Андрей Хуснутдинов - Фамилиал Страница 7

Катюша принесла ему таблеток и стакан воды. Вместо стакана он взял ее за руку и заставил лечь рядом с собой. Она приложила к его щеке холодную ладонь и держала так, пока он не перестал ее чувствовать. Каждый день, вдруг сказал он, человек переступает через такие невидимые порожки и больше не возвращается. Перестань, ответила она, подобрала от страха его пальцы и стала водить ими по своей ключице. Каждый день, возразил он, мы проходим сквозь себя, как калории — но это не от времени, так. Тогда Катюша замерла, ткнулась лицом в подушку и мелко двигала головой. Да, подтвердил Сашенька, возбужденно отстраняясь от нее: смотри, я ничего не помню про себя. А ты говоришь Бог. А Его нет, потому что Он нужен. А Он бы расставил нас по секундам — и что?.. А ты был в нашей котельной? — вдруг спросила Катюша, не поднимая лица. — То есть в вашей?.. Сашенька недоуменно молчал. Там котлы из папье-маше, продолжала она. Мне Мш показывал. Кочегар — action-сабж, а трубы обрезаны. А знаешь, почему батареи теплые? Почему? — сказал Сашенька. Потому что, приподнялась Катюша, ты безмозглый. Потому что живешь от наследства, роешься в себе червем и знать ничего не хочешь. Имени даже моего не знаешь. На меня тебе плевать, да и на всех тебе плевать оттого, что и меня, и всех ты засунул себе в нутро и оцениваешь из этого своего изнутри! Да кому бы ты вообще сдался снаружи без слов? Сашенька хотел поцеловать ее, но Катюша оттолкнула его, отсела подальше и, закурив, смотрела в стену. Ну так почему батареи теплые? — обиженно повторил он. Катюша, пуская дым под себя, молча терла лоб… Постой, вдруг сказал он, а где ты говорила про кислород?

Катюша не донесла сигарету до рта с усмешкой и смотрела вверх.

В кармане у себя смотри, ответила она.

Сашенька достал из кармана давешнюю бумажку с адресом и перечитал про газообмен.

То есть, забеспокоился он, то есть ты хочешь сказать, что поэтому и батареи тоже горячие — без котельной?.. Без чего? — лениво уточнила Катюша. Ну, сказал Сашенька, без угля и мазута — через РКЦ? Примерно, согласилась она. Так как? — не понял он. Катюша не спеша сходила в ванную и вернулась без окурка, с мокрыми руками. Смотри. Зачем им переводить камни и память в межпаутинное? — она загнула два пальца — чтоб обезопасить связь. Во-вторых, так они смогут не только следить за базаром, но и управлять им. И главное: в МП они смогут обходиться без лингвосчетчиков. То есть счетчики-то останутся, но не в узде уже, нашейные, а в железе. И самое главное. Но это пока секрет. На шепот. Отец считает, что из МП они будут в состоянии фискалить фонемы на уровне коры. То бишь до произношения. Дошло?

Склонив голову, Сашенька тоже сходил в ванную, намочил ее и включил свет в уборной, где в это время почему-то прятавшийся Мш издал ясный звук.

Откуда-то взялась водка.

Он налил два стакана, но вместо спальни на шорох выглянул в подъезд. С площадки между маршами третьего и второго этажа, со смазанным отекшим лицом и вытаращенными от плюсов глазами на него встречно смотрела нижняя Матвеевна, мать Мш. Так что он даже не решился приветствовать ее.

Сутки, подумал он вдруг, прошли. Больше.

Катюша от водки отказалась. Выпив за нее, он забыл про Матвеевну. Тогда под ропот одобрения и посвист охристо, с коротким громовым выхлопом полыхнуло под окнами. Он сдвинул штору: мусоровозки, видимо, не достучались. На пожарном стенде в КСК в этих целях имелась канистра бензина НЗ. Когда пламя убыло до четверти от начала, через черное подножие искр трижды, шумно сплющивая ляжки, перепрыгнул Воронцов. Жена его ежилась поодаль в шубе на голое тело с парящим ведром воды и каминными щипцами. Чтобы не было смрада, кто-то из домоуправления медленно, как во сне, обходил чадящее место с медным кадилом. Покончив с прыжками, Воронцов взял из-за спины супруги страшную от употребления кочергу и погрозил ею на обе стороны внимательной и молчаливой толпе. Тот, кто продолжал все это обходить с медным кадилом, теперь машинально обходил и его, на что Воронцов, задыхаясь, укоризненно сник в спине. Потом Сашенька не понял: давешние гвардейцы вынесли из-за угла совершенно окоченевшую, в ошметьях твердых ото льда салфеток невесту и устроили ее вдоль стены. Толпа в хор приохнула. Воронцов взял у жены ведро с водой и перекрестился. Сашенька с закрытыми глазами возвратился к Катюше. Кто-то запричитал. Заглушив водой кострище, Воронцов размял бомжам головы и быстро отскреб от копотной плоти метастатировавшие схемы памяти, кодировки и посмертной локации — все, что успел. Схемы эти в общих чертах повторяли форму черепа, и не только в ушных проекциях бледные подобия раковин, но даже в эпицентрах глазниц были видны выпуклые тени век. Если система оказывалась перегрета, все усилия шли прахом: могла выйти из строя связь с лингвосферой, твердая память в таком случае механически обнуливалась в пользу сервера. Но Воронцову повезло. Очищенный от полушарий хард, хотя и порядком ороговевший, явился в прекрасном состоянии. “Дееспособен. Спасибо!” — объявил Воронцов толпе с радостью, с оскалом цыкнул пошатнувшейся супруге и пятился с неудобным трофеем к дверям подъезда.

До сих пор это Сашенька представлял себе так: напряжение человеческого языка завершалось электрическими разрядами в пыльном и твердом веществе схем, последовательно соединенных друг с другом в лингвосфере и параллельно — с верховной, месторасположение которой знающими людьми на шепот приписывалось не то эмуляции Лубянки, не то головному Мавзолею. От электричества твердое (запоминающее) вещество изменялось таким образом, что в переводе на язык ископаемых экономических отношений означало либо снятие со счета, либо поступление на счет — с той разницей, что в отсутствие экономики, основанной на нефти, человек принимал участие в производственных отношениях безо всякого участия в производстве. На первый взгляд это было похоже на то, как если бы ото всей классической финансовой системы остались одни банковские операции и в цепочке товар-деньги-товар сохранилось лишь среднее звено, но только на первый взгляд. Экономика, основанная на алфавите, во-первых, напрямую подключала человечество к прибавочной стоимости и, во-вторых, напрочь упраздняла громоздкий и небезопасный прецедент производства со всеми его домнами, шурупами и мазутом. Чем, по большому счету, являлся — и является — товар в рамках экономической системы? Информацией, системным знаком. А ведь еще в конце тысячелетия этот казалось бы не вызывающий сомнений тезис представлялся настолько абсурдным, что первых его адептов (иезуитски позиционированных как изготовителей фальшивых авизо) ссылали в ГУЛАГ. Скольких еще светлых голов пришлось отправить бы на костер, если бы в один прекрасный день не был сожжен последний моль нефти? По этому поводу Сашеньке часто вспоминалась одна из Катюшиных инсталляций. Иисус Христос говорил погребенному Лазарю: “Встань и иди!” На что покойный даже не шевелился. Иисус Христос дважды повторял заклинание, однако Лазарь оставался недвижим. Евреи уже начинали доставать морзяночные камни, Иуда за гробом полным ходом стучал в синедрион, Христос готовился к досрочному распятию, но тут кто-то из верных учеников шепнул Ему: “Громче, равви. Он не слышит”.

Бог знает — из-за этого ли воспоминания, или, быть может, из-за того что сначала в спальне явился с соответствующим логином Мш и только затем наряд внес под молочной вуалью невесту, Сашенька ничуть не удивился и даже указал гвардейцам освещенное место посреди комнаты, где им следовало встать. Мш, выпимши, остался в дверях. Из-за косяка подвсплыло неподвижное под трескавшейся пудрой лицо нижней Матвеевны. Померкло. Катюша ахнула и накрылась с головой. Невесту подперли стулом и корректировали стропами с трех сторон. Страхуя срам холодной газетой, Сашенька внимательно приблизился к ней. Старший наряда предложил ему файл с эхо-метрикой молодой и что-то подробно рапортовал. Сашенька не слушал. В волнении он рассматривал девушку. Невеста была немногим выше его и поджара. К правому запястью ее шелковым шнурком прикреплялась бирка с параметрами фамильянса и церемониальным протоколом, левая кисть тонула в атласном масле рюша. Глубина тени под вуалью подчеркивала холодную резкость фактуры ткани. Тертые ботинки гвардейцев подплывали талой водой, так что у невесты намок и тихо темнел подол. Старший наряда задушенно двигался в воротнике. Мш лицом подавал какие-то знаки. Сашенька не знал, что полагается делать в таких торжественных случаях, и, собравшись указать наряду на воду, только бесшумно заикнулся.

Наконец один из гвардейцев медленно, как нечто драгоценное, поднял вуаль и расправил ее на голове невесты.

Нижняя Матвеевна прыснула в косяк. Что-то посыпалось. Мш шипя наддал ей локтем.

Сашенька обмер — девушка улыбалась ему.

Чистое кроткое лицо с ниспадавшими на виски взвешенными букольками было исполнено покоя и в то же время какого-то зажигательного, детского ожидания. Крохотный трупный синяк на подбородке и блик банки, в которой по горло помещалась голова, не портили этого впечатления и лишь скрадывали, тушили черты. Снизу банки, укрепленной в углублении полированной полочки, сходил скрученный шлейф интерфейса и телескопический амортизатор. На потемневшем куске пластыря, приклеенном к торцу полки, значились даты физического и официального преставления, разделенные дефисом. Левее горела миниатюрная мира с отчеркнутой буквой “о”, что являлось абсолютным значением прогноза для фамильянса — “о” была наиболее рентабельная отрасль алфавита. Гвардеец, поднявший вуаль, присвистнул. Сашенька сглотнул слюну. Мш, кривляясь закрытым ртом, встал по стойке “смирно”. Тогда старший наряда сделал знак рукой, и в комнату, покряхтывая, втерся приземистый, красный от насморка поп.