Владимир Моисеев - Одинаково испорченные Страница 7

Я остановился возле Дворцового моста. Есть там одно место, где особенно хорошо думается. Кстати, что такое настоящее спокойствие и умиротворение, я понял однажды поздней осенью, заглядывая в бесконечно прозрачные воды одного из каналов Петербурга. На покрытом илом дне покоилось огромное количество всевозможного хлама. Наверняка, с каждым из предметов была связана какая-нибудь история. При желании можно собрать добротный материал на целый сборник рассказов. Что там удавалось обнаружить? Зонтик, утюг, какую-нибудь ржавую шестеренку, змеевик, кирпичи, колесо… Было забавно. Не трудно придумать по-настоящему трагическую цепь событий, связанных с этими предметами, наполнив текст сарказмом и черным юмором.

Жаль, что я больше не имею права сочинять простые человеческие истории. Отныне мне это запрещено. Теперь от меня требуется что-то другое. А что конкретно, я и сам не знаю. Впрочем, это проблема творческая. Следовательно, решаемая.

Пора было отправляться в издательство. Я надеялся, что при личной встрече Пермякову удастся сформулировать свой интерес ко мне более внятно. Пока же я не знал, зачем ему понадобился, а потому не ждал ничего хорошего. Я тяжело вздохнул и, резко развернувшись, продолжил свое путешествие.

В первый момент я не понял, что произошло. То ли солнечный луч попал в глаза, то ли сзади ударили по макушке кирпичом. Я застыл на месте, не в силах отвести взгляд от появившейся невесть откуда Анны. За прошедший месяц она нисколько не изменилась, разве что стала еще более красивой. Странно было видеть ее перед собой тихой и доброжелательной. Мозги постепенно вернули способность работать, и я догадался, что в этом нет ничего удивительного, я ведь, если вспомнить, перед Анной ни в чем не виноват. Мы расстались без крика и ругани. Точнее, она просто вышла на время. Все произошло так неожиданно, что я до сих пор не уверен, что мы и в самом деле расстались. Анна не предъявляла никаких претензий, насколько мне помнится.

— Здравствуй, Аня.

— Здравствуй, Ив.

— Рад тебя видеть.

Она промолчала. Только склонила свою голову чуть влево и вниз. Даже проигрывая самые наихудшие варианты, было сложно посчитать это движение за проявление неприятия. Скорее, за раскаяние, признание ошибки. Но это уж я размечтался.

— Ты так внезапно и беспричинно исчезла, что я просто слов не нахожу.

— Не надо, Ив.

— Как это — не надо? Почему — не надо? Очень даже надо. У тебя что-то случилось? Так расскажи мне. Тебе не пришло в голову, что любую напасть вместе преодолеть легче? Только не говори, что встретила другого человека. Не поверю. Мы с тобой… мы с тобой повязаны до самой смерти. Это больше, чем любовь. Древние люди в таких случаях говорили о двух половинках одного целого. Давай-ка, возвращайся. У меня и так голова трескается от проблем, а тут ты еще дикие перформансы устраиваешь. Кстати, хорошая мысль — раньше жены закатывали мужьям сцены, а теперь перформансы. Отлично будет смотреться на бумаге, обязательно вставлю в следующую книжку. Видишь, около тебя у меня голова лучше работает. Аня, возвращайся. Очень тебя прошу.

Она кивнула. Боже мой, у меня камень с души свалился. Я обнял ее, поцеловал, но она не ответила.

— Поехали домой. Не могу на тебя наглядеться.

— Подожди, Ив. Мне тоже без тебя плохо. Я знала, что люблю тебя, но все равно не ожидала, что без тебя будет так тошно. Подожди еще немножко. Кажется, у меня получится. Может быть, уже сегодня вечером. Но это зависит не только от меня.

— Да что случилось? Я писатель, раньше таких называли инженерами человеческих душ, мне можно рассказать.

— Твой отец сообщил, что ты энэн, а я ведь всего лишь обычный человек. Нам нельзя быть вместе.

Я с облегчением рассмеялся.

— Знал, что острый ум однажды тебя подведет. Нельзя быть такой умной. Вот уж поистине — горе от ума. Хочешь, расскажу притчу? Больной спрашивает у доктора: «По вечерам у меня температура поднимается до 37,1о. Что делать? Что у меня? Это очень опасно?» Доктор отвечает: «А зачем вы ее измеряете?» То, что я — энэн, ничего не меняет в наших отношениях. А если бы я был вьетнамцем? Или афро-американцем?

— Как ты можешь сравнивать? Это разные вещи.

— Должен тебя обрадовать. То, что я энэн, в принципе, сказалось только на одном — я сочиняю тексты, которые не похожи на человеческую литературу. Предположим, что я внезапно стану настоящим человеком, но перестану быть писателем. Согласилась бы ты на такую комбинацию? Тебя бы это устроило?

— Нет, конечно, — ответила Анна. Боже, как я люблю эту женщину!

— Так какого дьявола!

— Наверное, за те годы, что мы вместе, у нас мозги стали работать одинаково. Я полностью согласна со всем, что ты говоришь. Но позволь пройти мой путь до конца. Если все получится, я вернусь уже сегодня вечером.

— Ничего не понимаю. Расскажи мне, что случится сегодня вечером? Даю слово, что вмешиваться в твои дела не буду, если ты будешь против.

— Я нашла парней, которые за относительно небольшие деньги обещали сделать из меня энэнку, они научились менять геном по заказу.

Ну, что тут скажешь! Только женщина способна поверить в такое!

От двери издательства по направлению к ближайшей автобусной остановке вела цепочка белых следов. Другого указания на закончившийся в издательстве ремонт мне обнаружить не удалось. Я открыл дверь и попал в облагороженное косметическим ремонтом помещение, признаю, стало светло, чисто, празднично. Мне очень понравилось. Молодцы, ремонтники!

Пока я привыкал к изменившейся обстановке, мимо пронесся озабоченный Пермяков. Интересно, он не заметил меня или успел забыть, что вызвал на встречу? Я пожал плечами и направился следом. Кто знает, какие новые испытания обрушились на Пермякова за тот час, что прошел после нашего телефонного разговора. Вот уж с кем я бы ни за что не хотел поменяться местами. Я немедленно впадаю в замешательство, когда пытаюсь представить себе хотя бы некоторые из проблем, ежедневно обрушивающихся на Пермякова. Нет, увольте! Меня вполне устраивает место у ноутбука. И проблемы интересуют только те, что возникают в сочиняемом мною тексте. Можно поспорить, какие проблемы более реальные: издательские или писательские, но занятие это абсолютно бессмысленное и бесперспективное, поскольку в данном случае спор заинтересованных субъектов невозможен, каждый останется при своем мнении. Но я на место Пермякова не претендую, да и своего покидать не намерен. Как это там говорили в прежние времена: каждый должен пройти свой путь. Вот именно, свой путь.

Я нашел Пермякова в кабинете, он уже успел устроиться у монитора.

— Здравствуйте, Ярослав, — сказал я с максимально доступной мне твердостью, мне ли не знать, что в подобных случаях важно как можно скорее объявить о своем присутствии.

Пермяков, не отрываясь от экрана, поднял палец, давая понять, что помнит обо мне, но дело, которым он занят, настолько важное, что прерывать его чревато последствиями. Прошло совсем немного времени, секунд двадцать, и лицо его просветлело. Наступил катарсис. Пермякова отпустило.

— Здравствуйте, — сказал я мягче, еще раз обозначив свое присутствие.

— Здравствуйте, Иван.

— Важные дела?

— Нет, нет, скорее неприятные. Литература — занятие скорее опустошающее, чем духоподъемное. Впрочем, кому это я рассказываю? Вы, естественно, знаете об этом не меньше меня. Тяжелый, неблагодарный, скудно оплачиваемый труд, плохо отражающийся на здоровье. Давление, там, сердце… и прочие профзаболевания. Но нужно быть твердым, нельзя допускать в душу пустые сомнения, работа превыше всего. Нравится, не нравится, но делать нужно. Это как сигать в прорубь в двадцатиградусный мороз или с десятиметровой вышки головой вниз — делать это следует с открытыми глазами, осмысленно, отдавая себе отчет в содеянном, иначе — кранты. А нравится, не нравится — это все пустое. Нравятся — девочки. А работу свою надо выполнять качественно и в срок.

— Вы об этом уже говорили. Что это вас сегодня на философию потянуло?

— Да ходят тут всякие. Выламываются. А все потому, что в голове дурацкая каша. Сами не знают, чего хотят. Решил назваться писателем, так будь добр, соблюдай правила. Не лезь в чужой монастырь со своим уставом. Вот, например, делает человек табуретку, потому что он столяр. Он же не из головы берет размеры ножек? Нет, он берет их из чертежа. А то, понимаешь, ножки разные окажутся, на таком табурете долго не усидишь, свалишься. Говорю простые и понятные вещи, однако, обязательно найдется какой-нибудь отвязный вольнодумец, который порвет чертеж в клочья и начнет сочинять отсебятину. Меня это просто бесит.

Я украдкой посмотрел на носки своих нечищеных ботинок и густо покраснел. Правильно Анна говорит, что я — несерьезный. Мог бы сообразить, что пригласили меня не за красивые глазки, издательство переживает очередную трансформацию и остро нуждалось в лояльных сотрудниках и авторах. Пермяков неоднократно говорил, что без этих составляющих возрождение литературы невозможно. А я вот опять забыл ботинки тряпочкой протереть. Нехорошо.