Ольга Голосова - Преобразователь Страница 85

— Но в Китае во Христа не верят, а Россия — оплот и все дела…

Петя с подозрением заглянул мне в глаза.

— Ты что, Серег, издеваешься? Я же серьезно тебе, как другу…

— Да ты чего, Петь?! Я серьезен, как никогда.

— Так в том и дело! Может, завтра в Китае все поверят, а у нас перестанут. Сколько уже было таких империй? Вот Византия. Куда уж лучше! А лежит в развалинах, а в святой Софии — мечеть. Вот тебе и империя, вот тебе и православие, вот тебе и молитвы за победу византийского оружия. Всех святых своих в тюрьмы пресажали, вон поизгоняли да врали про них всякое…

Я же про себя думал, что конец нашей империи близок, как никогда. Вот он, сидит рядом с Петей, и одна его подпись может уменьшить Россию до Уральских гор. И будет у нас в Сибири православный, а может, и не очень, но Китай. А мой клан будет им править. Многая лета!

И по всем законам жанра Петя должен был меня отговаривать от пагубного стремления во имя личных амбиций и ошибочно понятой политики дробить нашу Великую и Неделимую…. Кстати, а кто знает, какой смысл вложен в слова нового гимна «Славься, Отечество наше народное…»? Бывает еще и отечество ненародное, что ли? Можно было и «великое» написать… не жалко.

— Однажды к нам на исповедь женщина пришла. Первый раз за всю жизнь! И дежурный священник развернул ее, потому что на ней были брюки! Боже! Христос блудницу приял, а мы кающуюся душу извергли за штаны! И ладно бы штаны какие, а то брюки, в которых зимой все ходят, потому как холодно!

Петя замолчал, тяжело дыша. Его щеки порозовели, он теребил потертые вылинявшие четки.

Собственно, мне нечего было возразить ему, кроме того, что я сам твердил своим менеджерам: «Корпорация сильна единообразием и единомыслием!» Но вместо этого я вдруг положил ему руку на плечо.

— Мы, крысы, совсем не лучше. И если ты можешь просто потерпеть все это, как терпят насморк или ревматизм, потому что ты знаешь, ради Кого терпишь, то мы, Петя, просто звери. И наш конец очевиден.

Я замолчал, глядя на пыльную, убитую ногами сотен людей землю.

— Да, вот еще, Петь. Прости меня за тогда… За Анну. За ночь ту. Я не должен был…

— Не надо, Сереж. Я простил уже. Я сам… Ты меня прости. Мне было страшно очень. Я испугался очень. Я так испугался, когда однажды в храме одна женщина вдруг стала кричать, выть и обвинять всех… Она кричала, что жить не может, что ей не надо жить и что она требует себе смерти…

Это душа так кричит, когда больше терпеть не может.

Я ничего про вас не знаю, но я одно знаю: ты не зверь, Сережа. Ты можешь выбрать другое… другую дорогу. И, может, я глупость скажу, но я все равно буду за тебя молиться, пока Господь позволит. Бог все может изменить, Сережа. Нет ничего во всем мире, что невозможно Ему, ведь все Он сотворил.

— Тогда почему Он всех не спасет?

— Потому что есть те, кто не хочет быть спасенным. Им Бог не нравится. И Бог освобождает их от Себя.

— Что ж, все по понятием. Не нравится — не ешь.

Я поднялся с завалинки.

— Может, поужинаем? — Петя вскочил следом.

— Давай.

И мы вошли в дом добрейшей Антонины Федоровны.

Прямо на ветхих ступеньках старушкиного крыльца я догадался, почему медальон отец спрятал в копилку-дембеля. Дембель означает конец войне. А тот, кто готов умереть за идею, слишком часто готов за нее убивать.

* * *

На первой же электричке я покинул Посад. В моей квартире все было без изменений. Табличка «Продается» по-прежнему висела на дверном глазке. Я вошел и бросил на стол пакет с продуктами.

Принял душ, позавтракал, попил кофе. Мои вещи никто и не думал вывозить, поэтому я переоделся в свежую рубашку и джинсы, попшикался любимым одеколоном и завалился на кровать с купленным по дороге макбуком. Деньги вчера нашлись в тайнике. Их мне хватит надолго.

Я лазил по сайтам в поисках подержанного автомобиля. Я искренне не знал, что мне делать дальше. Мое чудесное воскресение не входило ни в чьи планы. Я даже не знал, кто я теперь — крыса или человек. Завис посредине двух миров, и жизнь превратилась в точку равновесия, через которую проходит маятник — прежде, чем качнуться в сторону.

Просматривая рекламные объявления, я мучительно искал решение и не видел его.

Я снова вспомнил коробку и связанных хвостами крыс. Мне нужно спасти Аиду, только не так, как однажды я спасал Машу и Анну. Но как?

На той рождественской открытке был телефонный номер. Два часа я пил кофе и смотрел телевизор, прежде чем взял в руки телефон и позвонил.

В трубке стояла тишина.

— Я готов встретиться. Когда и где? — сказал я в черное стекло мобильника.

— Сегодня в шесть, возле метро ***. Прямо у выхода — кафе. Там и увидимся.

Анонимный собеседник отключился.

В шесть вечера я сидел и ждал того, кто явился виновником всего, что со мной приключилось. Я не знал, кого я жду: Александр Яковлевич не называл имен. Когда-то он честно предупредил меня о том, что Гильдии нужна только моя смерть, и я мог убедиться в его искренности. Но теперь мне было наплевать. Я хотел получить назад то, что мне принадлежало.

Я курил, пил кофе и ждал. Нет, никто не опаздывал, просто я пришел на полчаса раньше: нервы шалят и местность обозреть надо.

Когда в дверном проеме возникли два мужика с оттопыренными полами пиджаков, стало ясно, что Наместник Магистра прибыл. Охрана остановилась у входа, осмотрела зал, окинула меня профессиональным взглядом и что-то доложила по рации.

Внутри у меня похолодело, но я лениво посмотрел на часы и закурил новую сигарету. Я не боялся, что меня убьют. Я боялся узнать правду.

Охранники расступились и я увидел… полковника. Того самого, с зелеными глазами, который допрашивал меня сначала в Бухаре, а потом на старой даче. Прошло-то всего ничего, а кажется, протекли годы.

Он легко прошел между столиками и присел напротив, глядя на меня поверх очков.

Подлетевшему официанту заказал виски, улыбнувшись, снял очки и убрал их в нагрудный карман.

— Ты хотел меня видеть, Сергей? Что ж, я пришел. Должны же иногда и крысоловы приходить на зов крыс. Я вижу: ты выжил.

— Владимир Николаевич, если не ошибаюсь?

— Для тебя по-прежнему так, мой друг. Но можешь называть меня Наместником, — он символически чокнулся с воздухом в мою сторону и пригубил виски. — Так что ты хотел, Сергей Георгиевич?

— Аида у тебя. Верни ее мне. Я приказываю тебе на правах Верховного Магистра.

Я распахнул ворот рубахи, и он увидел на моей груди, чуть ниже круглого шрама от пули, мерцающий камень с голубиное яйцо, навеки сжатый в золотом кулаке.

Странная судорга, какая случается у одержимых пляской святого Витта, исказила его лицо, но мгновенно исчезла, сменившись невозмутимой маской.

— Я не присягал тебе.

— Но завтра, на Совете, ты должен будешь сделать это. И тогда я потребую отчета в смерти моего отца, в гибели моей матери, в убийстве моей… сестры. Ты знаешь, что за это полагается смерть. Ты поднял руку на Магистра — ты должен умереть.

— Хорошо. Я отвечу Совету. Но ее я тебе не отдам. Я отдам ее отморозкам. И ее будут насиловать до тех пор, пока она не сдохнет. Хоть сто раз на дню. Перекинуться она не может, так что никуда не денется.

— Почему?

— Ты спрашиваешь почему?! Люди добрые, он спрашивает почему?!!!??? Владимир Николаевич хлопнул себя ладонями по коленям и обернулся на охрану.

— Ты что, так ничего и не понял? Потому, что она твоя жертва! Потому, что степень Магистра требует экзамена, как и любая другая степень! Экзаменом на мастера является создание шедевра, так было с тех пор, как возникли мастера, ученики и подмастерья. Сапожник шьет превосходные сапоги, а крысолов находит свой зов и ловит крыс! Магистр должен поймать не просто крысу. Он должен поймать самую превосходную, видящую, из королевской семьи. Он должен убить королеву, ту — так гласит устав, — которая может стать человеком! Аида — твоя королевская крыса, она — доказательство того, что ты можешь быть Магистром.

— Но причем здесь отец? Почему вы…

— Да потому, мой юный друг, что твой отец едва не погубил нас! О, однажды уже нашелся такой безумец, взявшийся приручать крыс! Знаешь, что из этого вышло? Сколько крови из этого вышло, ты знаешь??? Черная смерть — чума, обрушившаяся на нас и унесшая жизнь половины Европы, это ли не цена вопроса? Тысячи, сотни тысяч крыс штурмовали наши города, потому что они жаждали мести. Мы просто захлебнулись тогда, мы уже ничего не могли сделать… А голод? А Столетняя война? Или тебе привести факты посвежее? Ближневосточные конфликты? Развал государства? Опиумные войны? Конфликт в Чечне? «Гильдия — это я!» — вот что говаривал твой отец, когда я просил его прекратить дурацкие опыты… Твой отец!.. Знаешь ли ты, кто был твой отец? Он был сыном моей мамы и моего папы, он был мой брат, слышишь, мой младший брат!.. А потом он превратился в…