Татьяна Мудрая - Меч и его палач Страница 8

– Я должен похоронить свой меч, чтоб его сохранить, – отвечаю я. – Он выпил сто жизней.

– Все мы тоже выпили свою сотню – и никак не менее, – говорит Колада нежным голосом благородной дамы. – Любой боевой клинок, нареченный именем, получает душу, особенно тот, кого крестили, пуская вдоль него струю святой воды. Каждая смерть неправедного, которую он принимает в себя во время боя, добавляет к его земному бытию день или даже много более. Но когда число смертей достигнет сотни, мы обязаны уйти, чтобы предаться благородным размышлениям. Мы прячемся в парадные залы дворцов, в гробницы великих царей и полководцев, в священные озера; иногда нас хоронят в скромной могиле.

– Жизнь моего Торригаля началась не со святой воды, но с кровавой смерти, – отвечаю я. – Со смерти раскаявшегося убийцы, которому колесо нежданно для него заменили на мой клинок.

– Говорят, – чуть кашлянув и кивая в ответ на мои слова, добавляет Нукэмару, – что преступник, которого заставили уплатить по счету, искупает половину своего греха, тот, кто принимает свой кровавый удел как должную отплату, избегает адской колесницы, а тот, кто нарочито платит собой за чужую вину, – получает силу праведника. И любой из нас, кто пьет от праведника, обретает человеческую плоть и с ней страдание. Как знать, может быть, такова судьба и твоего меча?

– Как знать, – вторит ему Экскалибур, – может быть, и я ушел на дно озера лишь потому, что не было в гибели королевского сына, злосчастного отцеубийцы Мордреда, которую я ему причинил, никакого возвышенного смысла, и лишь кровью негодяев поил меня мой великий король.

– Знаешь, оберегающий Торригаля, в чем обычно купают новый самурайский клинок? – говорит Вороненок. – В крови первого прохожего или купленного для такой цели преступника. Чем тогда мы сами лучше твоего меча?

– Перед кем обнажает себя Нукэмару, бьет себя в грудь Меч Озера и показывает свою искренность наш Черный Ворон? – вдруг вступает в разговор кривой черный меч Аттилы по имени Иштен Кардъя. – Эй, Хельмут, разве мечи палачей не вымогали людскую кровь, подобно татям? Вспомни-ка историю прекрасной Аннерль: не сам ли Торригаль требовал крови из ее детской ручки, а когда не дала – подстроил дело так, что пришлось ей подставить мечу палача свою девическую шейку?

– Такое – но не это – делал Горм, – отвечает ему с презрением прекрасная Дюрандаль. – Часть Торригаля; но всё же не сам Торригаль.

– И если описанное вымогательство было равно предвидению, а кровавый выкуп – избавлению от дурной кармы? – добавляет Нукэмару.

– О чем здесь взялись рассуждать? Я тоже христианка, – выпрямляется пылкая испанка Тизон, – и для меня любая гибель – несчастье, любая ее причина – превышение божеского закона. Но и любой грех – лишь то, что взывает о прощении и милосердии.

– Так окажите это милосердие вот ему, – говорю я и наклоняюсь над Торригалем, поднимая его с земли. – Отмолите его невольные прегрешения.

– Полночь близится, братья и сестры, – вторит мне Экскалибур. – За дело!

Я опускаю Торригаль в яму и кидаю вослед горсть земли. Мои собеседники делают то же. Мигом вырастает рыхлый бугор, которому мы придаем вытянутую четырехугольную форму и даже ставим на ней две связанных вместе палочки. Ибо следовало мне похоронить Торригаля стоймя, незаметно, а я из-за кирки не сумел. Ворожеи и колдуньи любят охотиться за мечами палачей, но, быть может, они побрезгают осквернить одинокий холмик с моим собственным именем, наспех процарапанным на поперечине самодельного креста.

Призванные мною стальные боги войны кланяются моей могиле и уходят.

И снова я один. Один на всей земле.

III. Хельмут находит друзей

– Не знаю, как ты, – ответил Хакон, – а я считаю, что в последние годы уровень клиентов сильно понизился.

Всё в жизни начинается с дороги – и всё ею кончается.

Первое приключение мальчишки, который в полдень удрал от настырного материнского глаза, завершается открытием неведомых стран там, за океаническими просторами.

Сон охмелевшего подмастерья, что поздним вечером заблудился на пути из таверны в бордель, приводит его к ногам горделивой царицы эльфов.

Тяжкий путь из материнского чрева легко уводит в глубины земные.

И есть ли что на свете, помимо дальних путей, для того, кто ничем не обременен?

Так думал я, шагая на запад по широкой пыльной тропе, что протоптали среди вестфольдских полей и лугов сотни людских ног и конских копыт. На дороге всегда попадается полно народу, но что самое важное – никто не спросит тебя, кто ты и откуда. Для этого существуют постоялые дворы. Я же предпочитал, по летнему времени, укладываться на ночлег в придорожных кустах или реже – в подлеске. Обворовать меня тут было можно вровень с гостиницей, а выследить – так еще и труднее.

И вот на исходе третьего дня этого почти бесцельного похода мои глаза усмотрели впереди некую точку, что довольно быстро увеличивалась.

Путник явно шел навстречу мне по другой стороне дороги, ведя в поводу вьючную лошадь с небольшим грузом в изящной перекидной суме.

Когда мы почти поравнялись, я подумал, что передо мной женщина, причем пожилая, судя по степенной манере. Но еще через минуту увидел холеную узкую бороду, что сбегала на перепоясанную хламиду из-под широкого головного покрывала, дубленую кожу щек и живые темные глазки, что уставились на меня с непонятным юмором. Врач.

– Привет вам, почтенный медикус, – поздоровался я как младший.

– И тебе привет, юный мастер, – отозвался он.

– Позволь спросить тебя, лекарь. Отчего ты ведешь коня в поводу и не сядешь на него верхом? (Отчего это меня так задело? Спросите что полегче.)

– Сын мой, это не просто конь, а драгоценный отпрыск из рода любимиц Пророка, вороная кохейлет, и она сейчас на сносях, – ответил старик неторопливо.

– Так отчего же тебе было не оставить кобылу в конюшне?

– Быть может, я не вернусь туда, откуда вышел, а кобылица с ее ношей – единственное мое достояние.

– Нельзя ли спросить, откуда это ты вышел?

– Можно, и я отвечу тебе, что из небольшого городка Фрайбург.

– А куда путь держишь?

– Куда глядят мои глаза и шагают ноги, молодой… мейстер.

Да. Он меня прочитал без запинки, несмотря на отсутствие меча и кожаного плаща с капюшоном. Интересные дела!

– Послушай, лекарь, уж коли мы разговорились. Я мог бы – чисто по-человечески – тебе помочь? (Что это со мной делается, люди добрые!)

– Кто знает, молодой мейстер, – на этих словах старик откинул свою покрышку с головы, и я увидел, что он почти мой ровесник: ну, со скидкой на то, что гладкая смуглота лица и яркие глаза скрадывают настоящий возраст. В коротких волосах, покрытых черной шапочкой, и в темно-русой бороде – ни единого вкрапления седины, вокруг черных, как омуты, глаз – ни морщинки, из-под вислых усов выступают сочные и яркие губы.

– Так что я говорю, – ответил медик в куда более живой манере, – ты ведь тот самый вестфольдский мастер-мечник, который на днях исчез неведомо куда. Не бойся, не для того я тебя ищу, чтобы донести.

– Как-то уж очень в лоб ты ищешь того самого пропащего казнедея, – проговорил я, нащупывая за широким поясом метательный нож с тяжелой рукоятью.

– Я объясню, если ты, юноша, перестанешь считать, что твой ножик быстрее моего кинжала, – он откинул широкий рукав и, смеясь, продемонстрировал мне клинок длиной в предплечье, что как раз поместился между ладонью и локтевой впадиной: яблоко в кулаке, острие на сгибе. – Салам?

– Мир, – я вытащил руку из-за пояса и продемонстрировал ему, что в ней ничего нет.

– Тогда слушай, – заговорил он, деловито заправляя свой тесак под серебряное запястье, – насчет тебя самого как раз просто: ваши палачи скрывают лицо только на помосте, и их немного: по мейстеру на город. Не удивительно, что врач, который пользует снятых с дыбы и обожженных ведьминской свечой, знает каждого автора этих деяний. Меня зовут к тем, кто оправдан, к осужденным я хожу сам, если ты понимаешь.

– А на сей раз тебе платили или ты занялся благотворительностью?

– Второе. Молодому дворянину собираются отсечь голову за… не знаю, как выразиться. Поединок или богохульство, с какой стороны посмотреть. Я лечил его после сунских браслетов. Ты понимаешь, он ведь фехтовальщик. Не такой уж умелый, но отваги и таланта ему не занимать.

Китайский браслет – так называется кольцо вокруг запястья, к которому на цепочках привешены бамбуковые палочки. Сущая мелочь по виду, но если вложить эти палочки между пальцев и зажать всю кисть в тиски с мягкой прокладкой – боль от раздробленных костей мало кто способен вынести. Особенно если знает, что никакая тонкая работа ему после того уже не дастся.

– И вылечил?

– Кого? Юного милорда – конечно, а вот нашего досточтимого мейстера и сам Эблис бы из гроба не поднял. За некоторое самоуправство на допросе простой народ камнями побил. Юный виконт очень любим горожанами.