Брайан Олдисс - Суперигрушек хватает на все лето Страница 8

Подойдя к роботу поближе, Дэвид спросил, что это он делает.

— Я по-прежнему работаю, разве нет? Разве я не работаю? Я могу работать даже в темноте, но мой фонарь разбился. Мой фонарь не работает. Я разбил фонарь о потолочную балку. Там на потолке была балка. И я разбил об нее фонарь. Главный компьютер отправил меня сюда. Я по-прежнему работаю.

— А чем ты занимался раньше? Ты работал в подземке?

— Я работал. Я работал с тех пор, как меня собрали. Я и сейчас работаю.

— А я никогда не работал. Я играл с Тедди. Тедди был моим другом.

— Какие у тебя инструкции. Я вот работаю. Разве нет?

Пока происходила эта содержательная беседа, в гетто въехал черный блестящий лимузин. Мужчина за рулем опустил окно, выглянул наружу и что-то сказал. Он сказал:

— Дэвид? Ты Дэвид Суинтон?

Дэвид подбежал к машине.

— Папа? О папа, ты правда приехал за мной? Мне плохо здесь, в Гетто Одноразовых Вещей!

— Залезай в машину, Дэвид. Ради Моники мы приведем тебя в порядок.

Дэвид оглянулся. Неподалеку стояли Танцующие Девлины. Они не танцевали. Дэвид крикнул им «до свидания». Танцующие Дэвлины продолжали стоять. Говорить «до свидания» не было заложено в их программу. Вот если бы надо было поклониться…

Когда Дэвид садился в машину, Девлины начали свой танец. Это был их любимый танец. Танец, который они исполняли тысячи раз.

Генри Суинтон больше не был богат. У него больше не было карьеры. У него больше не было женщин. У него больше не было амбиций.

Зато у Генри Суинтона было в достатке времени.

Он сидел в дешевой квартирке в Риверсайде и беседовал с Дэвидом. Квартирка была старая и обветшалая. Одна из стен барахлила. Иногда она показывала голубую реку, по которой двигались старомодные колесные пароходики с развевающимися флагами, и вдруг картинка прерывалась, и на ее месте появлялась реклама «Презерванекса» — дергающееся совокупление пары пожилых людей, едва переваливших за первую сотню лет.

— Как может быть, что я не человек, папа? Я совсем не такой, как Танцующие Девлины или другие, кого я встретил в Гетто Одноразовых Вещей. Я радуюсь и печалюсь. Я люблю людей. Значит, я человек, разве нет?

— Тебе не понять этого, Дэвид, но я сломлен. Я испоганил всю свою жизнь. Такое часто случается с людьми.

— У меня была хорошая жизнь, когда мы жили в нашем доме с мамочкой.

— Я же сказал — тебе не понять.

— Я понимаю, папа. Мы можем вернуться назад?

Генри бросил на Дэвида печальный взгляд. На исковерканном лице мальчика появилось подобие улыбки.

— Назад вернуться никак нельзя.

— А если поехать на лимузине?

Генри поднял мальчика и прижал его к себе.

— Дэвид, ты одна из ранних моделей моей первой компании, «Синтанка». Тебе просто кажется, что ты радуешься или печалишься. Тебе только кажется, что ты любил Тедди и Монику.

— А ты любил Монику, папа?

Генри тяжело вздохнул.

— Мне казалось, что я любил.

Генри посадил Дэвида в машину и сказал ему, что если бы он был человеком, то его навязчивая идея, что он человек, уже давно привела бы к нервному срыву. Некоторые больные люди, сказал Генри, воображают, что они машины.

— Я покажу тебе, — сказал он.

От разрушенной карьеры Генри Суинтона все же кое-что осталось. Во всяком случае, одна вещь осталась точно. В пригороде, почти на границе цивилизации, осталась в неприкосновенности небольшая фабрика, первое предприятие Генри, не пострадавшее от его мегаломаниакальных мечтаний.

Генри по-прежнему владел «Синтанком», а «Синтанк» по-прежнему производил устаревших андроидов. Производили их не слишком много, и за порядком на фабрике следил старый приятель Генри — Иван Шигл. Шигл экспортировал продукцию фабрики в слаборазвитые страны, где ими с удовольствием пользовались в качестве дешевой рабочей силы.

— Мы могли бы снабжать их более современным мозгом, но зачем тратить лишние деньги? — говорил Генри, когда они с мальчиком входили в ворота.

— Наверное, им бы понравилось иметь новый мозг, — сказал Дэвид, и Генри расхохотался.

Шигл вышел встретить их, пожал Генри руку и посмотрел на Дэвида.

— Старая модель, — заметил он. — Что о нем думала Моника?

Генри какое-то время раздумывал, потом проговорил:

— Видишь ли, Моника была довольно холодной женщиной.

Бросив на него сочувственный взгляд, Шигл сказал:

— Но ты ведь женился на ней. Ты любил ее?

Они шли подлинному коридору в направлении большой стеклянной двери, Дэвид семенил следом.

— О да, я любил Монику. Но, видимо, недостаточно. А может, она недостаточно любила меня. Не знаю. Карьера занимала все мое время — наверное, я не слишком подходил для семейной жизни. А теперь она мертва, и все из-за моего равнодушия. Моя жизнь — полное дерьмо, Иван.

— Ты не одинок. А что я сотворил со своей жизнью? Я часто спрашиваю себя об этом.

Генри похлопал приятеля по плечу.

— Ты всегда был хорошим другом. Никогда не пытался подставить меня.

— Еще не вечер, — заметил Шигл, и оба рассмеялись.

Они вошли в большой цех, где стояла готовая к упаковке продукция. Дэвид сделал шаг вперед и замер с широко раскрытыми глазами.

Перед ним стояли тысячи Дэвидов. С одинаковыми лицами. Одинаково одетых. Похожих друг на друга как две капли воды. Бессмысленно глядящих перед собой. Тысячи копий его самого. Неживых копий.

И Дэвид впервые по-настоящему понял.

Вот кто он. Продукт. Всего лишь продукт. Рот его открылся. Дэвид замер. Он не мог пошевелиться. Гироскоп внутри него отказал, и Дэвид рухнул наземь.

К концу следующего дня Генри и Иван стояли в рабочих безрукавках, ухмылялись и трясли друг другу руки.

— Я все еще не разучился работать, Иван! Великолепно! Возможно, для меня еще не все потеряно.

— Ты можешь работать здесь. У нас вместе недурно получается. Посмотри, как мы лихо вставили нейральный мозг в твоего сына!

На скамье между ними, опутанный кабелями, в ожидании оживления лежал Дэвид. Новая одежда, новое лицо. И мозг последней модели, в который они закачали его воспоминания.

Он был мертв. И теперь настало время проверить, сможет ли он жить и наслаждаться новым, гораздо более мощным мозгом.

Оба мужчины на какое-то время застыли над неподвижным телом.

Генри повернулся к фигуре, стоящей рядом с ними с лапами, распростертыми в вечном жесте любви и утешения.

— Ты готов, Тедди?

— Да, я очень хочу снова поиграть с Дэвидом, — сказал медвежонок. Он только недавно сошел с конвейера, и его тоже снабдили необходимыми воспоминаниями. — Мне очень его не хватало. Нам с Дэвидом всегда было так весело.

— Прекрасно. Что ж, попробуем вернуть Дэвида к жизни.

Он помедлил. Все-таки они с Иваном вручную сделали то, что обычно поручалось автоматам. Тедди просиял.

— Ур-ра-а! Там, где мы жили раньше, всегда было лето. А потом оно кончилось, и наступила зима.

— Что ж, сейчас весна, — проговорил Шигл.

Генри нажал кнопку включения. Фигура Дэвида задрожала, его правая рука автоматически отсоединила кабель питания. Он открыл глаза. Сел. Поднес руки к лицу, на котором отражалось крайнее изумление.

— Папа! Какой я видел странный сон. Я никогда раньше не видел снов…

— Добро пожаловать домой, Дэвид, мальчик мой, — проговорил Генри.

Обняв ребенка, он поднял его со скамьи. Дэвид и Тедди потрясенно смотрели друг на друга. Потом бросились друг другу в объятия.

Почти как люди.

Апогей

Не знаю, поверите ли вы мне, но были времена, когда я жил в другом мире. Почти таком же, как наш, но немного другом.

Одним из отличий было поведение женского пола. Как и положено, женщины имели крылья и могли летать. Их крылья не были похожи на ангельские, скорее напоминали павлиньи хвосты — нежные, разноцветные, отражающие солнечный свет. И они были огромные. О, женщины выглядели бесподобно — обнаженные, они парили в вышине. Некоторые молодые люди даже умирали на месте, не в силах вынести потрясение от их красоты.

Особенности питания женщин были таковы, что почти невесомые выделения их медленно опускались на землю, с неохотой подчиняясь законам гравитации.

Следует упомянуть, что женщины обитали на вершине гигантских пустотелых колонн. Никто не знал точного возраста этих колонн, а если бы кто и знал, ему бы все равно не поверили. Колонны служили подпорками огромных платформ. Женщины, молодые и старые, перелетали с одной платформы на другую — мужчинам доступ туда был запрещен. Само собой, летающие женщины время от времени опускались до уровня земли. Некоторые из них выходили замуж. В день свадьбы или в тот день, когда они теряли девственность, перья с их крыльев облетали. Структура крыла усыхала и отмирала. С этого момента женщине приходилось передвигаться при помощи ног. И вести себя как обычный человек, который и не помышляет о полете. Во времена, о которых я веду речь, времена, когда мир становился все темнее, поскольку солнце сжималось, у мужчин была поговорка: «Если бы Халлон хотел, чтобы мы летали, он не утяжелил бы нас яйцами».