Анна Одина - Магистр Страница 9

Винсент тенью бродил по монастырю целых три дня. Скрипторий – хранилище – дортуар – клуатр… Никто не удивлялся его присутствию, потому что все лихорадочно собирались в новое безопасное место. Нанкин, великая Южная столица! Там все будет по-другому! Еще бы, Нанкин всегда ассоциировался у европейцев с первой англо-французской победой: больше полувека назад дракона впервые взнуздали именно здесь, заставив выплатить двадцать один миллион долларов контрибуции и отдать британцам Гонконг[28]. Китайцы относились к Нанкину подозрительно: буквально через десять лет после Нанкинского договора здесь обосновались восставшие тайпины[29], первым делом разбившие Фарфоровую башню. Но ничего… ничего! Из башни же не чай пить – так что бежать в Нанкин, спасаться! Не покидать же Китай?!

В монастыре тем временем появился новый настоятель, отец Модест, оказавшийся энергичным человеком. Круглый, улыбчивый, с колючими серыми глазами на загорелом лице, он потратил один вечер на тихие консультации с руководством приюта и со старшими воспитанниками, полночи просидел над бумагами покойного отца Иоахима и пришел к каким-то решениям. Наутро сборы активизировались: стало известно, что эвакуация произойдет через пять дней после снятия осады. Никто не желал думать об альтернативах: ведь отбили же впятидесятером англичане, американцы и русские у проклятых боксеров Татарскую стену Посольского квартала? Значит, враг не пройдет.

За три дня хождений Винсент как будто удостоверился, что Агнес немного успокоилась и не предпримет ничего драматического, ночью вновь исчез и отсутствовал двое суток. Когда он опять появился во внутреннем дворике, его ждали четверо старших мальчиков. Детей, если их никто не усыновлял, держали в приюте до семнадцати лет, а потом устраивали работать. К концу этого срока в монастыре оставались самые… нежеланные. История неусыновления Винсента нам известна, а вот вам, читатель, причины, по которым в Святом Валенте до шестнадцатилетнего возраста болтались Люк, Эндрю, Джозеф и Антонио: Джозеф был ленив, Антонио агрессивен, Эндрю вороват, а Люк уродлив (впрочем, как и Джозеф). При этом они отлично владели основным навыком выживания в монастыре: показной набожностью и умением опускать голову, шевеля губами во время молитвы. Подменыша-чейнджлинга они прежде никогда не трогали – слишком уж он был странным, да и мог за себя постоять, а тут…

– Эй, Ратленд, – тихо окликнул черную тень Антонио. – Ты откуда взялся?

Тень медленно развернулась. Винсент оглядывал четверку подростков.

– Язык от страха проглотил, – подхватил Люк. – Где был, говорят?

Они приблизились. И действительно. Надо было быть настолько тупыми и ленивыми, чтобы не понять, что он уходил и возвращался у всех под носом. Не перелезал через неудобную высокую стену, видную изо всех окон, а спускался в заброшенную шахту колодца… Во внутреннем дворе сохранился старый грот, а в нем – вход в цистерну (в былые времена цитадели обзаводились огромными резервуарами с питьевой водой на случай осады). Вход в подобный колодец Св. Валента был оформлен как искусственная пещера, притулившаяся в углу клуатра. Беда с этим углом оказалась одна: полтора месяца назад именно с той стороны внутрь проникли боксеры, и Винсент не мог увести Агнес в подземный ход.

Подменыш все не отвечал, размышляя. Если ему устроили засаду, ее кто-то продумал. Кто же?

– Make yourself scarce, Bourgeois[30], – вымолвил Винсент, адресуясь к Люку, – тебе давно пора баиньки.

Четверо подошли ближе.

– А ты-то чего не фпиф, Ратленд? – прошепелявил Джозеф. Этот не только звучал по-свински, но и размерами был похож на маленького кабана. Отсюда и лень – кому охота таскать такую тушу? – Пофнакомлю со фтальным кафтетом, быфтро зафнешь.

Все засмеялись. Неожиданно нападавшие замолкли, поняв, что Ратленд смеется вместе с ними.

– Давай, – легко согласился Винсент и сложил руки на груди, прислоняясь к стене.

Джозеф и Антонио переглянулись, вспомнив, что от стычки Винсента и Агнес с ихэтуанями остались трупы и раненые – со стороны нападавших.

– Дошутишься ты, Ратленд, – угрожающе прошипел Антонио. Поначалу он, как и все, говорил по-французски, но для пущей остроты перешел на английский, который знал по причине неудавшейся попытки усыновления одной американской парой, прельстившейся его сладкой южной внешностью, но после первой же воровской эскапады вернувшей сиротку в приют. – Rutty-boy. Ratty-boy. Rat boy, rat with scar. Тебе надо зваться Rat-and-scar, а не Rutland![31] – Путем многотрудных переборов Антонию удалось-таки придумать оскорбление, намекающее на шрам, полученный Винсентом в стычке с боксерами.

Остается неизвестным, насколько сильно Винсент собирался оскорбиться, услышав рожденный в муках неологизм Антонио. Утомившийся неизвестностью Эндрю, видимо, решил побыстрее исполнить то, для чего их собирал отец Модест, подкрепивший заказ взрослым угощением из неприкосновенного запаса отца Иоахима, поэтому он вылетел из полукруга и резко опустил на ключицу Чейнджлинга отрезок трубы. Но Винсент успел с запасом: скользнул в сторону, поймал летящую руку и, вывернув ее за спину Эндрю, легким движением отправил хозяина руки вниз, в грот.

История во внутреннем дворике повторилась, на сей раз как фарс: пострадали все, кроме предполагавшейся жертвы. Вороватый Эндрю со сломанной рукой агонизировал возле сухой цистерны, шепелявый Джозеф, держась за окровавленную голову, крючился на камнях (великое дело – ускорение свободно летящего тела противника, когда за спиной у защищающегося твердая стена), а инициативный Люк тоже лежал на земле, ухватившись за самое дорогое (ибо в дворовом бою без правил бьют и ниже пояса, по ситуации), и не столько стонал, сколько громко задумывался о своем будущем. На ногах оставался только агрессивный остроумец Антонио: он теперь стоял у стены, и к печени его было приставлено острие знакомого читателям, но по-прежнему не видимого никому клинка. Клинок Винсент держал левой рукой – правый локоть у него был поврежден (кусок трубы имелся не только у Эндрю).

– Молодец ты, Рэт-н-скар, – прошипел Антонио сквозь зубы, – умеешь за себя…

Но Винсент не стал его слушать.

– Отец Модест? – тихо спросил он, понемногу прокручивая дырочку то ли в куртке противника, то ли уже у него в боку. – Да или… да?

Антонио охнул и кивнул.

– Хорошо, – Винсент отвел лезвие. Антонио дернулся, пытаясь дотянуться до обидчика, но тот отступил на шаг и ударил его в угол челюсти, коротко и точно. Антонио завалился как подрубленный, только – видимо, в качестве маленького возмездия – ухватившись в падении за травмированный Винсентов локоть. Столкновение окончилось.

Значит, отец Модест хотел наглядно показать: время вольницы закончилось, в монастыре появился сильный лидер, и он не допустит подрыва устоев. А ведь Винсенту предстояло жить в приюте больше двух лет, и если не предупредить сейчас, неизвестно, до чего дойдет ситуация в Нанкине. Раз беседы и карцер на воспитанника Ратленда не влияют, надо действовать грубее. Винсент вернулся в комнату, быстро привел себя в порядок и через четверть часа уже тихо стучал в дверь кельи Агнес. Ответа не последовало. Он выждал ровно три секунды и постучал еще раз, потом, не дожидаясь ничего, бесшумно открыл дверь, подпертую изнутри хлипким табуретом, – другого способа отгородиться от внешнего мира у монахини не было. Агнес лежала на узкой кровати белая, как плат, который носила, будучи сестрой-пекинкой, и руки ее опять были в крови.

Она обрадовалась, увидев воспитанника.

– У меня ничего не получается, – зашептала она. – Винсент, прости! Я обманула тебя, я пыталась… но я не могу. Я только поранила себя.

Агнес сжимала загнутый крючком кусок толстой медной проволоки, вцепившись в него мертвой хваткой, как в соломинку из поговорки, и рука ее тряслась. Воспитанник сделал ей знак молчать, отошел, плотно закрыл дверь, взял табурет и сел рядом с кроватью.

– Агнес, – сказал Винсент, – знаешь, что я принес? – Но он не дал ей ответить, а продолжил:

– Это называется Vitex Agnus castus, правда, похоже на твое имя? Ты ведь любишь играть в имена, вот и мне дала фамилию по названию своего графства… Но какой из меня Ратленд, Агнес? С такими глазами и волосами? – Он не стал углубляться в предположения о происхождении цвета своих глаз и волос, а вместо этого, не теряя темпа, пошел дальше, Агнес слушала его изо всех сил. – Это растение довольно сложно найти здесь, оно любит влагу, но и засухи переносит хорошо. И тогда, после засухи, красиво цветет… пышными сиреневыми цветами. Его называют еще Авраамовым деревом, священным витексом, монашим перцем, – скрюченные пальцы Агнес чуть расслабились, – деревом чистоты… это простое вербеновое. Витекс распространен в Западной Азии, а мы с тобой в Восточной. Мне пришлось долго его искать.