Алексей Лукьянов - Хождение за три моря Страница 8

Утром Геру разбудил будильник. Она открыла глаза. Могучего храпа Боба слышно не было. Девочка встала с дивана и тихо позвала:

— Боб! Роза!

Никто не ответил. Сразу стало страшно, как тогда, на катере, когда неизвестно куда потерялась тетя… как ее… повариха. И как странно смотрел на нее капитан с почти женским голосом.

Девочка быстро собралась, взяла сумочку и выскочила из квартиры.

Муса очнулся от запаха уксуса. Он долго не мог открыть глаза, а когда наконец-то открыл — долго не мог сфокусировать взгляд. Потом все же сфокусировал.

Мама Геры тщательно протерла лицо Мусы. Он облизнул губы.

— Ну слава Богу, — сказала теща. — Неделю температуру сбивала.

— Что?.. — По лицу Мусы было видно, что он не помнит, что вообще случилось.

— Наводнение было. Три моря, не поверишь, получилось. Наше море Новым назвали. Города, деревни — все под водой. Гера, видимо, потонула. — Мама тяжело всхлипнула. — Брата твоего тоже найти не можем.

— А папа? Виталик, Иринка?

— Да они-то слава Богу…

Получалось, что почти все живы.

Со временем у Мусы сложилось впечатление, что никто, собственно, и не погиб во время этих странных наводнений. Все знакомые оказались живы, и их родственники, и знакомые знакомых, родственники родственников. Бабушка одного из его коллег потом рассказывала, что и после войны было так же. Похоронки за всю Отечественную текли рекой, а как закончилась война, то тут, то там радость: вернулись, несмотря на похоронки.

Он не стал писать матери о том, что жив. В конце концов мать свою он знал, она всегда любила только Джамбула, и того, что младший не остался в живых, она Мусе никогда не простит. Поэтому он решил осесть в Малых Мостках, вместе с родственниками покойной жены, и в конце концов успокоился.

Правда, однажды он все же вздрогнул, проходя мимо пристани Малых Мостков пасмурным днем, через месяц после наводнения.

Полупрозрачное лицо его жены совершенно спокойно проплыло перед глазами Мусы. Он наблюдал призрак в течение пяти с половиной минут, пока привидение шло в толпе беженцев к трапу. Потом оно пропало.

Версий о причинах наводнения не было. Всем точно было известно, что одна девка рожала, вот и выперло ее на три моря.

Поезд прибыл на “Санкт-Петербург — Главный” с опозданием на три часа. Из общего вагона номер шесть на перрон вышла неброско одетая девочка с кожаной сумочкой через плечо. Под раскрытым зонтиком она прошла по перрону и через здание вокзала вышла на Невский проспект, где нырнула в метро.

Через некоторое время девочку можно было заметить у четырехэтажного шлакоблочного дома постройки “еще при Сталине”, и вскоре резкая трель дверного звонка засвидетельствовала прибытие девочки на третий этаж, в квартиру номер восемь.

Дверь отперли. Маленькая татарка с седыми распущенными волосами близоруко вглядывалась в темноту лестничной площадки, включила свет в коридоре и наконец узрела свою визави.

— Здравствуйте, Джамиля Хусаиновна, — поздоровалась девочка.

— Ты? — Джамиля Хусаиновна с удивлением и нескрываемой неприязнью оглядела невестку, стоящую на лестничной площадке. — Входи…

Гера переступила невысокий порог и очутилась в вечно не прибранной квартире. Она бывала здесь пару раз вместе с мужем, еще пару раз одна, когда готовила Джамбула к вступительным экзаменам.

— Джамиля Хусаиновна… — начала она.

— На наследство не рассчитывай! — жестко прервала ее мать Мусы. — У меня еще сын есть.

— Джамбул здесь? — в голосе Геры звучала неподдельная радость.

— А что, ты сейчас за него замуж пойдешь? Нечего тебе тут, давай-ка… — И она неловко стала подталкивать Геру к выходу.

Гера заметила, что из большой комнаты робко выглядывает сам Джамбул.

В лице его читались испуг и сожаление. Сожаление о том, что было.

И Гера поняла, как Джамбул оказался в Перми. Просто он все время был с ней, пока из нее хлестали околоплодные воды. Возможно, он как-то пытался спасти ее, ведь он любил… Он так тепло говорил ей о том, что любит, когда она сидела у него на коленях. Наверное, он был и там, на берегу, когда Гера одним только взглядом заставила исчезнуть тысячную толпу. Он увидел, что она живет на пике прекрасного чувства, что до нее очень высоко, а все вокруг для нее — муравьи, копошащиеся там, внизу. И Джамбул испугался.

— Нет, я только… Вам что, Джамбул что-то рассказывал? — Гера смотрела туда, откуда только что выглядывал ее возлюбленный.

— Убирайся, я сказала! Одного сожрала, другого не дам.

Девочка заплакала. В самой ее сердцевине, там, где сейчас зарождалась новая жизнь, заклокотала ярость.

Над головой Джамили Хусаиновны лопнула лампочка. Она выругалась по-татарски.

Гера поправила на плече сумочку и покинула дом покойного мужа навсегда.

Не то чтобы ей было совсем уж тоскливо. Пожалуй, вряд ли кто заметил, что ее слезы прожгли линолеум в коридоре и оставили маленькие дырочки с нежно-розовыми краями, а если бы заметили — подумали бы еще: стоит ли ссориться с невесткой? Одним своим плевком Гера могла смыть всех родичей мужа в Мойку и занять квартиру как наследница по прямой… Сила есть.

Но ей нужно было всего лишь прощение. Здесь она его не получила.

Поэтому она просто ушла.

На улице ей встретился бомжового вида старичок-живописец — он писал набережную реки. Несмотря на серость дня и дождик, зарядивший с обеда, маленький холстик пестрел солнечными бликами, и вся работа была выполнена в оранжевом колорите.

— Нравится? — спросил старичок.

Гера утвердительно кивнула, зябко ежась под своим зонтом.

— Купите?

Тут девочке пришлось помотать головой.

— А в подарок возьмете? — не отчаивался старый художник.

— Пожалуй, что нет, — ответила Гера. — Вокруг меня уже долгое время не светит солнце.

— В таком случае вам лучше отправляться в пустыню и продавать дождь! — воскликнул старичок.

Гера вопросительно посмотрела на художника. Тот был весел, но весь вид его говорил о том, что он подарил эту идею совершенно серьезно.

— В пустыню?

— Да, в Америке это занятие крайне прибыльно. Только не ездите, умоляю вас, в Среднюю Азию. Там сейчас русских очень не любят.

— Я немка, — сказала девочка, но в принципе ей ничего не оставалось делать, как поблагодарить.

Художник приветливо отозвался в том смысле, что не стоит благодарности, и они расстались. Гера увидела свой автобус.

И вот уже ее транспорт жизнерадостно дребезжал по улицам Петербурга.

Пассажиров было немало, поэтому Геру туго прижали к стенке.

Кондукторша равнодушно обилечивала клиентов автотранспортного предприятия, граждане стонали, когда она прокладывала свой путь в человеческой массе: женщина была дородная, что и говорить. И пожилая, на повариху похожая.

Внимание Геры привлек диалог молодой супружеской пары. Супругов не было видно, но из разговора явственно слышалось, что они молоды и состоят в браке.

— Чё жрать, блин, будем, когда приедем? — гудел мужской бас. — Только хлеб остался вчерашний.

— Ты бы чего полегче спросил, — отвечала девушка.

— Я есть хочу, — пожаловался обладатель баса.

— Я, между прочим, тоже.

— Я больше хочу. Я ведь больше тебя.

— Да уж, конечно! — с апломбом согласилась супруга, а после добавила уже обычным голосом: — На подножный корм скоро переходить будем.

Лопушки кушать, корешки одуванчиков…

— Ага. Хрен поспеет — на хрен перейдем. Как раз к этому времени и вернемся.

— Да чего там, какой хрен! Сено можно будет попробовать.

— Хороши также побеги молодого бамбука, — добавил бас, после чего автобус остановился на конечной и салон его разродился несколькими десятками человек.

Девочка спустилась с подножки и вдруг обнаружила, что пик прекрасного чувства остался где-то далеко вверху.

Примечания

1

Всё хорошо, что хорошо кончается (нем.)