Царь нигилистов 5 (СИ) - Волховский Олег Страница 11

Саша посмотрел на это с неизбывной тоской, но отложил до после обеда.

Почуяв котлетный аромат, Киссинджер приоткрыл глаз, повёл носом, пошевелил усами, привстал на подушке, потянулся, воздев хвост к потолку, и, наконец, перебрался с подушки на колени к хозяину и принял посильное участие в мероприятии, уничтожив заметную часть Сашиных котлет.

Пока хозяин пил чай, рыжий, отобедав, перебрался на отчёт дрыхнуь.

— Генрих! — обратился к нему Саша. — Я уважаю твое личное пространство, кошачье достоинство и свободу спать, где вздумается, но у меня же тоже есть права!

Вежливо взял кота и аккуратно перенёс на кресло.

— Мя! — возмутился Киссинджер.

Фыркнул и в два прыжка, по маршруту со стула на стол, вернулся на отчёт.

Взаимоприемлемый компромисс был достигнут перемещением Киссинджера на колени с чесанием за ухом и активным поглаживанием. Генрих смирился и заурчал.

Саша представил себе, как будет перепечатывать все пятьдесят страниц со всеми комментариями, и ему стало совсем тоскливо.

Жуковскую что ли припахать? Александра Васильевна, конечно, не откажет, но ещё месяц будет печатать одним пальцем. Быстрее не научишь.

Так что лучше уж самому.

Он вздохнул, вспомнив о своём ноутбуке. Может, теплый ламповый компьютер изобрести?

И выбить под него пару залов Зимнего.

Элемента индия всё равно нет, где его взять неизвестно, а без него полупроводниковый диод не сделаешь.

Так что Саша набрал в грудь побольше воздуха, сжал зубы, переложил листы копиркой и принялся за набор окончательной версии текста в четырёх копиях по заветам советских диссидентов.

Гогель некоторое время смотрел с уважением, пока не сбежал от грохота.

Один экземпляр Саша собирался вручить папа, один оставить себе, один подарить Никсе и один оставить про запас. Мало ли кому понадобится.

Чистовик был готов только к вечеру следующего дня и вручён царю за ужином.

— Хорошо, прочитаю, — пообещал папа.

Александр Николаевич не сомневался, что Сашкин «Отчет» будет много краснее Николая Милютина, брата Кости и Елены Павловны вместе взятых.

Но в уме и наблюдательности Сашке не откажешь. Может и разумные мысли найдутся, если их очистить от якобинской шелухи.

Царь закурил сигару и приготовился к интересному, но тяжелому чтению.

Сначала Сашка скрупулёзно и подробно излагал тоже самое, что сказал во время беседы по приезде: про студентов как хворост революции, величие открытия Склифосовского и свободу вероисповедания для старообрядцев.

Потом перешёл к описанию жутких рабочих общежитий и необходимости государственной (с участием бизнеса) ипотечной программы строительства жилья для рабочих.

Это было даже краснее, чем ожидал Александр Николаевич.

Так что он даже не очень удивился, когда Саша стал напирать на необходимость ограничения продолжительности рабочего дня. На первых порах до десяти часов, а потом — до восьми.

Это был уж совсем «Манифест коммунистической партии».

Резко повеяло 1848-м годом и европейскими революциями.

«Купечество опасается финансовых потерь от сокращения рабочего дня, — писал Саша, — но, думаю, они преувеличивают. От человека, работающего двенадцатый час подряд толку мало. Но будет, купеческое недовольство. Вот тут-то и надо распечатать Рогожские алтари. Седи купцов много старообрядцев, и это станет для них некоторой моральной компенсацией, которая не будет нам стоить ни гроша».

Царь выкурил одну сигару и закурил следующую.

«Финансовые потери бизнеса можно также компенсировать ростом производительности труда, — писал Саша. — Но не за счет потогонной системы для работников, а за счет механизации производства. Надо всячески поощрять использование машин: и паровых, и, в перспективе, электрических».

Саша перешёл к описанию недовольства дворянства. Царь хмыкнул: тоже мне новость!

Для помещиков он тоже предлагал «моральную компенсацию». Парламент, естественно.

«Московское дворянство не столько боится финансовых потерь, сколько отстранения от процесса принятия решений», — писал Саша.

«Боюсь, что компенсировать их недовольство можно будет только поделившись с ними властью, — полагал он. — И другого пути нет».

'Меня порадовало, что и среди дворянства есть прогрессивная часть, которая считает, что никаких переходных, временно обязанных состояний быть не должно, — продолжал Саша. — Они тоже думают, что выкупные платежи завышены, а крестьянские наделы занижены. Но было бы трудно ожидать иного от заинтересованной стороны. Однако свобода, выдаваемая за отработку и в рассрочку, в час по чайной ложке, не будет восприниматься как свобода, и в этом они правы.

Может, и в идее ввести специальный налог для всех сословий с целью оплаты выкупной операции что-то есть, хотя я не считаю себя достаточно компетентным в экономических вопросах'.

После отчёта следовало приложение с чертежом железнодорожного вагона со сквозным проходом и туалетом. А также «вагоном-рестораном». И перехода между вагонами.

Саша утверждал, что переход на подобные вагоны сократит время стоянок и сможет уменьшить время в пути из Петербурга в Москву примерно в полтора раза. И спрашивал, нельзя ли показать проект на Александровском литейно-механическом заводе.

Предложение казалось интересным.

Он дочитал и отложил отчёт. В общем и целом, документ был до безобразия красным и заслуживал крепости. Но настолько великолепно сделанным для четырнадцатилетнего мальчика, что не хотелось за него карать. Не каждый министр был способен на такое.

Сашка же старался и совсем-то не нёс бред.

Александр Николаевич нуждался в совете.

Он приказал переписать отчет в двух экземплярах, добавив отсутствующие яти и еры: один предназначался для Елены Павловны, другой — для Кости.

Царь в общем догадывался, что они на это скажут. С другой стороны, это было радикально даже для них.

Так что свой экземпляр император отдал читать жене. Ибо это имело отношение не только к политике, но и воспитанию. Мари была дамой строгой, но неглупой.

Хорошо бы было найти кого-нибудь менее красного советчика, чем Робеспьер и Принцесса Свобода, но из содержания было совершенно ясно, что писал Сашка.

Александр Николаевич подумал о Зиновьеве, но Зиновьев уехал в Гапсаль.

Подумал о министре юстиции графе Панине, но это было бы слишком. Что скажет консервативный Панин, царь тоже неплохо представлял.

И тогда у него появляется мысль об ещё одном человеке.

Глава 6

Поняв, что гауптвахта пока откладывается, Саша написал бизнес-партнёру Шварцу и похвастался московскими контрактами. Самым удачным он считал договор с мыльным королём Крестовниковым. Производство шампуня выходило на промышленный уровень.

Саша просил Илью Андреевича написать подробную рецептуру и описать по шагам метод производства.

С письмом он прислал бизнес-партнёру и когтеточку для Киссинджера. Объяснил, зачем она нужна, и пообещал фото Генриха для рекламы.

А на следующий день кузина Женя обещала показать завод своего отца герцога Максимилиана Лейхтенбергского.

Они приехали туда до полудня. Остановились возле оштукатуренного каменного забора

с двумя вывесками: «Главное общество российских железных дорог» и «Сухопутная таможня».

И никакого упоминания гальванопластики, которой занимался покойный дядя Максимилиан.

— Мы продали завод два года назад, — объяснила Женя.

Экскурсоводом пригласили академика Якоби, который когда-то помогал герцогу открыть завод и хорошо знал предприятие.

Женю сопровождала гувернантка. Саша видел её раньше, когда Женьку искали в Таврическом саду и зря не обратил внимания. Ибо это была графиня Елизавета Андреевна Толстая, двоюродная тётка Льва Николаевича: полная женщина лет пятидесяти, с крупными чертами лица, волосами, расчесанными на прямой пробор, в тёмном платье с кринолином, и в старомодном капоре.