисповедимых путях Провидения.

Она не знала, что физические нагрузки, отличная еда и доброе вино своим объединенным воздействием окрасили в теплый тон ее бледную кожу, мазнули румянцем ее высокие скулы. Эмма не знала также, что несколько килограммов, добавленные к ее весу усиленным питанием, пошли на пользу сухощавой фигуре, которая теперь казалась совсем не такой угловатой, а более округленной, более… Уж не знаю, право, возможно ли использовать это слово в подобном контексте? Так или иначе, но Эмма выглядела гораздо более аппетитной.

Она даже не заметила, что Родерик уставился на нее не отрываясь. Возможно ли, что он вдруг увидел хозяйку дома в совершенно новом свете?..

Внезапно он неловко прочистил горло. Эмма очнулась от глубокого мечтательного транса, спровоцированного как плотным ужином, так и отменной мадерой, и повернула к нему зардевшееся лицо.

Какую-то секунду невероятно бесконечной длительности они смотрели прямо в глаза друг другу. Он все еще оставался в своей обычной маске, и внезапно его двойная идентичность - живые глаза натурального человека и отливающая перламутром идеальная искусственная плоть - произвела на замершую Эмму столь сильное и странное впечатление, что на полминуты она даже позабыла, как надо дышать.

Это был Родерик… Ее Родерик!.. Мужчина, которого она спасла… дала ему имя… почти изобрела!

- Боюсь, что ты даже вообразить себе не можешь, Эмма, - проговорил он хриплым шепотом, - сколь безмерно я счастлив делиться знаниями с тобой…

- Ах, Родерик! - Эмма поспешила снова отвернуться от него, потому что теперь ее лицо запылало жарким румянцем. - Ты такой замечательный учитель, что я… - сказала она в сторону, как в театре. - Я бы с огромной радостью научилась у тебя… всему. Всему, чем ты желаешь со мной поделиться!

- Эмма!!! - пылко вскричал он, сжимая ее изящные тонкие пальцы своими огромными ладонями в дермапластовых перчатках.

- Родерик!!!

Они порывисто обнялись и впервые вкусили уста друг друга. Кубки из тонкого хрусталя резво покатились по полу, окропляя пастельный ковер в гостиной остатками благородной мадеры цвета старого янтаря. Домобот, послушно торчавший в своем углу за отсутствием заданной работы, усердно таращился, словно сыч, на доселе не виданное им человеческое поведение.

Но этим двоим было все равно.

Родерик подхватил Эмму на руки и, невзирая на ее довольно солидный вес, преодолел лестницу наверх в спальню огромными шагами невероятной стремительности, разительно отличающимися от его обычной манеры тяжеловесного достоинства механизма.

Стоит ли говорить, что ни один даже косвенный намек на описанные выше события не просочился ни в какой инстантмейл никогда?

Даже Милли - и особенно Милли! - не услышала от лучшей подруги ровно ничего такого, что позволило бы ей заподозрить кардинальные перемены в коттедже и в приватной жизни Эммы. И все-таки Милли, будучи экспертом в сердечных делах, просто не могла не заметить, как внезапно расцвела ее подруга: фигура Эммы утратила углы и плоскости, на смену им явились плавные закругления, шаг ее стал легок и упруг, и она - кто бы мог подумать? - даже покачивала бедрами! Загадочная улыбка Моны Лизы то и дело проступала на ее губах, когда Эмма полагала, что никто за ней не наблюдает.