Роберт Уилсон - Хронолиты Страница 7

– Могу привезти Кейтлин сегодня, – сказал я, – или оставить ее до утра, если тебе так удобно. Она заснула на диване.

– Дай ей подушку и одеяло, – велела Дженис, словно мне самому такая мысль в голову прийти не могла.

Я сделал кое-что получше: отнес Кейтлин в кровать, а на диване лег сам. И засиделся почти до рассвета перед телевизором, приглушив звук. Комментариев было не разобрать, но оно, пожалуй, и к лучшему. Осталась только картинка, которая становилась все труднее для понимания по мере того, как съемочные группы углублялись в каменные руины. К утру огромную голову Куана окружили облака, и дождь начал поливать горящий город.

Тем же летом (летом, когда Кейтлин научилась кататься на велосипеде, который я подарил ей на день рождения), третий Хронолит разорвал живое сердце Пхеньяна, и Азиатский кризис разыгрался не на шутку.

Глава четвертая

Прошло время.

Должен ли я извиниться за эти пропуски – год здесь, год там? В конце концов, история не линейна. Он бежит по мелководью, сужается, заболачивается, замедляется на плотинах. (А еще эти коварные подводные течения и скрытые водовороты.) И даже мемуары – это своего рода история.

Но полагаю, все зависит от того, для кого я пишу, а это и мне самому еще неясно. К кому я обращаюсь? К своему поколению, многие из которого уже умерли или умирают сейчас? К ближайшим потомкам, которые не переживали этих событий, но могли прочесть о них в школьных учебниках? Или к каким-то далеким поколениям мужчин и женщин, которые могут, дай Бог, чтобы этого не случилось, несколько подзабыть то, что произошло в этом веке?

Другими словами, что именно я должен объяснять и насколько подробно?

Об этом можно долго спорить. На самом деле здесь только двое.

Я. И вы. Кем бы вы ни были.

Почти пять лет прошло с того дня, когда мы с Кейтлин ходили в торговый центр, до того момента, когда Арни Кандерсон вызвал меня к себе в кабинет – что, возможно, стало еще одним важным поворотным пунктом моей жизни, если вы верите в линейность причинно-следственных связей и почтительность будущего к прошлому. Но доминирующий стиль того времени: вообрази это, если не можешь вспомнить.

Пять жарких летних сезонов, когда в новостях (между событиями, связанными с Куаном) главенствовала тема истощения водоносного горизонта Огаллала. Нью-Мексико и Техас практически утратили возможность орошать свои сухие поля. Огаллала – основной массив подземных вод, огромный, как озеро Гурон, реликт последнего ледникового периода, по-прежнему незаменимый для сельского хозяйства Небраски, части Вайоминга и Колорадо, Канзаса и Оклахомы, воду из которого продолжали безжалостно выкачивать насосы. Новости наполнились повторяющимися тревожными кадрами массового исхода фермеров: семьи в раздолбанных грузовиках, заполонившие автобаны, их угрюмые дети в кабинах, уткнувшиеся в игровые приставки, с наушниками в ушах и масками на лицах. Мужчины и женщины, стоящие в очереди за работой в Лос-Анджелесе или Детройте, – обратная сторона нашей цветущей экономики. Ведь у большинства из нас работа была, и мы могли позволить себе такую роскошь как жалость.

Пять зим. Зимы в те годы были сухими и холодными. Те, кто был при деньгах, первое время носили адаптирующуюся к изменениям температуры одежду и, покидая фешенебельные торговые кварталы, выглядели как инопланетные захватчики в полиэстеровых спортивных костюмах и респираторах, пока остальные семенили по улицам в раздутых ветровках или жались ближе к крытым переходам между зданиями. Домашние роботы (автоматические пылесосы, газонокосилки – достаточно умные, чтобы не калечить местных ребятишек) стали обычным делом; выгульщик собак, разработанный фирмой «Сони», был отозван с рынка после нашумевшего ДТП с участием неисправного светофора и бандажа для ши-тцу. В те годы даже старики перестали называть свои развлекательные панели «телевизорами». Люкс Эбен объявила о своем уходе со сцены. Дважды. Клетус Кинг обошел действующего президента Мэрилин Лихи, открыв республиканцам дорогу в Белый дом, хотя демократы продолжали контролировать Конгресс.

Популярные фразы тех дней, теперь совсем позабытые: «Отдайте мне мое», «Жестко, но приятно!», «Как свет в ящике».

Имена и места, которые казались нам важными: Доктор Дэн Лессер, Уилингское здание суда, Беккет и Гольдштейн, Кваме Финто.

События: вторая волна высадок на Луну; пандемия в Заире; европейский валютный кризис и штурм Гааги.

И, конечно, Куан, словно нарастающий бой барабанов.

Пхеньян, следом Хошимин и, в конце концов, Макао, Саппоро, равнина Канто, Ичан…

И вся первоначальная одержимость и восхищение Куаном: десять тысяч веб-сайтов с их эксцентричными и противоречивыми теориями, бесконечное бурление обезумивших газет, симпозиумы и доклады комиссий, экспертные оценки и запросы Конгресса. Молодой человек из Лос-Анджелеса, официально сменивший имя на «Куан», и его подражатели.

Куан, кем бы или чем бы он ни был, уже стал виновником гибели сотен тысяч людей, а возможно, и больше. По этой причине к его имени относились с максимальной серьезностью в высших кругах. По той же причине он стал популярным персонажем у комиков и дизайнеров футболок. Надпись «Куанист» запрещали в некоторых школах, пока не вмешался Союз защиты гражданских свобод. Поскольку Куан символизировал лишь разрушение и завоевание, он стал скрижалью, на которой недовольные выцарапывали свои манифесты. В Северной Америке ко всему этому относились абсолютно несерьезно. В любом другом месте сейсмический гул звучал бы куда более зловеще.

Я внимательно следил за происходящим.

В течение двух лет я работал в научно-исследовательском подразделении «Кэмпион-Миллер» за пределами Сент-Пола и писал патчи для саморазвивающейся программы коммерческого взаимодействия. Потом меня перевели в центральный офис, где я присоединился к команде, делавшей ту же самую работу на гораздо более безопасном материале – собственном закрытом исходном коде Кэмпион-Миллер, живом сердце нашей основной продукции. Обычно я ездил в офис на машине, но в особенно холодные зимние дни перебирался в новую надземку, в эту алюминиевую полость, в которой жители пригородов перегревались и потели, а в воздухе смешивались запахи тел и лосьона после бритья. Город бледным силуэтом проступал на запотевших окнах.

(В одну из таких поездок я заметил молодую женщину, сидевшую в машине, на ней была бейсболка с надписью „ДВАДЦАТЬ И ТРИ“ – двадцать лет и три месяца, символический промежуток между появлением Хронолита и предрекаемой им победой. Женщина читала потрепанный том «Непонятнее самой науки», изданный лет шестьдесят назад. Мне захотелось подойти и спросить, что заставило ее вооружиться этим тотемом, этим отголоском моего собственного прошлого, но не позволила застенчивость. Да и как сформулировать такой вопрос? Больше я ее никогда не видел.)

Иногда у меня случались романы. Больше года я встречался с девушкой из отдела контроля качества – Аннали Кинкейд, которая любила бирюзовый цвет и Новую драму и испытывала живой интерес к текущим событиям. Она таскала меня по лекциям и чтениям, которые я иначе проигнорировал бы. В конце концов, мы расстались, потому что у нее были серьезные и сложные политические убеждения, а у меня их не было; я оставался Куанонаблюдателем, иначе говоря, политическим агностиком.

Но по крайней мере однажды мне удалось произвести на нее впечатление. Она воспользовалась аккредитациями, полученными кем-то в «Кэмпион-Миллер», и ухитрилась провести нас на университетскую конференцию «Хронолит: научные и культурные аспекты». (На этот раз инициатива исходила от нас обоих. Ну, больше от меня. Аннали уже начала протестовать против фотографий Хронолитов, которыми я украсил свою спальню, и скачек со съемками монументов, захламивших компьютер.)

Большую часть того приятного субботнего вечера мы провели, слушая три доклада подряд, пока не настал момент, когда Аннали решила, что все эти разглагольствования слишком абстрактны на ее вкус. Однако когда мы сбегали через вестибюль, меня окликнула немолодая женщина в широких джинсах и мешковатом свитере горохового цвета, сверкнув в мою сторону огромными очками.

Ее звали Суламифь Чопра. Я знал ее по Корнеллскому университету. Карьера, связанная с исследованием Хронолитов, завела ее глубоко в дебри фундаментальной физики.

Я представил Сью Аннали.

Аннали была поражена:

– Госпожа Чопра, я знаю, кто вы. В смысле, в новостях постоянно упоминают ваше имя.

– Ну, я проделала кое-какую работу.

– Рада с вами познакомиться.

– Взаимно, – но Сью не сводила глаз с меня. – Странно встретить тебя здесь, Скотти.

– Разве?

– Неожиданно. Пожалуй, это знак. А может, и нет. Нам нужно как-нибудь наверстать упущенное.

Я был польщен. Мне очень хотелось с ней пообщаться. С некоторым пафосом я протянул ей свою визитную карточку.