Анна Одина - Амфитрион Страница 7

– Кто? – быстро поморгал Митя.

Алена отложила лак и подняла глаза на Митю.

– Да ладно тебе, Митечка, – осторожно протянула она, – скажи, что ты шутишь.

– Не шучу я! – с готовностью обиделся Митя. – Чего ты там уже напонимала?

– Тс-с-с, – примиряюще помахала рукой Алена, – хорошо, хорошо. Оля Луковая – это Оле-Лукойе. Слышал о таком?

– Нет, – ответил Митя твердо. – Не помню.

– А исполненные драматизма сказки ты разве в детстве не читал? – настаивала Алена. – Ганса Христиана Андерсена? «Дюймовочка», «Стойкий оловянный солдатик»?

– Читал, – сказал Митя упрямо. – Но про Оле-Лукойе не помню.

– Ага, – поняла Алена. – Хорошо. Пойдем на кухню, выпьем чаю.

Они переместились на кухню. Выждав для приличия две минуты, следом явился Рагнарёк, автоматически запрыгнул на стол и был не менее автоматически сметен на стул.

– Оле-Лукойе, – сказала Алена, производя манипуляции с электрическим чайником и сокрушаясь по поводу неизменной московской накипи, – персонаж, показывавший спящим детям зонтик с картинками. Хорошим детям он показывал хорошие картинки, а плохим детям ничего не показывал, и они спали, как чурбаны. Вообще, это своеобразная сказка, с глубокой фрейдистской подоплекой.

– Значит, я плохой ребенок, – угрюмо констатировал Митя. – Мне снится что-нибудь максимум раз в месяц.

– Думаю, для двадцативосьмилетних мальчиков у Оле-Лукойе есть зонтик с другими картинками, – хитро заметила Алена. – Но есть у него еще и alter ego – Смерть.

Митя задумался.

– Очень обнадеживает, – кивнул он. – А кто такой Песочный? Расскажи и про это.

– Расскажу, – покорно кивнула Алена.

Она нарезала лимон на весу, чему Митя всегда ужасался, положила по дольке в каждую чашку, выдавила ложкой сок, потом побольше заварки, налила кипяток и, придвинув чашку к Мите, сказала страшным голосом:

– Пей! Только ложку достань.

Митя положил в чай меда, размешал и послушно принялся пить. Алена взяла из вазы конфету и сунула в рот.

– Ч. Песочный – это, видимо, Человек Песочный, то есть Sandmann, прототип Оле-Лукойе, – пробормотала она. – Приходит, так же сыплет детям в глаза песок, они спят и видят хорошие картинки. Что ж они всё детям-то всякую дрянь в глаза суют?

Митя обжег язык и поэтому ничего отвечать временно не мог, но покивал в знак согласия.

– Но это риторический вопрос, а еще, – продолжала Алена, – есть сказка Э.Т.А. Гофмана. В смысле не «это»… – тут она характерно закатила глаза и абстрактно пощелкала пальцами, – а Э-Тэ-А Гофмана{9}.

Митя улыбнулся:

– Второй раз слышу сегодня смешной культурологический каламбур.

Сказав это, он напрягся. «Зачем ты так сказал? – спросил его внутренний голос, который только и ждал подходящего момента, чтобы взять реванш. – Это ведь Салли сказала про культурологический каламбур. А ты мог бы сказать по-другому». Слава богу, Алена продолжала, перебив так некстати сбившийся ход Митиной мысли:

– Так вот, у Гофмана есть сказка Der Sandmann. Там этот персонаж толкуется иначе – он швыряет песок детям в глаза, они у них наливаются кровью и лезут на лоб, потом он складывает детей в мешок и тащит на Луну, где живут уже его дети. А дети эти не простые, а с клювами, которыми они выклевывают вкусные глаза у тех, кого приносит им папочка, – договорив, Алена замолчала и стала пить чай.

– Все это очень интересно, милая, – сказал Митя устало, – жизнеутверждающе и странно. Но зачем устраивать настолько масштабный розыгрыш? И что следует из сказок авторов с неблагополучными судьбами? Я не рассказал главного: этот шубастый человек захотел, чтоб я вернулся к нему через неделю в должности главного редактора!

– Главного редактора чего?! – воскликнула Алена.

– Журнала, откуда меня выставили, – развел руками Митя.

– Но как же ты должен это сделать?

– Да я вот хотел у тебя спросить, – виновато сказал Митя, – вдруг будут идеи.

Алена помолчала, а потом спросила:

– А этот твой Юрий Львович, вообще, впечатлительный человек?

– Не знаю, – честно признался Митя. – If you ask me[6], скорее, циничный…

– Системный циник? Или спорадический?

– Системный, пожалуй, – подумав, ответил Митя.

– А-а-а, хорошо, – обрадовалась Алена, – значит, не изжил юношескую неадекватность восприятия, а прячет ее за цинизмом. Иными словами, впечатлительный.

– Алена, – тут Митя от избытка чувств даже поднял руку, как в школе, – подожди, пожалуйста! Я не успеваю!

– Ну что непонятного? – сказала Алена, похлопав ресницами. – Надо ведь тем или иным способом убрать Львовича из картины. Устранить. А впечатлительного человека устранить проще.

Митя отшатнулся.

– Как это – устранить? – Тут Рагнарёк запрыгнул ему на колени и, высунув голову из-под стола, тоже укоризненно посмотрел на Алену.

– Не из пистолета, – успокоила Алена Митю. – А вот как – сейчас решим.

Какое-то время они сидели в молчании. Митя пил чай и пытался думать о задании, но на ум лезли почему-то совершенно неподходящие картины. Вот сидит на полу Юрий Львович, прикованный к батарее, а Митя склонился над ним с утюгом; вот Юрий Львович лежит перед подъездом с проломленным черепом, а Митя, мрачно хохоча, с кинематографической неспешностью убегает, отбросив отрезок железной трубы; вот…

– Гипнотизер, – сказала Алена. – Гипнотизер, гипнотизер!

– Откуда? – тупо спросил Митя.

– Ну… – слегка смутилась Алена, – э-э… к нам ходит.

– А ты откуда знаешь, что он гипнотизер? – спросил Митя ревниво. – Он тебя гипнотизировал, что ли? Может, ты ему и отдалась уже, сама того не зная…

– Молчи, наглец! – чуть повысила голос Алена. – Да, пытался он меня загипнотизировать, но не смог.

– Ну вот, – Митя встал и пошел мыть чашку, чтобы немножко остыть. – Вот тебе и ответ. Гипнотизер, пф!

– Меня очень сложно загипнотизировать – семейная особенность. Но вот всех остальных, кто просил, он погружал в транс.

– Хм-м-м-м…

– Ну перестань, не ворчи! Попробовать вполне можно. Надо только выяснить, где у твоего Львовича слабое место.

– Хорошо.

– Например, родственник или что-нибудь такое. Или тайная женщина с ребенком где-нибудь на Урале, которой он каждый месяц деньги переводит за счет получателя.

– Хорошо.

– Митечка. Ну, не обижайся. Меня, правда, сложно загипнотизировать.

– Я понял.

– Митя!

– Что?

– Надоел.

– Хорошо, хорошо.

– Все. Завтра пойдешь и выяснишь про него все.

– Не крути мной, женщина.

– Это вместо спасибо?

– Спасибо.

– Пожалуйста. Я свою чашку сама помою.

Митя отошел от раковины и посмотрел на Алену. «Действительно, – подумал он, – она молодец. Она умная». «Уменя», – прибавил внутренний голос.

5. О котах и людях

Как порою бывает, следом за ненастоящей размолвкой из-за гипнотизера между Митей и Аленой пробежала кошка, и не шарообразный красавец типа Рагнарёка, а всклокоченная черная дикарка с желтыми глазами. Если продолжить исследование популярных метафор, на дотоле безоблачные отношения наших героев легла непрозрачная тень от тучи – серо-буро-малинового грозового монстра с предательской бледной подложкой, как брюхо у змеи. Такие тучи стреляют поначалу не в землю, а в соседей – тонкими одиночными молниями, сопровождая их приглушенными, но многообещающими утробными разрядами. Митя и Алена не поссорились в прямом смысле слова, но копили напряжение.

Алена слишком уважала Митину гордость, безмерно пострадавшую в истории с увольнением, чтобы педалировать идею о помпезном знакомом из «Резинового гуся» (так назывался клуб, где она танцевала). Митя же переживал очередной пик бунтарства Против Всего. Бунтарство это добрых полтора десятка лет было его недобрым симбионтом (с тех пор, когда это полагалось по возрасту), а еще через десяток грозило перерасти в кризис среднего возраста. Об этом свойстве знали немногие: Митя был слишком ответствен, деятелен и хорошо воспитан, чтобы носить характер подкладкой наружу. Соученики из Уэльского университета в Кардиффе, где Митя получил бакалавра по Political Science[7], коллеги по «Солдатам гламура» и знакомые видели перед собой высокого складного юношу с аккуратной темно-русой шевелюрой и приветливым лицом. Лицо это имело явный отпечаток благополучной стажировки в Америке (была и такая) и выдавало в Мите не только вдумчивого читателя отечественной классики, но и верного студента новейшей европейской истории.

Вы спросите, как все это может отразиться на внешности человека? Всячески. Ведь лицо – не фоторобот и не натюрморт из носа, рта и подбородков; не сочетание генов бабушки Полины и дедушки Григория, не фенотип, не уход и увлажнение… Лицо, выдаваемое человеку расой, родителями, средой и возрастом, – не более чем лист, который обладатель заполняет письменами сам, если только не ухитрится потерять его.