Сергей Шведов - Русь расстеленная[СИ] Страница 8

В ответ только захлопнулась дверца и плавно поехало вниз зеркальное стекло. Боня кинулся к недалекому переходу и быстренько смешался с толпой, которая торопилась поспеть на мигающий зеленый свет.

В это время Таня Ким с Африкой уже сходили со ступенек лестницы, ведущей к универсаму.

— Эх, Африка! — так сладко потянулась Таня, что в распахнутой куртке под куцей кофточкой сверкнул пупок. — Пошли куда–нибудь подрыгаемся под музыку.

Африка не ответила. Она прятала лицо, делая вид, что возится с замком молнии на белой куртке. Таня капризно притопнула на подругу каблучком, да попала в самую лужу и обрызгала Африке белые брючки. Но та, на удивление, даже не захотела замечать грязи.

Вот эта Африка — не девка, а чурбан смоленый. Куксится и дуется, когда у тебя на душе птички чирикают. И вокруг не снег грязный, а словно изумрудную траву покрывают розовые лепестки шиповника. На душе легко, вот сейчас взлетишь, как этот лепесток от легчайшего дуновения ветерка… Таня даже сладко зажмурилась и приподнялась на цыпочки, словно действительно приготовилась взлететь.

Сто раз слышанная фраза, затертая, как строчки в прописях для первоклашек, вернула ее на землю:

— Девишка, а девишка! Как проехаться на рынок?

Африка от этих слов споткнулась да так, что чуть в луже не растянулась. Таня Ким вовремя подхватила ее под локоток и весело прищурилась на кавказца в машине:

— Чего вы так громко девочек пугаете? У нас конституция нежная, нас легко обидеть.

Водитель из «линкольна» глянул на них прижмуренными глазами, словно облизал обеих с ног до головы.

— Да рынка далеко? — спросил он масленым голосом.

— Далеко — не далеко, а покатаете, так и покажем! Только какой сейчас рынок?

— Меня там дружбаны ждут.

Таня не разбиралась в марках автомобилей, но понимала толк в хромированном шике и в блеске зеркальных стекол. А вот на Африку словно столбняк напал — посерела и не двигалась, за руку ее пришлось за собой в машину тащить.

Таня Ким была на седьмом небе, ее на таких вот машинах катают! Она снова стала сама себе царица, самая милая, самая славная, самая любимая… всеми подряд. Царица эта первое время шарила розовыми пальчиками по кожаной обивке салона, прикасалась к хромированной окантовке, ахала и охала, даже когда машина еще не успела тронуться с места.

Африка, как злобный зверек, забилась в угол на заднем сиденье и полуприкрыла глаза. Таня болтала без умолку, подавшись лицом к водителю через переднее сиденье, не обращая внимания на то, что ей не отвечают и везут совсем не в ту сторону, где кавказцы обычно оккупируют рынок.

6

Таня редко задумывалась о чем–нибудь в своей короткой жизни, она жила инстинктами, но самого главного среди них не было — страха самосохранения.

В ее жизни было так мало по–настоящему страшного, зато слишком много легкодоступного, вольготного и комфортного. Ну и что с того, что ее всегда дразнили подружки каким–то заезжим отцом–корейцем, который на базаре в Гомеле арбузами торговал и только на одну ночь к ее матери на ночлег напросился. Наутро уже этого корейца ищи–свищи, ну и пусть. Таня зато всегда была благодарна своему залетному отцу, за то, что он ее в эту жизнь пустил, где она ни дня не оставалась без веселья. Такая уж у нее была натура, приговаривала она сама себе.

К рынку Таня Ким питала особое пристрастие, там всегда шумно, тесно и весело. И главное, там никогда не стыдно, потому что никто никого не узнает в толкучке. Поэтому она и не боялась залетных торгашей–кавказцев, которых девочкам часто навязывал их сутенер Боня. У Тани и самой отец торговал на рынке арбузами и передал ей свои гены в наследство, как она часто приговаривала. Хотя сколько она ни выпытывала о нем родную маму, мать и сама ничегошеньки не знала о ее залетном бате, но поминала его лихом, лишь когда выпьет.

Трезвая была — слова от нее не добьешься, а пьяная по вечерам — так поет или воет. Все уборщицы из дворца культуры, где работала и по сей день работает ее мама, собирались каждый день у них на квартире, как в клуб по интересам, и всем девишником заводили песни, пока соседи не начинали грозить милицией. Но милиция никогда не приезжала, участковый хорошо знал, что с этими вдовушками и матерями- одиночками не сладишь, но иногда приходил сделать суровое внушение. Рьяные тетки на какое–то время приглушали голос, но пили и выли потихоньку, пока не свалятся под стол. У них дома они обычно и ночевали на квартире, если их не разбирали родственники, поэтому у Тани дома всегда и было весело, тесно и шумно, как на рынке.

Под конец гулянки пьяных теток иногда приходили разводить по домам их девчонки. Одна из них была постарше годами и умудренная житейским опытом не по годам. Она приучила младших девочек допивать за матерями, что оставалось в рюмках и бутылках. Со временем после того, как умолкнет хор престарелых «девушек», им на замену вступал хор девочек.

Старшая заводила на полном серьезе учила малявок курить, а курили–то пьяные матери «беломор» или «памир», от которых малолеток бил кашель. Но заводила поучала:

— Надо или курить в затяжку, или вообще не курить, а то в легких рак причинится, если дым просто так без толку пускать. А если затянешься, то рак сквозняком через дым обратно вытянется.

Таня с тех самых детских лет давно не курила «термоядерных» сигарет, у нее всегда водились неплохие деньги, но однажды удивила одного исколотого церквями и эполетами с царскими вензелями клиента тем, что мастерски затянулась реликтовым «Севером», который по нынешним временам днем с огнем не сыскать ни в одном табачном ларьке.

Мамка добрая была, такой и осталась. Еще в Гомеле написала она дочке в вендиспансер, когда та в первый раз попала в медицинскую палату с решетками еще в двенадцать лет:

«Ты теперь сама мамка и у тебя свои мужья каждый день заводятся, так что живи своим взрослым умом, а в школу ходить тебе уже не надо».

Таня всегда была такой тихоней и скромницей в разговорах со взрослыми людьми, что на нее никогда не было никаких нареканий. Лишь в одном ее могли упрекнуть — после четвертого класса она ни дня не ходила в школу и даже не понимала, зачем ей нужна учеба. Вон мамка с пятью классами всю свою жизнь полы моет, и никто ей за это и слова плохого не сказал.

А попала Таня на заметку, а затем на учет в милицию как неблагополучный ребенок по своей простоте и невероятной открытости. Директриса школы в конце концов решила с помощью так называемой «детской комнаты милиции» слегка припугнуть Таню, чтобы заставить ее посещать занятия. Таню вызвали в милицию и поговорили с ней по душам, а наивная девочкам рассказала добрым дядям и тетям обо всем, чем она занимается.

После этой задушевной беседы пошел гулять по рукам ксерокопированный список признаний тринадцатилетней Тани Ким, полученных от нее самой добровольно и собственноручно прочитанный и подписанный. Этот протокол переписывали и даже ксерокопировали как редкостный манускрипт из доисторической эпохи. Я бы мог привести эту исповедь слово в слово, потому что сохранил у себя одну из таких копий, но даже и в наше до предела откровенное время такое чересчур наивное излияние впечатлений тринадцатилетней девочки, совсем еще ребенка с виду, может шокировать и самого циничного читателя.

Я видел Таню Ким на беседе в инспекции еще девочкой и потом с полчаса разговаривал с ней с глазу на глаз. Майор–инспектор предупреждал меня, что такой разговор не для слабонервных. Так оно и оказалось.

Вот что рассказала Таня. Та самая старшая заводила в «хоре» девочек, которые ожидали каждый день, пока протрезвятся их пьяные матери, чтобы развести их по домам, впоследствии осталась круглой сиротой в материнской квартире и к тому же очень рано стала матерью. Таня всегда была необыкновенно отзывчива и добра, поэтому помогала, как могла, замотанной заботами подруге, сидела с ребенком, когда молодая мама зарабатывала деньги. Времени у Тани в детстве было много, школой она себя не обременяла.

А зарабатывала старшая подруга себе на жизнь самым примитивным образом. Гомельский парк считается настоящей жемчужиной в Европе. Он никогда не пустует, особенно в вечернее время. Молодая мама выходила вечерами в парк в черных туфлях. Когда–то в прежние времена была мода писать на носках туфелек мелом или мылом цену в рублях, теперь пишут в долларах.

Сняв клиента, молодая мама приходила домой в свою однокомнатную квартиру, где за ситцевой занавеской Таня закачивала ее дитя чуть ли не до обморока, чтобы оно криком своим не мешало маме зарабатывать с очередным клиентом деньги. И вот мы подошли именно к тому случаю, который до сих пор хранится в списках на руках, и не дай бог лет через сто на правах раритета попадет к библиофилам.