Нил Шустерман - Разобщённые Страница 8

2 • Мираколина

О том, что её тело посвящено Богу, девочка знает всю свою сознательную жизнь.

Она всегда отдавала себе отчёт в том, в том, что она — десятина, и в день, когда ей исполнится тринадцать, принесёт себя в жертву и исполнится благодати, познав великую тайну: её тело будет разделено, а душа образует широко раскинувшуюся сеть. Сеть не в компьютерном понимании — поскольку передать душу в компьютерное «железо» можно только в кино, и ни к чему хорошему это не приводит. Нет, её дух вместе с частями её тела самым что ни на есть реальным образом сплетётся воедино с живой плотью десятков людей. Кое-кто называет это смертью, но она убеждена, что это нечто иное, нечто, овеянное мистикой, и она верит в это каждой частичкой своей души.

— Я полагаю, никто не может познать состояние распределённости, пока не испытает его на собственном опыте, — сказал как-то её духовник. Её поражало, как это священник, человек, столь убеждённый во всём, что касается церковных догм, становится таким неуверенным, рассуждая о жертвовании десятины.

— Ватикан ещё не определил свою позицию по отношению к расплетению, — указывал священник. — Ни признал его, ни осудил. Так что пока я имею полное право испытывать неуверенность.

Она всегда возмущалась, когда священник называл жертвование десятины расплетением — как будто это одно и то же. Совершенно разные вещи! С её точки зрения, расплетение существует для прóклятых и нежеланных, а для благословенных и любимых — десятина. Процесс, возможно, одинаков, но его сокровенный смысл иной, а в этом мире сокровенный смысл — это всё.

Её зовут Мираколина — от итальянского miracolo, что значит «чудо». Ей дали это имя, потому что она была зачата для того, чтобы спасти жизнь своему брату. Маттео поставили диагноз «лейкемия», когда ему исполнилось десять лет. Чтобы вылечить сына, вся семья переехала из Рима в Чикаго, но даже в Штатах с их огромным количеством банков донорских органов не нашлось подходящего костного мозга — у мальчика оказалась редкая группа крови. Чтобы спасти его, надо было создать точный аналог его ткани, и родители так и поступили. Через девять месяцев родилась Мираколина, врачи извлекли из её бедра костный мозг и пересадили Маттео. Жизнь брата была спасена. Вот так просто. Сейчас ему двадцать четыре, он учится в аспирантуре — и всё благодаря Мираколине.

Но о том, что она является десятой частью некоей значащей совокупности, девочка узнала ещё до того, как уразумела, что значит быть десятиной.

— Мы создали десять эмбрионов в пробирке, — как-то рассказала ей мать. — Из них только один подходил Маттео — ты. Так что, mi carina[7], ты появилась на свет не в результате слепого случая. Мы тебя выбрали.

В отношении остальных эмбрионов закон содержал чёткие инструкции. Семья Мираколины должна была заплатить девяти женщинам за то, чтобы те выносили их. После этого суррогатные матери могли делать со своими младенцами, что им заблагорассудится — либо сами вырастить их, либо подкинуть в хорошие дома.

— Это стоило любых затрат, — говорили Мираколине родители. — Ты и Маттео — самое дорогое, что у нас есть.

И вот теперь, когда подходит время для её жертвы, Мираколине приносит умиротворение мысль о том, что где-то в большом мире у неё есть девять близнецов. И кто знает, может быть, какая-то часть её разобщённого тела попадёт и к её неизвестным братьям-сёстрам...

Но причины, по которым она стала десятиной, не имеют ничего общего с процентами и прочими скучными цифрами.

— Мы заключили с Господом договор, — так говорили ей родители, когда она была совсем крошкой, — что если ты родишься и Маттео будет спасён, мы выкажем Ему свою благодарность тем, что отдадим тебя обратно в виде десятины.

Даже в том нежном возрасте Мираколина понимала, что такой великий договор нарушить непросто.

Однако время шло, и её родители, по-видимому, раскаялись в принятом решении.

— Прости нас! — не раз и не два умоляли они дочку, часто со слезами на глазах. — Пожалуйста, прости нас за то, что мы сделали!

И она прощала их, хотя никак не могла взять в толк, почему они просят у неё прощения. Мираколина всегда была убеждена, что быть десятиной — это благословение; ведь ей известны её предназначение и судьба — без всяких сомнений и метаний. Почему родители сожалеют о том, что наделили её существование целью и смыслом?

Может быть, они чувствовали себя виноватыми, потому что не устроили ей подобающего праздника? Но ведь она сама так решила!

— Прежде всего, — заверила она родителей, — приношение десятины должно быть актом торжественным, а не шумным. А во-вторых, кто бы пришёл на этот праздник?

Им нечего было ей возразить. Большинство детей-десятин происходят из богатых семей, живущих в фешенебельных пригородах, и, как правило, принадлежит к различным конфессиям, у которых жертвование десятины в обычае. Но семья Мираколины живёт в рабочем районе, где подобные традиции не очень-то приветствуются. Когда ты входишь в круг богатеньких и друзья у тебя из той же прослойки общества, то к тебе на прощальную вечеринку придёт масса людей, для которых десятина — дело естественное, и те гости, кому она не по душе, будут на их фоне незаметны. Но если бы такую вечеринку устроили для Мираколины, то не в своей тарелке чувствовали бы себя все приглашённые. Девочке хотелось, чтобы её последний вечер с родными прошёл по-другому.

Так что — никакого праздника. Вместо него Мираколина и её родители сидят перед камином и смотрят любимые сцены из любимых кинофильмов. Мама даже приготовила излюбленное блюдо дочери — ригатони Аматричиана. «Оригинальные и острые, — говорит мама, — как ты сама».

Мираколина спит в эту ночь спокойно и крепко, ей не снятся неприятные сны — во всяком случае, она их не помнит — а утром встаёт рано, надевает свои простые, будничные белые одежды и сообщает родителям, что отправляется в школу.

— За мной ведь приедут не раньше четырёх пополудни, так зачем же зря день терять?

И хотя родители предпочли бы, чтобы она осталась дома, с ними, сегодня желания их дочери — закон.

В школе она сидит на уроках, уже ощущая мечтательную отстранённость от всей этой суеты. В конце каждого урока девочка получает собрание её классных работ и табель с оценками, выставленными раньше обычного срока, и все учителя говорят одно и то же, хоть и разными словами:

— Ну что ж, я так понимаю, вот и всё...

Большинство учителей желает только, чтобы она поскорее покинула классную комнату. И лишь учитель физики выказывает бóльшую доброту и уделяет девочке толику внимания.

— Мой племянник-десятина был пожертвован несколько лет назад, — говорит он. — Чудесный мальчик. Мне его ужасно не хватает. — Он замолкает и задумывается. — Мне сказали, что его сердце досталось одному пожарному, который спас из огня десяток людей. Не знаю, правда ли это, но предпочитаю думать, что правда.

Мираколина тоже предпочла бы верить в это.

Её одноклассники ведут себя так же неуклюже, как и учителя. Некоторые из них официально прощаются, даже неловко обнимают её, но основная масса бормочет слова прощания издалёка, как будто она заразная, как будто и они могут из-за неё попасть под расплетение.

А есть и другие. Жестокие.

— Ещё свидимся... там или сям! — доносится до неё голос из-за спины во время ланча.

Ребята вокруг хихикают. Мираколина поворачивается, и мальчишка пытается спрятаться за спинами своих приятелей, надеясь, что здесь, в этом облаке зловонных потливых школяров он в безопасности, но она узнаёт его по голосу. Девочка проталкивается сквозь толпу и холодно смотрит в парню в глаза.

— Мы-то не свидимся, Зак Расмуссен. Но если с тобой свидится какая-то часть меня, я уж найду способ сообщить тебе об этом.

Лицо Зака слегка зеленеет.

— Проваливай на все четыре стороны, — говорит он. — Иди обдесятинься! — Однако под его глупой бравадой угадывается тайный страх.

«Вот и хорошо, — думает Мираколина. — Надеюсь, кошмары на несколько ночей ему обеспечены».

Её школа большая, так что хотя десятины — не очень частое явление в их районе, здесь есть ещё четверо других, тоже одетых во всё белое, как и она сама. Было шесть, но двое старших уже ушли. Эти оставшиеся десятины — её настоящие друзья. Вот им она обязательно скажет своё последнее прости. Странно — все они из разных социальных слоёв и у них разная вера, они принадлежат определённым сектам в рамках различных религий; и эти секты воспринимают их готовность к самопожертвованию очень серьёзно. Забавно, думает Мираколина, ведь эти религии тысячелетиями противостояли друг другу, и тем не менее в отношении десятины они выступают единым фронтом.

— Нас просят отдать себя на благо общества и забыть о собственных интересах, — говорит Нестор, мальчик-десятина, по возрасту наиболее близкий к Мираколине — ему до срока остаётся ещё месяц. Он тепло прощается с девочкой, пожимает ей руки. — Если технологии открывают нам новый путь к самоотречению — разве это плохо?