Йен Макдональд - Дом дервиша Страница 9

— Что у вас еще есть? — спрашивает Айше.

Топалоглу выкладывает миниатюры как гадательные карты. У него ослиные зубы, желтые пластинки эмали. От их вида Айше нехорошо. Она наклоняется над миниатюрами, разложенными на столе в отдельном кабинете, и настраивает увеличительное стекло на своем цептепе.

— Они подлинные, — блеет Топалоглу.

И плохонькие, думает Айше, сканируя мазки, окантовку, мельчайшие детали фона. Миниатюры школ Исфахана и Топкапи были работой многих мастеров. Каждый художник специализировался на чем-то одном и всю жизнь совершенствовался в своей области. Были мастера розы, облаков, скал, а также маэстро, который никогда ничего не писал, кроме плитки. Это явно работы учеников. Слишком силен контраст между тщательно прорисованными фигурами и «сырым» фоном. Не развито еще внимание к микроскопическим деталям. Великие миниатюристы, анонимные и идентифицируемые только по стилю, могли нарисовать решетку, оконные ставни, плитку на стене самым кончиком кисти. А это штамповка томов суфийской поэзии, такие мелкие паши и беи скупали целыми полками, чтобы произвести впечатление на своих домашних.

— Мусор. Мусор. Мусор. Все? А что в обувной коробке?

Топалоглу прижимает коробку, наполовину скрытую полой пиджака, к себе. Коробка из-под кроссовок «Найк», модель пятилетней давности, как замечает Айше. По крайней мере сегодня на нем подобающие для такой встречи ботинки, начищенные до блеска. По опыту Айше, обувь может многое сказать о человеке.

— Несколько вещиц, которые вы, возможно, назовете безделушками.

— Покажите.

Айше не дожидается, когда Топалоглу откроет коробку, и срывает крышку сама. Внутри действительно громыхает всякий мусор: армянские кресты, православные кадила, пара зеленоватых обложек Коранов. Туристическая белиберда с Гранд-базара. Вдруг среди потускневшей латуни блестит серебро. Миниатюрные Кораны. Айше с жадностью выкладывает их в ряд на столе. Свет лампочек, встроенных в потолок, отражается бриллиантовыми искрами от книжиц размером с большой палец.

— Вот это мне интересно.

— Это безделушки для паломников по двадцать евро, — говорит Топалоглу.

— Для вас, господин Топалоглу. Для меня и для коллекционеров это истории. — Айше стучит по покрытому гальваническим серебром футляру XX века, увеличительное стекло в виде глаза, традиционного амулета «бонд-жук», защищающего от порчи. — Некий юноша отправляется служить в армию. Мать, как ни пыталась, не смогла пристроить его в какое-нибудь тихое местечко типа туристической полиции, поэтому дает с собой Священный Коран. Как говорится, носи при себе слово Всевышнего, и Всевышний прижмет тебя к своей груди. — Еще один Коран начала XIX века, золоченый футляр, очень тонкая работа. — Купец из Коньи после долгих лет накопления капитала наконец освобождается от земных забот, чтобы совершить хадж. Наложница дарит ему этот Коран на память. Помни, мир ждет тебя.

— Откуда вы знаете, что этот Коран из Коньи?

— Выполнен в стиле Мевлеви, но не сувенир на память о паломничестве Руми, те как раз дешевый туристический мусор в массовом производстве. Нет, здесь куда более изысканная работа. Чувствуются деньги и вера. Как только вы научитесь видеть, то услышите и истории. — Айше кладет палец на крошечный серебряный Коран, который по размерам не превышает большой палец и нежен, как молитва. — А это XVIII век, Персия. Но здесь только половина. Священный Коран разделен? — Она открывает миниатюрный футляр и кладет персидский текст на ладонь. — Что за история за ним скрывается? Обещание? Разлученные возлюбленные? Вражда внутри одной семьи? Залог? Контракт? Вам захочется узнать. Это рынок. Кораны, как вы говорите, безделушки. А вот истории… Люди всегда будут покупать истории. — Айше кладет крошечную половинку Корана обратно в футляр. — Беру эти три. Остальное мусор. Пятьдесят евро за каждый.

— Мне казалось, что триста евро более подходящая цена.

— Не от вас ли я слышала, что это безделушки для паломников по двадцать евро? Двести.

— Наличкой.

— Наличкой.

Топалоглу соглашается на двести.

— Хафизе отдаст вам деньги. Принесите еще таких, тогда поглядим, что там с миниатюрами.

Топалоглу почти обнажает свои крестьянские зубы в улыбке.

— Приятно иметь с вами дело, госпожа Эркоч.

На ступеньках и вдоль деревянной галереи раздаются шаги. Это цокают каблуки Хафизе. Скромный хиджаб и модные каблуки. Стук в дверь. На лице Хафизе застыло выражение наполовину озадаченное, наполовину недоверчивое.

— Госпожа, к вам клиент.

— Сейчас подойду. Не могла бы ты закончить с господином Топалоглу? Мы условились на двухстах евро за эти три.

— Наличными, — добавляет Топалоглу.

Хафизе еще заберет себе двадцать процентов «комиссионных» от цены. Для молодой женщины с претензиями на респектабельность она неплохо умеет торговаться, не хуже, чем уличные торговцы, продающие на пристани Эминеню поддельные футболки.

С кругового балкончика Айше смотрит вниз, на семахане, танцевальный зал, где некогда кружились дервиши, доводя себя до религиозного исступления. Посетитель наклоняется к витрине с Торами. Его загораживает большая латунная люстра, но Айше улавливает блестящую рябь, напоминающую масляную пленку на луже в Эскикей, которая расходится по спине гостя. Наноткань. Дорогой костюм.

Пока Айше спускается по ступенькам, Аднан присылает на ее цептеп видео. Айше разглядывает широкий Босфор, белую лодочку у пристани, снижающихся чаек, медленно движущуюся полоску машин на мосту. Мимо проходит газовый танкер. Аднан позволяет камере задержаться на нем. Его мечта, его дворец, когда закроется Бирюзовая площадка. Мы все еще не на той стороне Босфора, мой анатолийский мальчик. Ей нужно попасть обратно в Европу.

— Я Айше Эркоч.

Гость пожимает протянутую руку, и электронные визитные карточки с треском перескакивают из ладони в ладонь.

— Хайдар Акгюн. Я тут рассматривал ваши еврейские рукописи. Превосходная микрография. — На его костюме на темном фоне проступал более темный муаровый узор. Серебряные запонки на манжетах. Айше обожает серебро. Серебро более сдержанное.

— На самом деле тут двойная микрография. Если присмотритесь, то увидите — внутри одной каллиграфии вторая.

Акгюн наклоняется ближе к странице. Мерцает цептеп. Лазерные лучи танцуют по поверхности глаза, рисуя на сетчатке увеличенное изображение. Это текст из Пятикнижия, шрифт помещен в декоративное обрамление из переплетающихся цветочных стеблей, решеток и фантастических геральдических существ с головами драконов и хвостами змей. Весь этот декор дразнит глаз, но если отвлечься от переднего плана, то видны очертания малюсеньких букв. И только под увеличительным стеклом появляется второй слой микрографии: оказывается, крошечные значки, в свою очередь, состоят из цепочек буковок еще меньшего размера. Глаза Акгюна расширяются.

— Очень необычно. Я видел подобное всего в двух местах. Первый раз у дилера в Париже, второй — в отделе редких рукописей Британской библиотеки. Сефарды, я полагаю? Испанцы? Португальцы?

— Угадали. Португальцы. Семья сбежала в пятнадцатом веке из Порту в Константинополь. Микрографическая окантовка воспроизводит биографию царя Давида из Книги Руфи.

— Это нечто, — говорит Акгюн, сосредоточенно изучая плетение каллиграфии.

— Спасибо, — отвечает Айше.

Это один из ее самых любимых экспонатов. Много незаметных конвертов, набитых евро, пришлось отдать, чтобы выцарапать его из отдела полиции по борьбе с преступлениями в сфере искусства. Айше захотелось заполучить Пятикнижие в тот же миг, как его показал контакт в полиции. Для кого-то антиквариат — это потенциальный престиж, острое ощущение власти, деньги, которые можно заработать. Для Айше это красота, курсив красоты, закручивающийся по спирали через арамейские и сирийские тексты к демотическому письму папирусов Оксиринхуса, скрупулезно прописанных квадратных букв еврейского письма ученых-талмудистов из Лиссабона и Милана, божественной каллиграфии переписчиков Корана из Багдада, Феса и Гранады. Красота перетекает в органичные линии рисунков к Евангелиям из монастырей от Святой Екатерины на Синае до Клюни, в божественный свет греческих и армянских икон, сквозь тончайшие ослепительные детали персидских миниатюр к горящим линиям блейковских пожаров воображения. Зачем торговать красотой, если не ради красоты?

— Вы размышляете, как далеко можно зайти, помещая одну надпись внутрь другой? — спрашивает Акгюн. — Возможно, до нанографии? Вам кажется, что это было бы нечто наподобие нанотехнологии? Чем меньше, тем мощнее? Есть ли уровни, которые мы не можем прочесть, но которые оказывают самое глубокое влияние на подсознание?