Алексей Лукьянов - Карлики-великаны Страница 7

— И чего хотите?

— На материк хотим, — сказал Трефаил.

— Ничего не выйдет, — зевнул Люлик и уселся обратно.

— Почему это? — Сууркисат встал в позу.

— Судно каботажное, — развел руками капитан.

— Это как?

— В загранку не ходим. А теперь пошли вон.

Диссиденты озадаченно вышли на палубу и закурили. Потом вспомнили, что не курят, и выбросили сигареты за борт. И тут с Тургением чуть не приключился удар.

— Трефаил, нас ищут!

— Пускай, — махнул рукой Трефаил. — Все равно жить не стоит.

— Но нас уже нашли. — Больно ткнув локтем Сууркисата в ребра, Мумукин показал пальцем на бредущую вдоль пирса одинокую девичью фигурку в экстремально декольтированном платье и с пудовой кувалдой-тёшшей на плече.

— Лысюка! — радостно замахал руками Трефаил, как будто не видел эту идиотку по меньшей мере год. — Лысюка, мы здесь!

Девка сделала стойку, повела ухом, потом глазом и вскоре увидела на борту огромного парохода две знакомые рожи, причем та рожа, что принадлежала Мумукину, тщетно пыталась мимикрировать под такелаж.

— Ты что, балда, не видишь?.. Это же Лысюка, — зашипел Тургений на Трефаила.

— А я, по-твоему, как ее назвал? — съехидничал Сууркисат. — Может, Хрюндигильдой Карловной Брудерсдоттер-Сикорской?

— Что за тёха?

— Не знаю, не знаком, краем уха в новостях слышал… Э, да ты же эти новости и читал.

— Я, по-твоему, дурак — слушать, что читаю?

— Эй, вы, придурки бешенства! — донесся с пирса крик Лысюки.

Друзья пригнулись, чтобы их не было видно. Но это не помогло.

— Дрищи, вы еще здесь? — подошел со спины Люлик.

Трефаил с Мумукиным выпрямились, повернулись к капитану лицом и рявкнули:

— Диссиденты!

Люлик покачнулся, но устоял.

— Приказываю покинуть корабль, — сказал он.

— Эй, ты, шляпа! — послышался окрик Лысюки.

Касимсот обернулся на голос, желая объяснить, что головной убор на его голове называется фураж…

…в этот момент кувалда, прицельно запущенная Лысюкой с пирса, изрядно подрастеряв во время полета кинетическую силу, аккуратно припечатала капитана по лбу. Люлик и тут не растерял офицерской доблести и рухнул на палубу, вытянувшись по стойке «смирно».

— Какая… — восторженно прошептал Трефаил.

— …дура. — Тургений схватился за голову. — Еппона мама, она же его убила!

— Кувалду верните, — потребовала еппона мама.

Сууркисат слегка прокашлялся, выразительно посмотрел на Тургения, мол, заткнись и не мешай, улыбнулся девушке и предложил:

— Лысюка, не желаешь ли подняться?

Через полчаса «Ботаник», захваченный Лысюкой, покинул порт.

Люлик был счастлив — все вышло так, как он хотел. Кроме того, Нямня Назуковна не спускала с него глаз, крепко сжимая тёшшу, и взгляд Люлика то и дело задерживался на девичьих формах.

Горевал только Мумукин. Он стоял на корме, утирал слезы и то и дело повторял:

— Что же будет с Родиной и с нами?

Трефаил считал, что причинил родному государству еще не весь вред, и надеялся вернуться. Вместе с Тургением: вдвоем они натворят дел в два раза лохмаче.

Меньше всего Сууркисату нравился нездоровый интерес капитана к Лысюке. Лысюка — террорист, злодейка и дура набитая, к тому же она попала Люлику кувалдой в лоб, а Люлик, вместо того чтобы открыть кингстоны, смотрит захватчице в декольте, будто там навигационные приборы спрятаны.

Да и сама Лысюка… Ей сказали — захвати пароход, а она с Касимсотом кокетничает напропалую. Никакого контроля за экипажем. Если бы Сууркисату не было лень, он бы давно революцию здесь организовал.

Или хотя бы переворот.

А как они разговаривают? Уши вымыть хочется:

— Люлик Кебабович, вам компресс поменять на лоб?

— Если не трудно, Нямня Назуковна…

«Люлик Кебабович…» Это же позор, а не мужское имя. С такой мощной фамилией — и такое имя… А «Нямня Назуковна»?

Тургений вытирал слезы и смотрел, как в смоге тает Сахарин.

Сууркисат, если честно, тоже испытывал томительное беспокойство, провожая взглядом дымы отечества.

— Ну чего ты ревешь? — Трефаилу надоело думать о странном поведении капитана и террористки, и он решил позаботиться о друге. — Что там особенного осталось?

— Два отгула, — всхлипнул Тургений. — Любовь миллионов… и в туалет хочу.

Наконец Трефаилу открылась истинная причина душевного томления — ему тоже до слез хотелось отдать долг природе.

— Бедный Тургений! — По лицу Трефаила потекли слезы. — Ты пописать хочешь?

— Ага, — жалобно кивнул Мумукин. — Какать…

Трефаил заметался по палубе, пытаясь найти боцмана или кого-нибудь из матросов, однако никого найти не мог, если не считать глухонемого кока, который надраивал и без того сияющую сковородку, на дне которой темнела таинственная надпись «Maria Celesta» — видимо, имя жены. Язык жестов не помог: на все покряхтывания, хватания за живот и приплясывания с ладонями в районе паха кок показывал за борт.

— Идиот слепой, ничего не видит, что я показываю, — проклял Трефаил корабельного повара и помчался к Биркелю.

Биркель едва не угорел, потому что при помощи парового калькулятора пытался подсчитать грядущие барыши. Перспективы в связи с угоном самого большого парохода в мире открывались головокружительные, но младший Касимсот не подозревал, что голова у него кружится вовсе не от перспектив, а от угарного газа.

— У тебя вот… висело, — сообщил ввалившийся в каюту Сууркисат, подхватывая медленно падающий на пол топор. — Форточку открой.

— Не форточку, а иллюминатор, — оскорбился угоревший Биркель.

— Ты меня не учи, — повысил голос Трефаил. — Скажи лучше, где у вас тут туалет, а то повар у вас ни хрена не понимает, за борт предлагает оправляться.

— Во-первых, не повар, а кок. — Биркель открыл иллюминатор, и в каюте запахло рыбой. — Во-вторых, не туалет, а гальюн. И в-третьих, чем тебе не нравится перспектива оправиться через борт?..

А Мумукин там какать хочет, с тоской подумал Трефаил, энергично встряхивая упавшего в обморок контрабандиста.

Аккуратно настучав Биркеля по физиономии и добившись его возвращения в ужасающую действительность, Сууркисат вежливо попросил:

— Я спрашиваю, где мне найти туалет для приличных людей с незаконченным высшим образованием? Мы стесняемся делать это при большом скоплении народа.

Биркель вдруг побледнел, вырвался из рук Трефаила, высунул голову в иллюминатор и что-то несколько раз прорычал.

Когда голова Биркеля вернулась, лицо из бледного стало зеленым… но быстро созревало и вскоре приобрело нормальный розовый цвет. Такие метаморфозы заинтересовали пытливый ум Сууркисата, и он выглянул наружу.

Особых изменений в своем организме он не почувствовал, но зато оказался глубоко потрясен открывшейся ему картиной: по всему левому борту в самодельных люльках висели матросы с голыми задами и отчаянно кряхтели. Подозрительный звук сверху заставил Трефаила вывернуть шею под неестественным углом, и взору его предстало зрелище поистине ужасающее. Огромный зад с татуировкой «Непоседа» висел буквально в полуметре от лица Сууркисата.

Осторожно, чтобы не смущать обладателя кокетливой надписи, Трефаил втянул голову в каюту и ощупал волосяной покров головы, старательно обоняя воздух. Потом вздохнул облегченно — и захлопнул иллюминатор.

— Биркель, вертись, как хочешь, но нам с Тургением нужен цивилизованный… — Сууркисат вспомнил слово: — …гальюн.

И, чтобы как-то разрядить обстановку, пошутил:

— Иначе я тебе глаз высосу.

Через пять минут Биркель спускал на воду шлюпку, а в шлюпке сидели гордый Трефаил и совершенно остекленевший от воздержания Тургений.

— Через час лебедкой обратно подтяну, — пообещал Биркель. — Вам хватит… оправиться?

— Пойдет, — разрешил Трефаил.

Шлюпка плюхнулась в волну, и фал на кормовой лебедке начал стремительно вытягиваться — механик и кочегар, едва вернувшись в машинное отделение, получили команду «полный вперед».

Шлюпка была вместительная и даже благоустроенная — с небольшим кубриком, в котором нашлись запасы еды, теплой одежды, сухого (и главное — чистого) белья размеров Б и М, а на корме лодки обнаружился стульчак, на который Тургений тут же уселся.

— Мумукин, штаны снять забыл, — предупредил Сууркисат.

Как ошпаренный Мумукин соскочил с насеста, избавился от лишнего гардероба и уже через минуту весело напевал:

— А-а я-а ся-а-а-ду-у… в туалет… и-и у-у-еду-у… куда-нибу-удь…

С чувством глубокого удовлетворения — на борту даже нашелся старый номер «Чукчанской правды», так что с туалетной бумагой проблем не возникло — Мумукин встал во весь рост и крикнул:

— Лысюка, ты дура-а!

Простор будоражил нервы не только Тургению. Исполненный вдохновения, Трефаил тоже загорланил песню «Раскинулось море широко».