Иван Андрощук - Анатомия абсурда Страница 7

После этого случая монумент был спешно демонтирован и заменён каменным, рассчитанным уже не на годы, а на века. Не то чтобы опасались новых жертв – отнюдь, так ему и надо, – возмущались, – нечего осквернять святое место. Боялись, что монумент, рухнув, может поколебать в умах людей незыблемость самого великого – а заодно и нерушимость общественной системы, построенной по его заветам.

…Сегодня старой площади не узнать. Вокруг неё выросли огромные светлые дома – некоторые из них окнами верхних этажей заглядывают в глаза великому. В первых этажах этих домов размещены просторные торговые залы, в которых так удобно проводить чемпионаты по мини-футболу и весёлым стартам. Сам монумент, который в годы тоталитаризма был полузакрыт железобетонным забором, с приходом гласности разгорожен и фонтанизирован. Так что хоть официально площадь продолжает называться площадью Великого Облегчения, в народе по аналогии с другими площадями её уже называют Под… М-да. Тем более, что облегчения ему, как видно, так и не испытать.

28

В последний раз мы видели Ирину Реверанец избитой и почти раздетой. Раздевалась, как вы помните, она сама, а избили её проститутки, вздумавшие работать под политических.

Пришла пора внести ясность в этот инцидент: дело в том, что проститутки избили Иру вовсе не из-за конкуренции и, конечно же, не за просто так. За просто так эти продажные твари вообще ничего не делают. Говорят, они даже писают за деньги – хотя памятник им, естественно, никто не поставит. И за Иру им заплатили. Эти средства бухгалтерия Учреждения выписала на мероприятие, закодированное под акт идеологического перевоспитания. Так низко Учреждение ещё не падало с момента своего учреждения.

Что же касается Ирины Реверанец, то ей надоело заниматься политикой. Она переменила профиль работы и стала обыкновенной экономической проституткой. А так как Ирина брала вдвое меньше и делала вдвое больше своих коллег, то эти последние начали стремительно терять клиентов. Конечно, они могли ещё раз избить дерзкую разлучницу, но ведь проститутки за просто так ничего не делают. Поэтому они по старой дружбе обратились в Учреждение. В Учреждении им пошли навстречу и пообещали принять меры. Меры, как обещали, приняли: однажды к Ирине Реверанец, чьи стройные ноги с независимым видом попирали панель тротуара, подошли три милиционера. Милиционеры взяли под козырёк, представились и потребовали предъявить основания. Ирина, не моргнув глазом, достала из сумочки и протянула им патент на занятие индивидуальной трудовой деятельностью. В патенте чёрным по белому был указан род занятий. Самое любопытное, что документ был подписан рукой самого товарища Ухова.

29

Загадка таинственных нудистов, обосновавшихся в Долине Смерти, обрела своё логическое решение к рассвету второго дня. Ночью над долиной висел огромный спиральный диск, а к утру отдыхающих было вдвое больше.

С первыми лучами солнца в сторону Мыловарен потянулись колонны военных машин и бронетехники. Подступы к Долине Смерти были оцеплены войсками, подъезды – перекрыты: всё это делалось на значительном расстоянии от "курортников", дабы не спровоцировать их на ответный шаг. Войска быстрого реагирования разворачивались в кольцо на дальних подступах к пустырю. К семнадцати ноль-ноль кольцо сомкнулось. Ждали приказа. Приказа не было: командир гарнизона генерал-лейтенант Сидрак кивал на Учреждение, дескать, власть в городе принадлежит ему. Товарищ Ухов дрожащими пальцами крутил диск телефона правительственной связи. Правительство не отвечало, из чего к исходу третьего часа товарищ Ухов заключил, что уже началось по всей стране и не на шутку перепугался. Выкурив сигарету и запив её стаканом водки, он решил взять ответственность на себя. Тут же позвонил генерал-лейтенанту Сидраку и дал добро на развёртывание боевых действий.

По кольцу полетели команды, солдаты заняли исходные позиции и уже надели противогазы, но в последний момент на передовой появился представительный мужчина в штатском. Представившись директором КМК, он махал руками и кричал, что, если на пустыре начнут палить, может так фигануть, что от Киряйгорода останется горстка пепла, а от Земли – рой астероидов. Срочно вызвали экспертов. Эксперты взяли пробы, сделали анализы и подтвердили: может фигануть. С наступлением пришлось обождать.

Товарищ Ухов в ту ночь не спал. Он нервно ходил по комнате, курил сигарету за сигаретой и бормотал что-то невнятное. Молодая жена принимала его расстройство на свой счет и тихо плакала, забившись в левый дальний угол кровати из спального гарнитура "Олимпийский". Она горько укоряла себя, что не может быть полезной мужу, как женщина.

Женщины, впрочем, товарища Ухова не интересовали. По той причине, что товарищ Ухов был в некотором смысле тоже манекеном. Но немного не таким, как Элита. Он был манекеном из другой партии. Из той самой Партии, которая в те годы все ещё писалась с большой буквы и оставалась закатным солнцем уходящей эпохи.

30

Дон Витя Карлеоне по кличке Крёстный раскурил трубку, обвёл присутствующих значащим взглядом и сказал:

– Это уже не первый случай. Мой двоюродный брат из Сардинии, – он сделал многозначительную паузу, – поймал одну такую голову. Вот, – он бросил на стол лист бумаги с пятном, напоминающим рисунок черепа. – Он прислал мне отпечаток её лица.

– Твой двоюродный брат, – Урман сделал паузу на рюмку водки, – кретин. Он тебе случайно не прислал отпечаток её жопы?

– Но у головы нет… жопы, – тихо сказал Крёстный, обиженно посмотрев на правую руку.

– Кончайте, парни, – вмешался Пензель, который всё это время наблюдал за рождением социалистического стриптиза. Стриптиз рождался под попурри из популярных патриотических песен тридцатых годов: при этом танцовщицы выкидывали такие коленца, что зал поминутно содрогался от хохота. Нашим гангстерам было, однако, не до смеха. – А что, Урман? Быть может, Крёстный дело говорит? Быть может, это уже началось по всему миру?

– Что началось, Пензель, что началось?! – возмущённо протянул Урман. – Пацанва, сопляки, насмотрелись видиков с ужасами. Спёрли голову и подбрасывают её то одному, то другому.

– Кстати, о видиках, – поднял голову четвёртый из сидевших за столом, патриарх киряйгородских воров Клёст. – Я видел в кино. Отрезанная голова, которая могла базарить. Голова академика Доуэля.

– Вот-вот, – мрачно кивнул Урман. – Именно это меня и беспокоит.

– Ты что, Урман, – усмехнулся Пензель. – Ведь это – фантастика!

– Это было фантастикой пятьдесят лет назад. Тогда из всех нас один Клёст не был фантастикой.

– Вздор, – резко не согласился Крёстный. – Никогда не поверю, чтобы мёртвая голова распускала язык.

– Не знаешь ты наших ментов, Крёстный. У них не то голова – жопа заговорит. Даже мёртвая.

Крёстный прислушался: начинали кричать петухи. Ещё далеко и недружно, но крик становился громче и шире с каждым мигом.

Невообразимая звуковая волна, девятый вал безумия, сравнимый только с трубами Страшного Суда, приближался. Крёстный досадливо выругался по-сардински и начал затыкать уши гигиеническими тампонами.

– Брось, – махал рукой Пензель. – Здесь безопасно, полная звукоизоляция, – он прислушался: – Но ведь и орут же, сволочи!

– Это ещё что, – похвастал Крестный. – Вот у моей третьей жены был голос! Она своим криком – не поверите! – яйца раскалывала.

– То-то, как погляжу, ты у нас вроде без них, – беззлобно пошутил Урман.

В это мгновенье внезапно погас свет. Резанул по ушам женский визг.

– Достаньте пушки, – послышался тревожный голос Урмана.

– Чепуха, – возразил Крёстный. – У нас на Сардинии тоже так бывает. Когда раздеваются – гасят свет.

– Ты думаешь? – оживился Пензель. – Тогда я покину вас на минутку, – он встал и наощупь пошёл к эстраде. Под ноги то и дело попадались столы, стулья, какие-то люди. Свет вспыхнул, когда Пензель был у цели: однако эстрада была пустой, если не считать трусов, потерянных какой-то из танцовщиц. Посетители ресторана мирно сидели за своими столиками, никто и не помышлял о вакханалии. Пристыженный Пензель вынужден был вернуться на место. В пути он едва не столкнулся со странным незнакомцем, с головы до ног закутанным в красный плащ-домино. Капюшон да самого подбородка скрывал лицо неизвестного. Сделав еще два шага, Пензель взглянул на свой столик – и крик ужаса застрял в его горле.

Везде была кровь. Крёстный, Урман и Клёст сидели, развалившись на стульях. Головы всех троих были отрезаны и свисали на грудь, покачиваясь на тонких лоскутках кожи.

31

Утром, пришед в Учреждение, товарищ Ухов сразу же взялся за трубку телефона правительственной связи. Ответили с первой попытки. Товарищ Ухов сказал, что вчера не смог дозвониться, и спросил, ничего ли не случилось. Заспанный растрескавшийся голос ответил, что ничего, просто вчера они все там перепились и перее…лись до такой степени, что никто не смог подойти к телефону. Тогда товарищ Ухов рассказал о пришельцах и спросил, что делать. Голос в трубке долго хранил молчание, затем всхрапнул, затем пообещал: