Феликс Сарнов - Последнее интервью Страница 8

Микита не смог пройти мимо такого злого хулиганства и весь последний выпуск своего «Бесофоба» посвятил этому самому Гудронову (сделав из никому не известного остолопа вполне медийную персону). Всей этой галиматье и должна была быть посвящена нынешняя разборка полетов у Гвидона, на которую зачем-то пригласили Лешку.

В первом ряду сидели гости с микрофонами, пришпиленными к лацканам пиджаков: справа – киношная гвардия Трубецкого во главе с первым замом Микиты по Киношному Союзу Ханбазаровым…

… Первым замом Хан стал после того, как предложил сделать Гимном нашей обновленной Родины перевод «Интернационала» Авдея Трубецкого. Разумеется в новой редакции, которую Авдей соорудил в соответствие с новыми веяниями эпохи, заменив куплет с «Не Бог, не царь и не герой», на:

Лишь Бог пошлет нам избавленье

Своею Дланью, не рукой,

Не надо нам освобожденья –

Дарует Вечный нам Покой…

После чего мирно Почил в Бозе на 99-ом году жизни – не от болезней, не от старости, а просто от скуки…

… А слева – оппозиционно настроенные режиссеры и сценаристы, которых Микита своей железной дланью по тем или иным причинам отлучил от кинематографической кормушки. Лешку усадили где-то посередке, но… Ближе к «оппозиции».

Гвардия Трубецкого топтала Гудронова по полной программе. Оппозиция пыталась что-то вякать в его защиту, но очень вяло – ни грядущий Конгресс соотечественников, ни Дом Романовых, ни Гудронов их совершенно не интересовали, – они пришли на эту площадку не ради всей этой херомантии, а исключительно с целью покусать Трубецкого (а это была единственная «площадка», где им хоть иногда давали «бить» по этому «мячу»).

Сам Микита откровенно скучал – теребил обернутое вокруг шеи полотенце-шарф (свой опознавательный знак, который он когда-то придумал для церемонии получения Оскара, а теперь проклинал себя за это – шея вечно потела и чесалась, – но ничего не мог поделать – народ уже привык к нему в шарфе), вертел на холеных пальцах старинные перстни (каждый из которых стоил больше, чем недавно купленный Ханбазаровым домик в Испании) и только что не зевал в полный рот.

Довольно быстро «оппозиция» сумела перевести стрелки с Гудронова на личность самого Микиты. Обстановка в студии оживилась и даже, можно сказать накалилась. Особенно после того, как опальный режиссер, Мельман-младший, презрительно и по-тюленьи фыркнул (своей комплекцией и телодвижениями он, и правда, напоминал тюленя) и бросил:

– Да кем бы вообще был Трубецкой без своего папы?!.

Поднялся большой шум в «зале» – Гвидон регулировал реакции платных статистов не большими пальцами, как Жаворонков, а мизинцами, – «оппозиционники» и «гвардейцы» моментально вскинулись, как полковые лошади, услышавшие зов трубы, что же касается Микиты… Он вообще никак не отреагировал на весь это гвалт, а… Зевнул.

Ему на все наплевать, подумал Лешка, и на этого мудака, Гудронова, и на Гвидона, и на «Русский Мир»– вообще на все, кроме…

– Алексей Николаевич, – вдруг обратился к нему «Просроченный» – хотелось бы услышать и ваше мнение относительно вашего коллеги-журналиста. Поучаствуйте в разговоре – хотя бы сделайте вид, что вам с нами интересно.

– Он – не мой коллега, – сказал Лешка, – я занимался немножко другой журналистикой… У меня была немножко другая профессия. Я… Честно говоря, вообще не очень понимаю, зачем Микита Авдеевич из никому не известного мудака (извините за выражение) сделал почти знаменитость. Но это – его дело, нам ли весить замыслы….

– Он не мудак! – выкрикнул Ханбазаров. – Он настоящий враг! Враг всего русского, всего, что для нас – свято…

Ханбазаров поперхнулся, и Лешка, воспользовавшись этим, примирительным тоном сказал:

– Ну хорошо, давайте найдем какой-нибудь компромисс, типа консенсуса. Пускай он будет не «мудак» и не «враг», а какой-нибудь… м у д р а г. Похоже на нормальную еврейскую фамилию. Человеку с такой фамилией наверняка дали бы ласковое прозвище, типа… м-мм, ну скажем – Х р у й.

Гвидон шевельнул мизинцем, и платные статисты разразились бурными аплодисментами. Переждав их, Лешка продолжил:

– А вот насчет высказывания уважаемого и любимого мной режиссера Мельмана-младшего…

Зал затих. Гвидон перестал почесывать бороденку. Микита Трубецкой кинул на Лешку взгляд, в котором проскользнул… пускай равнодушное, но – любопытство.

Не скажите лишнего… – прозвучал у Лешки в мозгу голосок Васильевны из приправительственной газеты, – мы очень хотим, чтобы наше издание на Конгрессе представляли именно вы…

– Это полная чушь! – хрипловатым голосом раздельно произнес Лешка.

Последовала пауза. У «оппозиционников» вытянулись лица.

– Прямо… вот так? – подняв бровь (это получилось у него хуже, чем у Жаворонкова), поинтересовался Гвидон.

– Прямо. Вот так, – усмехнувшись, подтвердил Лешка.

– Можете, как-то аргументировать? – склонив по-куриному голову, осведомился Гвидон.

– Легко, – Лешка нахмурился и сделал вид, что собирается с мыслями. – Микита Авдеевич Трубецкой, – четко и раздельно произнес он, – родился для того, чтобы снимать кино и играть в этом кино главную роль. Если бы мы сейчас отвезли его на необитаемый остров, бросили его там и приехали туда через год… На этом острое снималось бы кино. Из каких-нибудь сучков и веток были бы сделаны камеры, жучки-светлячки работали бы осветителями, бурундуки и еноты – статистами, бобры построили бы павильоны, а Микита Авдеевич руководил бы процессом и… Играл бы главную роль в соответствие с им же написанным сценарием. Потому что… – Лешка сделал станиславскую паузу, – это – его назначение. Которое он угадал. Это – его дар, который упал на него сверху, и который у него никто не может отнять, включая… Самого Президента. Никто, кроме… Него самого.

– А что он сделал с этим даром?! – сорвавшись на фальцет, выкрикнул Мельман-младший. – Во что он превратился?! Он – который снял когда-то «Шесть вечеров» и…

– Что бы он ни делал, и ни сделал с этим даром, – Лешка, посмотрел на «младшего» с какой-то жалостью, – это – его дело. А не ваше. И не мое, и вообще – ничье. Что же касается папы… – Лешка задумался на секунду (или сделал вид, что задумался), – папы, дяди, тети… Может быть, все это и имеет какое-то значение, и даже, наверняка, имеет – мы все здесь, извините, не целки, – но это – сопутствующий товар. Есть – хорошо, нет – ну и не надо.

– Как же! – саркастически хрюкнул «младший». – Как же – не надо… Сопутствующий… Что бы он снял тогда, при совке, если бы не папа, который… который, гхм… – он поперхнулся, совсем как несколько минут назад его «главный враг» Ханбазаров, и закашлял.

– Господин Мельман-младший, – умело воспользовавшись горловыми неурядицами опального режиссера, сказал Лешка, – если я не ошибаюсь, лично вы – сын тоже очень известного деятеля нашей культуры. Вам это помогло?

В возникшей паузе Просроченный Гвидон резко дернул сразу двумя мизинцами. Платная аудитория послушно устроила овацию.

А Микита Авдеевич Трубецкой, наконец, встряхнулся от спячки и кинул на Лешку взгляд, в котором… промелькнул реальный интерес.

* * *

(через три недели)

– Зачем ты это сделал, Леша? – помолчав, тихо спросила Танька, когда они досмотрели до конца шоу Гвидон-Кихота.

– Сделал – что? – зевнув, спросил Лешка.

– Тебе же нравился Мельман, ты сам говорил… Зачем ты его так ударил? Его сразу показали крупным планом… Он же добрый мужик и… Он чуть не расплакался. И я его понимаю, ведь это же… Это был удар под дых!

– Удар, Танюша, – глядя в пространство перед собой, сказал Лешка, – не может обойтись без плача – тогда он называется иначе.

– Это не ты говоришь, – медленно покачала головой Танька. – Так могло бы сказать очень холодное существо, для которого… Так мог бы сказать твой чертов Федя Стернов, но не ты.

– У тебя…

– У меня – что? Куриная слепота?.. Я все не так вижу?..

– У тебя еще не просрочена америкосская виза? – спросил Лешка.

– Нет, еще целый год действительна, а что?

– Это хорошо, – кивнул Лешка. – Через месячишко с небольшим мы летим в Штаты?

– Ты хочешь взять меня к сыну? Но он… ко мне не очень-то, и я его понимаю, он не может забыть мать и…

– Ты всех понимаешь, – опять зевнув, сказал Лешка, – Мельмана-младшего, моего сына… Мы летим не к нему. Нет, к нему, конечно, тоже слетаем, но… У нас другая программа.

– Какая программа? – растерянно спросила Танька. – Если жить не у него, а снимать, это же очень дорого. Ты говорил, у нас кончаются нормальные деньги и…

– Это было давно, – отмахнулся Лешка. – Сейчас они похоже, – он усмехнулся, – только начинаются. Возьми мою кредитку и обнови немножко гардероб… Обнови, как хочешь, но чтоб была хоть парочка вечерних платьев. Нам придется присутствовать на вполне официальных приемах – в отеле «Mariot», где мы, кстати, будем проживать, так что…