Николай Романецкий - Обречённый на любовь Страница 70

Вот и Вита опять сумела попасть сюда, когда вновь стала несчастной. Да и сам он был далек от счастья в последние дни…

Он помотал головой. Чушь! С чего Вите быть несчастной? Ведь он ничего не успел сказать ей о своем решении, а вниманием со стороны мужа она и никогда не была обделена. Уж что-что, а супружеские обязанности он, с его сексуальным коэффициентом, выполнял будь здоров! Влюбленность же, при их семейном стаже, — блажь… Нет, приму просто похитили, и его задача догнать похитителя. А все остальное — блажь! Блажь для тинэйджеров.

Он вспомнил ночную галлюцинацию и вдруг ощутил укол ревности: где гарантия, что все это не происходило в это самое время где-нибудь в другом месте? Но самое интересное было в том, что укол ревности оказался как нельзя кстати, он был словно капля нектара, омывшая душу.

Калинов улыбнулся и вышел в коридор. И застыл, пораженный: соседний номер зиял разверстой пастью входного проема. Вышибленная дверь стояла снаружи, прислоненная к стене. Калинов заглянул в проем. Кровати с белоснежными простынями не было. Все выглядело, как сутки назад. Джос угрюмо сидел за деревянным столом, сцепив пальцы рук, смотрел прямо перед собой. Заметив гостя, улыбнулся.

— Э-э-э, — сказал Калинов. И добавил: — Мда-а…

— Кажется, вы проснулись, сударь. — Джос расцепил пальцы и довольно потер руки. — Я весьма рад.

— А может, я все еще сплю? — сказал Калинов, сглотнув слюну. — Но в любом случае, сны мне здесь снятся странные.

— Счастливчик! — сказал Джос. — Мне вот вообще не снятся. Да и никому тут не снятся, насколько мне известно.

— А что у вас с дверью?

— Не знаю, — сказал Джос. — Вчера засыпал, была на месте. А сегодня проснулся — и вот. Наверное, ночью кто-то что-то у меня искал… Не понимаю! Что здесь можно искать, кроме деревянной лавки и такого же деревянного стола?

Калинов сочувствующе покивал головой. Говорить было нечего: слова были пусты, как опрокинутый под стол стакан. Во всяком случае, слова Джоса точно ничего не стоили. И потому Калинов коротко попрощался и отправился вниз.

Завтрак выглядел стопроцентной копией вчерашнего. Допив кофе и расплатившись, Калинов спросил:

— Что это вы мне вчера подмешали в ужин?

Лихо удивилось, его единственный глаз сверкнул.

— Не понимаю…

— Ну да, конечно, — спохватился Калинов. — До вечера!

Каурый встретил его как лучшего друга, приветственно заржал, нетерпеливо переступил копытами.

Пора тебе, друг, и на новый круг, сказал себе Калинов. И, оседлав каурого и махнув рукой Лиху, поскакал за «Вифлеемской звездой».

То, что к седлу приторочена сумка, он обнаружил лишь часа через два, когда топот копыт вновь стал привычной уху музыкой, а несущиеся по сторонам деревья — не бросающимися в глаза статистами. Калинов остановил каурого, соскочил на дорогу и расстегнул замысловатую, похожую на двенадцатиногого жука пряжку. Сумка была практически пуста, лишь на самом дне он нащупал небольшую коробочку.

Вот и награда за сегодняшнее поведение, сказал он себе. Знать бы только — за что!.. Неужели за вышибленную дверь?

Коробочка оказалась футляром прибора, который во Внеземелье обзывали «индикатором смерти». В малонаселенных мирах — типа спутников больших планет — по заданному генокоду этот прибор был способен определить, присутствует ли в районе его действия обладатель заданного кода. Разумеется, обладатель кода должен быть живым: у трупов генокод отсутствует. Поэтому, если, скажем, на каком-нибудь Ганимеде исчезал вдруг человек, поиски продолжались до тех пор, пока «индикатор» показывал, что обладатель данного кода где-то рядом, на этом самом Ганимеде. К сожалению, на Земле, с ее плотностью населения, прибор был бесполезен из-за паразитных шумов. Если только вы не ищете свою жену в пустыне…

Калинов ввел в индикатор три контрольных кода: свой, Виты и Крылова. И не удивился, когда прибор указал на наличие в данном «мире» обладателей всех трех кодов. Что ж, сказал он себе, значит, Зяблик все-таки раздобыл где-то дисивер. Ладно, Игорек, посчитаемся… Во всяком случае, теперь ясно, что болтаюсь я тут не зря!

Он улыбнулся: уж последнее-то было ясно с самого начала… И тем не менее, за что же награда?

Калинов сунул прибор обратно в сумку и снова взгромоздился на коня. И за первым же поворотом чуть не задавил одинокого пешехода, едва успевшего убраться на обочину.

Это был сутулый, костлявый, бородатый старик с трясущимися руками и слезящимися глазами. Одет он был в рубище и брел Калинову НАВСТРЕЧУ.

Калинов остановил каурого:

— Что же это вы, дедушка, шагаете посреди дороги? Так ведь и под копыта угодить недолго.

Старик достал из складок одежды грязный, но по-современному выглядящий носовой платок и высморкался.

— На этой стезе, сынок, я еще ни одного конька не встретил. Твой первый… А уж, почитай, целую седмицу шагаю.

— Издалека шагаете-то, дедушка?

Старик пожевал губами, словно не слыша, потом проговорил:

— Издалека.

Калинову показалось вдруг, что где-то он уже видел этого замшелого старца. Как знакомы эти слезящиеся глаза!..

— А не встретились ли вам двое: мужчина и женщина?

Старик посмотрел прямо в глаза Калинова, и тому стало не по себе: словно в душу заглянула смерть.

— Видел я тех двоих, — сказал старик. — Мужик, собой странен, и баба с ведьмиными очами.

— Мужик, собой странен, — повторил Калинов. — На меня похож, да?

— Похож. Но не ты.

— А давно они вам встретились?

— Сразу после обеда. — Старик зашагал дальше, как будто внезапно потерял всякий интерес к разговору.

— Как после обеда? — воскликнул Калинов. — Почему после обеда? Обед еще и не наступал.

Старик даже не оглянулся. Он неторопливо удалялся, костлявый, сутулый, и начало дороги — или ее конец? — бежало в пяти метрах перед ним.

И тут Калинов удивленно присвистнул. Таким стариком, несомненно, станет лет через восемьдесят Джос. Если доживет…

— Эй, Джос! — крикнул Калинов. — Остановись!

Старик продолжал уходить.

Ладно, подумал Калинов, топай! А мы сейчас твой генокод зафиксируем… А потом с генокодом самого Джоса сравним.

Он расстегнул сумку и пошарил в ней. Прибора не было. Калинов растерянно оглянулся.

Старика уже и след простыл. И дорога снова начиналась сразу за спиной. И солнце, действительно, садилось: в лесу темнело. Тут старик был прав — обед явно миновал.

Калинов хотел удивиться. И не удивился. Значит, все, что должно было случиться с ним сегодня на дороге, уже случилось. И что-то случилось еще… Что-то такое, от чего сегодняшний круг оказался изрядно урезанным. Вот только гостиницы почему-то поблизости не наблюдалось. Уходящая в сумрак дорога, немеркнущая звезда над ней, тревожно шепчущийся вокруг лес.

Гостиницу он обнаружил уже ближе к ночи, когда над ним навис беззвездный черный экран. Впрочем, пройти мимо такой гостиницы было попросту невозможно: она сияла, как рождественская елка. Ее бы следовало заметить за несколько километров, но она возникла на обочине неожиданно и близко. Словно кто-то поднял театральный занавес и открыл, наконец, требуемые декорации. Наверное, всю эту иллюминацию просто не включали до его приближения. Или саму гостиницу построили минуту назад.

В любом случае, это была громадина в несколько десятков этажей. Огромная, светлая, просторная. И безлюдная. Во всяком случае, когда двери перед Калиновым отворились, его никто не встретил: швейцаром и не пахло. Портье за стойкой тоже не пахло. И никто не выбежал принять у постояльца чемоданы. Слава Богу, не пахло и чемоданами.

Встревоженно заржал оставленный снаружи каурый. Заржал и замолк. Процокали, удаляясь, копыта; все стихло. Калинов подошел к стойке. На стойке одиноко устроился ключ с большой биркой. На бирке сияли три семерки. Ключ на стойке смотрелся откровенным пижонством: в отеле подобного класса должны быть магнитные дактилозамки. Ладно, нам не трудно дверку и ключиком отпереть. Калинов схватился за бирку и растерянно оглянулся, надеясь, что сейчас из-за какого-нибудь незамеченного угла вытащится знакомая одноглазая физиономия.

Лихо не появилось, но зато справа от стойки с легким шипением разинул свою пасть лифт. Как голодный бегемот. Легкомысленно помахивая ключом, Калинов вошел внутрь. Бегемотьи челюсти сомкнулись и снова разомкнулись. Калинов оказался в самом обычном гостиничном коридоре. Тут тоже никого не было. Ноги вязли в длинноворсном ковре. Коричневые стены убегали в бесконечность. Тишина призывно, по-женски раскрывала свои объятия. Пришлось сдобрить ее насвистыванием — иначе становилось слегка страшновато.

А вот и номер семьсот семьдесят семь. И тут Калинов понял, что сегодня все будет хорошо, сегодня он обязательно увидится с женой. Уж очень встретиться захотелось! Тем более что уже три ночи пришлось спать одному, а либидо, оно, знаете ли, не награда за послушание. И вообще…