Андрей Хуснутдинов - Гугенот Страница 8

Встав между колоннами портика на крыльце, они закурили.

Гремящими кусками фанеры, насаженными на слеги, двое солдат чистили парадную лестницу. Комья мокрого снега летели в пустые бетонные чаши цветника. Подорогин представил себе Ким Бэсинджер, лежащую в развороченном сугробе, ниточку бутафорской крови в углу ее рта, затем почему-то Наталью в той же позе, в сиреневом белье, и встряхнул плечами.

— Проблемы? — спросил вдруг Даут Рамазанович.

Подорогин отбросил щелчком сигарету.

— Так…

Следователь протянул ему фотографии.

— Зачем? — удивился Подорогин.

— Заявления вы не пишите… Или уже передумали?

Подорогин молча сунул снимки в карман.

— Вот и прекрасно. — Даут Рамазанович зябко потер локти. — Вот и замечательно. Купите себе новый телефон и забудьте. Меня же с этими карточками высушат. Не дай бог никому. Я, знаете, домой иногда хочу.

— Так, значит, это все-таки ваша канцелярия?

— Понятия не имею, — вскинул брови Даут Рамазанович. — Скажем так.

Подорогин усмехнулся:

— У вас, кстати, удостоверение с собой?

— А что?

— Можно взглянуть?

Оскалившись с сигаретой, следователь долго шарил себя по карманам, залез даже в сплющенную кобуру под мышкой, обсыпался пеплом, но удостоверения не нашел. Потом он выплюнул сигарету, обернулся к Подорогину и, склеив брови, слепо смотрел куда-то вверх, в темный потолок портика с танцующими хлопьями.

— В кабинете, кажется, бросил.

— Да ладно, — сказал Подорогин.

— Черт, там же Инга… — В глазах Даута Рамазановича промелькнул ужас. — До свиданья! — Он рванул на себя тяжелую, оправленную в бронзу дверную створку и, нечеловечески заорав, поскользнулся в тамбуре. Подпружиненная дверь медленно затворилась. Подорогин, осмотревшись, со вздохом наступил на шипящий окурок.

Прежде чем ехать в офис, он завернул в абонентскую службу своей телефонной компании, располагавшейся через полквартала от здания прокуратуры, написал заявление об утере сим-карты и заказал новую.

Оставив на минуту операторшу, которая записывала его паспортные данные, Подорогин заглянул в торговый зал. Здесь шла бойкая торговля телефонами. На все лады звучали звонки, пищали принтеры кассовых аппаратов. Между прозрачными тумбами с залежами трубок и аксессуаров, словно между аквариумами, бродили праздные насупленные старухи и шумные стайки ребятишек.

— Скажите, — поинтересовался Подорогин у румяной, взволнованной от вежливости продавщицы, — почём самый дешевый пакет?

— Сорок девять долларов пятьдесят центов с двадцатиминутной картой, — моментально ответила девица. Она мило улыбалась ему, но так, будто слегка косила и была способна сфокусироваться не на его лице, а на его затылке.

— Спасибо.

В машине Подорогин включил новую трубку на подзарядку и задумчиво рассматривал расправленный на сиденье пассажира мятый лист с фотографией следователя Уткина и снимки разбившейся девушки.

Выбросить пятьдесят долларов на покупку телефона, придумать сумасшедшую историю с антресолями и убийством, заказать и оплатить фотосъемку — во имя дурацкого, копеечного мошенничества?

Он не сразу обратил внимание на отраженные оранжевые сполохи проблескового маячка и растущий гул, а когда увидел позади припаркованного у обочины «лендровера» огромный снегоуборщик и хотел трогаться, было поздно: гром дизеля, слякотный грохот полного плуга заполнили пространство, джип качнуло, под днищем затрещала прессуемая снежная масса, в приоткрытое окно дохнуло горячим выхлопом солярки.

Пока солдаты, согласившиеся за двести рублей разбить занос, орудовали своими фанерными щитами, Подорогин, разменяв доллары, грелся за бумажным стаканчиком кофе в ближайшей закусочной. Сквозь затянутую тюлем прозрачную стену заведения улицы было не видно, только движущиеся огни фар. Щелкая вхолостую зажигалкой, он смотрел в эту остекленную темноту. Над стойкой бара работал телевизор, отражение кинескопа голубым бельмом маячило поверх желто-красной осциллограммы транспортного потока.

В позапрошлом году, в эту самую пору, когда город только приходил в себя после обоих Рождеств, Нового и старого Нового года, из-за звонка Шивы они в очередной раз поругались с Натальей. Оказалось, Наталья знала Шиву еще задолго до того, как узнал о Шиве он сам, и то, что она знала, было настолько ужасно, что в ответ на его предложение рассказать, что же именно ей известно, Наталья в бессильной ярости плюнула ему в лицо. Самое интересное и в то же время самое обидное для него заключалось в том, что, переспав до этого с Шивой всего раз, он дал себе зарок не возобновлять кошмарного опыта. Однако подобные разъяснения казались тогда и напрасными, и унизительными, и он орал в ответ: да, в постели с Шивой, с этой обкуренной шлюхой, он чувствовал себя так хорошо, как никогда прежде. После чего Наталья снова плюнула ему в лицо, и он, уже ничуть не сдерживаясь, ударил ее. Мера недоговоренности, зазор интимной свободы, необходимый для существования любой семьи — как необходимо для дыхания присутствие инертного газа в воздухе, — еще задолго до их развода достиг того порога густоты, который более соответствовал упругости нарыва. Любой простейший вопрос — где? почему так долго? зачем отключил телефон? — принимался в штыки и заключался стычкой. Дошло до того, что они стали шпионить друг за другом. Наталья, пока он спал — пребывал в уборной, в ванной, курил на балконе, — обшаривала его карманы и рылась в записных книжках. Он, в свою очередь, подкарауливал ее после работы и, выяснив код, прослушивал сообщения ее голосовой почты. Несколько раз она заставала его в безобидных ситуациях со случайными женщинами, а он выслушивал до того откровенные записи, что не набрасывался на нее с кулаками лишь потому, что не мог найти стороннего повода. Однажды он переписал содержимое ее телефонной книжки и выведал координаты «наземных» абонентов. По некоторым адресам наведывался лично. Ничего это ему не дало, на время он пришел в себя и ночевал где придется, однако затем по одному из этих адресов, а именно в кафе с дребезжащим холодильником и клейкой бумагой от мух, его пригласил для памятного разговора Штирлиц. Штильман Ростислав Ильич. Совпадение это не столько запутало, сколько успокоило Подорогина. Сложная, красивая картина измены Натальи тогда рассыпалась подобно карточному домику. На Подорогина свалился магазин и все, что было связано с «Нижним». Казалось, открывается новая эпоха, и, не имея времени для семейных дрязг, он был уверен, что начинает заново жить семейной жизнью. Они продали квартиру на окраине, через Тихона Самуилыча он устроил Наталью в местное представительство «Филип Морриса», Маруся и Маринка посещали детский садик, перестроенный тем же «Филип Моррисом» из бывшего загородного санатория ЦК. Как-то, поймав гувернантку на воровстве не чего-нибудь, а двадцативосьмидюймового «тринитрона», они простили несчастную, назначив ей испытательный срок.

— …Пардон, сигаретки не будет?

Подорогин обернулся.

Занятый своими мыслями, он не сразу сообразил того, что его привлек даже не столько голос, сколько приторно-кислый смрад, и что последние несколько секунд хмурился он не из-за воспоминания о гувернантке, а из-за дурного запаха.

Просевший между облизанных изолентой костылей, улыбаясь, неуверенной тусклой пястью в него целился мальчишка лет двадцати. На замасленном бушлате попрошайки болталась черная от копоти медаль.

Заметив краем глаза выдвигающегося из-за кассы охранника, Подорогин полез было за мелочью, но выдернул из кармана руку, огладил лоб, еще раз взглянул на охранника и подвинул мальчишке стул:

— Садись, солдат.

Еще он шепотом спросил его имя, но нищий, ничего не слыша, лишь ошалело таращился на стул.

— Все нормально, — бросил Подорогин в направлении охранника, в ту сторону, откуда уже несло гуталином и одеколоном и где отчетливо, как галька, трещала дубленая кожа портупеи.

Мальчишка собрал костыли в одной руке, другой оперся на спинку стула и, попрыгав на здоровой ноге, осторожно присел. Его трясло.

— Есть будешь? — Ощущая все отчетливей одеколонно-обувную смесь, Подорогин чувствовал, что у него начинает гореть лицо.

— А мне бы сто грамм, — уверенно сказал мальчишка, — с закусем.

— О'кей… — Подорогин обернулся, скользнул взглядом по бритому лицу, стриженой макушке и позвал официантку.

Сделав заказ, он вспомнил, что кончились сигареты, кивнул мальчишке и направился в бар. Охранник был уже здесь. Взгромоздившись на высокий стул без спинки, он меланхолично катал по стойке стреляную гильзу. Огромная, светлой кожи, лоснящаяся кобура висела у него на пояснице.

— Пачку «Собрания», — сказал Подорогин барменше.

Та оглянулась на нишу с сигаретами, почесала в затылке и полезла куда-то под прилавок. Подорогин посмотрел на кобуру с выпирающей резной рукоятью «беретты» и уважительно кивнул, поджав губы: