Фрэнк Херберт - Еретики Дюны Страница 9

Информационные устройства библиотеки стали внезапно чуждыми и опасными. Он боялся не того, что его вопрос опять наткнется на глухую стену, а того, что получит ответы.

«Почему я настолько важен для Шванги и других?»

Он почувствовал, что с ним сделали что-то неправильное, даже Майлс Тег и Патрин. Разве это правильно — брать клетки человека и производить гхолу?

С огромным колебанием он задал следующий вопрос:

— Может ли гхола когда-либо вспомнить, кем он был?

— «Это осуществимо».

— Как?

— «Психологическая идентификация гхолы через пробуждение тех или иных глубинно сохраняемых рефлексов его исходного „я“, которую возможно спровоцировать нанесением травмы».

Это вообще никакой ответ!

— Но как?

Здесь вмешалась Шванги, без уведомления войдя в библиотеку. Значит, что-то в его вопросах пробудило ее тревогу!

— Со временем тебе все станет ясно, — сказала она.

Она разговаривала с ним свысока! Он ощутил в этом несправедливость и отсутствие правды. Что-то внутри его говорило, что в его неразбуженном человеческом «я» больше мудрости, чем в тех, кто притворялись, будто они выше его. Его ненависть к Шванги достигла высшего накала. Она была воплощением тех, кто терзал и доводил его до отчаяния, отказываясь отвечать на вопросы.

Теперь у него разыгралось воображение. Он способен вернуть себе свою исходную память! Он ощущал, что это правда. Он вспомнит своих родителей, свою семью, своих друзей, своих врагов. Он спросил об этом Шванги:

— Вы произвели меня из-за моих врагов?

— Ты уже научился молчанию, дитя, — полагайся на это знание.

«Очень хорошо, вот так я и буду сражаться с тобой, проклятая Шванги, — буду молчать и учиться, не покажу тебе, что по-настоящему чувствую».

— Ты знаешь, — сказала она, — по-моему, мы воспитываем стоика.

Она ему покровительствует! Данкан не желал, чтобы ему покровительствовали, он желал сражаться с ними со всеми — вооружаясь молчанием и наблюдательностью. Данкан убежал из библиотеки и закрылся в своей комнате.

Впоследствии он получил множество подтверждений, что является гхолой. Даже ребенок понимает, когда жизнь вокруг него идет необычным порядком. Случалось, он видел других смеющихся и перекликающихся детей, гуляющих за стенами по окаймлявшей Оплот дороге.

Он нашел в библиотеке рассказы о детях. Взрослые не приходили к этим детям и не загружали их суровыми тренировками, которыми обременяли его. У других детей не было Преподобной Матери Шванги, которая постоянно бы вмешивалась даже в мелочи их жизни.

Его открытие повлекло за собой еще одну перемену: Гиэза была отозвана и не вернулась.

«Она не должна была допускать, чтобы я узнал о гхолах».

Правда была сложней — как объяснила Шванги Луцилле, когда они в день приезда Луциллы наблюдали за Данканом с галереи.

— Мы знали, что наступит неизбежный момент. Он узнает о гхолах, начнет целенаправленно выспрашивать.

— Самая пора была, чтобы все его образование взяла на себя полная Преподобная Мать Гиэза.

— Ты сомневаешься в моем суждении? — огрызнулась Шванги.

— Разве твое суждение столь совершенно, что в нем никогда нельзя усомниться? — мягкий голос Луциллы задал этот вопрос как пощечину.

Шванги почти минуту сохраняла молчание, затем сказала:

— Гиэза находила гхолу очаровательным ребенком. Она плакала и говорила, что будет тосковать без него.

— Разве ее не предупреждали насчет этого?

— У Гиэзы не было нашей подготовки.

— Тогда-то ты и заменила ее на Тамалан. Я не знаю Тамалан, но, думаю, что она весьма стара.

— Весьма.

— Какова была его реакция на устранение Гиэзы?

— Он спрашивал, куда она делась. Мы не ответили.

— Как обстоит дело с Тамалан?

— На третий День пребывания с нею, он очень спокойно сказал: «Я тебя ненавижу. Ты именно этого и рассчитывала добиться?»

— Слишком быстро!

— Как раз сейчас он наблюдает за тобой и думает: «Я ненавижу Шванги. Придется ли мне возненавидеть и эту новенькую?» А еще он думает, что ты не похожа на других старых мегер. Ты молода. Он поймет, что это наверняка очень важно.

Людям жить лучше всего, когда у каждого есть свое определенное место, когда каждый знает, в какой задуманный порядок он вписан и чего может достичь. Разрушь отведенное место — и ты разрушишь личность.

Майлс Тег не желал этого назначения на Гамму. Оружейный наставник, полностью отвечающий за мальчика-гхолу? Пусть даже за такого, как этот, со всей историей, переплетенной вокруг него. Это было нежелательное вхождение в хорошо отлаженный быт отставника Тега.

Но он прожил всю жизнь как военный-ментат, повинующийся воле Бене Джессерит, и любой акт неповиновения даже входить не мог в его компутацию[1].

«Quis custodiet ipsos custodiet?» «Кто будет охранять охранников?» Кто проследит за тем, чтобы охранники не совершили никаких нарушений?

Этот вопрос, над которым Тег не раз как следует задумывался. Отсюда и возникла одна из главных основ его верности Бене Джессерит. Чтобы там ни говорили об Ордене, а он проявляет восхитительно последовательную целеустремленность.

«Моральная целеустремленность» — так окрестил это Тег.

Моральные цели Бене Джессерит полностью отвечали принципам Тега. То, что эти принципы заложил в него Бене Джессерит, не имело никакого значения. Рациональное мышление, особенно рациональность ментата, не может вынести иного суждения.

Тег довел эту мысль до абсолюта: «Если даже лишь один-единственный человек следует таким руководящим принципам, наше мироздание становится лучше». Это никогда не вопрос справедливости. Справедливость требует обращения к закону, а закон может оказаться ветреной дамочкой, потому что всегда идет на поводу у законников. Нет, это вопрос честности, концепции более глубокой. Приговоренные должны ощущать справедливость вынесенного им приговора.

Заявления типа «Буква закона должна соблюдаться» представляли опасность руководящим принципам Тега. Честность требует соглашения, предсказуемого постоянства и, свыше всего прочего, верности вверх и вниз по иерархии. Для руководства, управляемого такими принципами, не требуется никакого внешнего контроля. Ты выполняешь свои обязанности потому, что это справедливо. И ты повинуешься не потому, что это предсказуемо правильно. Ты делаешь это, потому что так справедливо именно для данного момента. Предсказание, предвидение вообще ничего общего с этим не имеют.

За Атридесами прочно закрепилась репутация провидцев, но подобные умозаключения имели мало места в его мировоззрении. Принимай мироздание таким, каким оно тебе является, и прилагай свои принципы там, где это возможно. Подчиненный обязан безоговорочно исполнять приказы, отданные сверху. Не то чтобы Тараза подала это как беспрекословный приказ, но было ясно, что под всем подразумевалось.

— Ты идеальный человек для выполнения этой задачи.

Он прожил долгую жизнь, в которой было множество высочайших достижений, и на покой ушел с почетом. Тег знал, что стар, медлителен, что старость вот-вот возьмется подтачивать всеми своими червоточинами его ум, но живо откликнулся на призыв к исполнению долга, даже при том, что ему пришлось перебарывать желание сказать «нет».

Назначение Тараза привезла ему лично. Могущественная повелительница всего (включая Защитную Миссионерию) выбрала именно его. Не просто Преподобная Мать, но Верховная Преподобная Мать.

Тараза прибыла в его убежище на Лернаусе, где он жил после отставки, — большой почет, и он это осознавал. Она ждала его у дома, не предупредив предварительно о своем прибытии, сопровождаемая только двумя послушницами и небольшим отрядом охраны. Он узнал некоторые лица. Тег сам готовил этих людей. Она прибыла утром, вскоре после завтрака. Тараза, зная распорядок его жизни, понимала, что он бодрее всего именно в этот час — так она хотела застать его пробужденным и во всей полноте его способностей.

Патрин, старый денщик Тега, провел Таразу в гостиную восточного крыла, в небольшое элегантное помещение, где была только основательная настоящая мебель. Нелюбовь Тега к песьим креслам и другой живой мебели была хорошо известна. Какой был у Патрина кислый взгляд, когда он провел в эту комнату облаченную в черное Верховную Мать. Тег сразу же понял значение этого взгляда. Длинное и бледное лицо Патрина, покрытое старческими морщинами, могло представляться другим неподвижной маской, но Тег не проглядел углубившихся морщин в углах его рта, застывшего взгляда старых глаз. Значит, Тараза сказала нечто потревожившее Патрина. Через высокие скользящие двери толстого плаза открывался вид на восток — на длинный травянистый склон до деревьев вдоль реки.