Дарий Дюже - Сады проклятых. Путь души Страница 9

Он стоял над ручейком, вытекающим из чаши родника, из под корней старого-престарого дуба, и смотрел на отражение в струящемся зеркале. Вода… холодная… чистая… вкусная – не то, что кручья кровь. Наклониться и напиться, налакаться вдосталь, так что б пузо треснуло… Но белый волк так и продолжал стоять, склоняясь над ручейком, ощерив жуткие клыки в улыбке, не менее жуткой. Вот, значит, как. Не пожалел, отдал на закланье. Али слуга нерадивый попался? Хиловата ловушка вышла…

С кончика языка сорвалась розовая капля слюны, перемешанная с вороньей кровью, ударила в текучую гладь воды: и вода стала зеркалом. Битым зеркалом: на миг затвердела и с ломким хрустом тонкого льда покрылась сеточкой паутинок – и в каждом, даже самом микроскопическом кусочке было чужое отражение. Отражение людей, вещей, событий, которых белый волк не знал, не помнил или забыл… а может, их никогда и не было.

Он бежал на запад, оставив далеко за спиной Чёрную скалу, и коварную реку забвения, убитого крука и собственную слабость. Бежал, роняя из пасти влажные комки чёрной земли, которую тщательно жевал, пытаясь избавиться от вкуса кручьей крови. Бежал на запад, чуя запах прошедшей, зная, что не он один вышел на охоту…

Прошедшая

Надо сказать, лже-тролли весьма и весьма облегчили мне путь. Рюкзак стал почти пустым и лёгким, и дорога ещё веселее и быстрее мелькала под ногами. С таким темпом, может и не придётся пополнять съестные припасы местной флорой-фауной. Если не сворачивать с дороги, может, мне хватит всего недели, что бы выбраться отсюда…

Поймав себя на этой мысли, рассердилась чрезвычайно: никто меня сюда за шкирку не тянул, пинками не загонял. Так чего же теперь панически бегу на восток, не обращая ни на что внимания? Испугалась? Чего? Пока ничего, кроме странных, но безобидных происшествий не случилось. Что тогда? Предчувствие? Но почему – сейчас? Почему его не было в нашем Мире, до того, как миновала прокол? Рассерженная необоснованными страхами и тем, что позволила себе ими руководствоваться, сошла с дороги, хоть и пришлось преодолеть внутреннее сопротивление: что-то во мне отчаянно протестовало против такого решения. Но, успокаивая тем, что вынуждена искать воду, всё же начала прочёсывать местность, стараясь не терять асфальт из поля зрения.

Ближе к полудню наткнулась на родничок, причем, возле самой дороги. Тоненькая струйка вытекала из неглубокой песчаной чаши, смачивая асфальт, и исчезала в траве по другую сторону. Интересно, если воду из реки забвения перекипятить, она изменит свои свойства? Вряд ли. Насколько известно, на вкус и цвет она ничем не отличается от обычной воды, а значит дело не в физических свойствах или химическом составе. Следовательно, термообработка не изменит её.

Раньше существовал целый институт, изучающий людей, вернувшихся в наш мир с больной, искаженной или отсутствующей памятью. Чаще всего такие пациенты страдали шизофренией и сомнамбулизмом. Последнее, в какой-то степени, и позволило установить причину, вызывающую подобный эффект. С помощью неусыпного наблюдения из бессвязного бреда были вычленены наиболее часто повторяемые слова: сады проклятых, и вода, река забвения. Но институт был упразднён – уже давно, поскольку методы, используемые в нём, превышали все допустимые нормы разумной жестокости. Больных людей просто использовали, как подопытных кроликов. Информация об этом, каким-то образом, просочилась в прессу, и поднялась грандиозная акция протеста. Правительство вынужденно было перевести таких больных в обычные медучреждения для психически неполноценных людей, и даже арестовало кого-то из руководства института. Очередного стрелочника. Поговаривали, что за этими исследованиями стояли военные: вечные шизофреники, со всех сторон ожидающие коварного неприятеля. Впрочем, любая профессия накладывает на характер человека свой специфический отпечаток. Но это всё – дела давно минувших дней, в зону «садов проклятых» уже много-много лет стремятся единицы, а возвращаются и того меньше…

Умывшись и ополоснув уставшие ноги, пошла дальше, босой, решив не обуваться – может так ноги будут меньше уставать.

Пожалуй, можно не искать воду – из речки или родника я пить не рискну. Память – единственное, что связывает меня с моим миром, и я хочу вернуться. А озеро или болото должны бы выделяться, во всяком случае, на моей родине они выделялись: растительностью, запахом, специфическими звуками водных обитателей.

Ближе к вечеру набрала небольших камней, и принялась швырять в чёрных птиц, сообразив, что они весь день следуют за мной, шныряя по кустам. К тому же это здорово помогало отвлечься от чувства голода и жажды. А вскоре, после того, как подбила одну, стало совсем весело. Сначала они сбились в стаю, вокруг раненой, словно совещаясь, а потом разлетелись и начали нападать на меня, норовя подобраться со спины. Пришлось выломать крепкий дрын из сухостоя, и пару раз хорошенько огреть обнаглевших птиц. Глаз на затылке, конечно, нет, но со слухом всё в порядке: звук рассекающих воздух крыльев выдавал моих неожиданных противников с головой. После того, как двое из стаи заскакали по асфальту, волоча крылья, остальные с визгливыми криками улетели на восток, туда, куда уходила дорога. Интересно, что бы это могло значить…

На ночлег в этот раз устроилась, когда уже почти совсем стемнело, зная, что не усну, если не вымотаюсь до предела. Не разжигая костра, установила палатку и тщательно застегнула за собой клапан, втащив внутрь и рюкзак, чего прошлый раз не делала. Будем надеяться, что если тут и обитают лже-тролли, то с застёжкой им не совладать…

Палатку заливал зеленоватый свет, не смотря на то, что сшита она была из материала оранжевого цвета. Я проснулась так, словно меня кто-то позвал по имени. Совсем рядом. За тонкой матерчатой стенкой…

С минуту смотрела в близкий потолок палатки, приходя в себя и прислушиваясь: тихо как, только сверчки скрипят, или какие другие насекомые. Что же меня разбудило? Вот, опять… нет, вроде бы, послышалось.

Наверное, полежав немного, невзирая на таинственный зеленоватый свет, я всё-таки заснула бы. Но совсем рядом, совершенно отчётливо, меня опять позвали по имени:

– Мифа!

Я не очень-то люблю своё имя, как и писателя, благодаря которому меня нарекли. Но… но этот голос… Я не могла не откликнуться.

Он сидел прямо на земле – в высокой траве, в нескольких метрах от палатки, и казался таким же призрачным, как свет зеленовато-желтой луны, огромной головой плесневелого сыра выкатившейся из-за горизонта. Он ждал, неподвижно и молча, ждал. А я, я стояла и смотрела на него, понимая, что этого не может быть, что его здесь не может быть. Может быть: я сплю?..

– Мифа! – вновь заговорил он, – Мифа, ты меня бросила? Так же как они?

И сердце дрогнуло: слишком много боли стояло за этими словами, за жалким, побитым тоном, которым были произнесены. И я слишком хорошо это знала – я сама такая.

– Нет, малыш, я не бросала тебя, – очень хотелось обнять и прижать его к себе, успокоить, но какая-то, пробивающаяся из подсознания мысль не позволяла так поступить. И я просто уселась напротив, в мокрую от росы траву. – Не бросала. Но не могла не уйти. Я должна… мы должны знать, что с ними случилось. Знать, почему нас… бросили.

– Ты тоже не вернёшься. Отсюда никто не возвращается…

– Глупости! Статистика вернувшихся достаточна высока.

– Может быть. Но ты – не вернёшься!

– Почему? – спросила я, внутренне похолодев от такого предсказания. – Почему я не вернусь?

– Потому что никого, кроме себя не любишь, и никогда не любила! Ни меня, ни Доро, ни профессора. Это из-за тебя он попал в больницу! Из-за тебя!

– Степан Никанорыч в больнице? – мало сказать, что я удивилась: профессор хоть и старик, но патологически здоровый старик. – Что с ним?

– Сердце. Сердечный приступ – и это ты виновата. Ты никого не любишь, поэтому ничто и не связывает с нашим миром – ты не вернёшься.

Сказав это, мальчик встал, я осталась сидеть. Несколько секунд помолчав, вновь заговорил срывающимся, то ли от злости, то ли от слёз, голосом:

– И мы тебя тоже не любим… Я тебя не люблю. И не возвращайся!

Выкрикнув это, развернулся и бросился вниз по склону – только роса брызнула в разные стороны, оббитая с высоких стеблей. Секунду ошеломлённо смотрела ему вслед, прежде чем сообразила, куда он бежит. К Бедному Йорику, как окрестила сланцевую гору. А, сообразив это, бросилась следом:

– Никита, стой! Стой, туда нельзя! – вдруг стало совершенно неважно: в самом деле это мой брат или же всего лишь сновидение – в этой горе крылось что-то нехорошее, к ней нельзя приближаться. – Подожди!

Но мальчик уже пересёк дорогу, и спускался всё ниже – словно ничего не слышал. Когда, оскальзываясь в росистой траве, добралась до дороги – узкого асфальтированного «водораздела», его уже не было видно.