Тайна шести подков (СИ) - Торин Владимир Страница 13

Остановившись у широкой лестницы, ведущей к главному входу цирка, Джон задрал голову.

Перед ним возвышалось некогда величественное здание. За годы оно сильно обветшало. Полосатая «леденцовая» краска на трубах облупилась, витраж в окнах-глазах скрылся за толстым слоем пыли, а часы над дверью стояли. Располагавшиеся по обе стороны от них статуи клоунов, тычущих в констебля пальцами, поросли мхом. Медные раструбы, из которых когда-то вырывалась задорная карнавальная музыка, были печально опущены долу: в голове Джона вдруг заиграли полузабытые завлекательно-веселенькие мелодии, и ему стало еще тоскливее.

Слева от парадного входа виднелось запертое окошко кассы.

Джону вспомнилось, как он, будучи ребенком, приходил сюда с родителями и братьями. Он не мог найти себе места, притопывая от нетерпения, пока они стояли в очереди за билетами. Маленький Джон вертел головой, пытаясь разглядеть все и сразу: и пестрые афиши, представляющие умопомрачительных и невероятных циркачей, и расхаживающих в толпе ходулистов в причудливых костюмах, и с гиканьем проносящихся на тонких тросах, растянутых над цирковым двором, гимнастов в трико.

От былого великолепия не осталось и следа: афиши обтрепались, ходулисты сгинули, а тросы валялись в грязи, оборванные.

Поднявшись по ступеням, констебль подошел к высоким темным дверям. На них висели громадный ржавый замок и — Джон Дилби поморщился — кованая печать: ворон с золотой монетой в клюве. На печати значилось: «Собственность "Ригсберг-банка"! Не входить!»

Ему было десять лет, когда цирк закрылся, а банк забрал его за долги. С того дня ни одного представления здесь не проводилось. И к замку, и к печати явно никто давно не прикасался.

«Может, внутрь можно попасть еще как-то?»

Джон спустился по лестнице и пошагал вдоль стены. Обойдя здание цирка, он оказался там, куда прежде ни одному из зрителей хода не было.

Все задворки цирка занимала собой свалка сломанного реквизита. Моноциклы с гнутыми колесами соседствовали с треснувшими ходулями, обрывки бархатного занавеса — с горами плесневелых костюмов. Повсюду были покореженные часовые и паровые механизмы, которые прежде использовались в представлениях, в завалах угадывались детали заводных автоматонов, тут и там были разбросаны пустые коробки из-под леденцов. Трухлявые сундуки, покореженные кольца и облезлые мячики для жонглирования. Дырявые барабаны, погнутые медные трубы и контрабасы без струн. И «почетное» место среди всего этого циркового мусора занимал громадный скелет слона.

Все это было очень грустным зрелищем. Задворки цирка походили на сломанное детство.

Взгляд констебля наткнулся на пару могил с облезлыми клоунскими масками на надгробных камнях. Еще несколько могил выглядывали из-под завалов хлама, и Джон Дилби предположил, что здесь, на заднем дворе «Цирка мадам Д.Оже», разбито целое кладбище.

Он подошел к одной из могил. На надгробном камне было выведено: «Мариетта Лакур, укротительница блох».

Дилби помнил мадам Лакур, несмотря на то, как много лет прошло. Высокая, очень красивая, с подвитыми белыми волосами. В идеально сидящих по фигуре багровом фраке и штанах-галифе, заправленных в высокие сапоги, она прыгала по манежу не хуже своих подопечных — гигантских блох. А хлыст в ее руке громыхал так, что казалось, будто начинается гроза. Блохи под руководством своей хозяйки вытворяли нечто поистине невероятное: они скакали через кольца, выстраивались в пирамиду, запрыгивали на зрительские галереи, принося в пастях дамам розы…

К слову, о розах…

Судя по тому, что на могиле дрессировшицы лежало несколько свежих кроваво-красных цветков, помнил о Мариетте Лакур не только один констебль.

Джон огляделся и бросил взгляд на заднюю стену цирка. Двери черного хода, если они и имелись, были погребены под завалами сломанного реквизита. Констебль задрал голову и присвистнул.

— Вот как я попаду внутрь! — воскликнул он, увидев что стекло в окне на втором этаже разбито.

Голос младшего констебля пронесся над свалкой, и он, вздрогнув, велел себе не нарушать покой этого места.

Уже тише Джон сказал:

— Вот только как мне туда забраться?

Посетившая его вдруг идея на первый взгляд казалась безумной, но… почему бы не попробовать?

Джон взялся за дело: скрутил из старого занавеса, валявшегося среди циркового хлама, подобие каната, завязал на нем несколько узлов. «Крюк» обнаружился тут же, неподалеку. Констебль привязал отломанный руль от велоцикла к занавесу и подошел к стене.

Примерившись, он раскрутил свой импровизированный канат и швырнул его в сторону окна. Недолет! Руль скрежетнул о стену и упал вниз.

Вторая попытка оказалась столь же неудачной: «крюк» пролетел выше.

Младший констебль не отчаивался, продолжая раз за разом забрасывать свою снасть.

— Да!

С пятой попытки руль наконец залетел в окно.

Джон осторожно потянул за занавес — руль зацепился за что-то внутри — и подергал. Вроде бы, «крюк» держался крепко.

Схватившись за скрученный занавес, Джон повис на нем для пробы — его «канат» затрещал, но выдержал. Констебль снял форменные перчатки, чтобы руки не скользили, и, упершись ногами в стену, пополз вверх.

Подобные физические упражнения были для него в новинку, и тем не менее фут за футом, скрипя зубами и обильно потея, он взбирался все выше и выше. Руки болели, лицо раскраснелось, и казалось, оно вот-вот лопнет от напряжения.

Вскоре младший констебль добрался до карниза. Вцепившись в край рамы, он подтянулся и, перевалившись через подоконник, рухнул на пол.

Тяжело дыша, Джон стянул с головы шлем и дрожащей рукой достал из кармана платок. Вытерев пот, он вернул шлем на место и оглядел помещение, в котором оказался.

В небольшой комнатушке ничего не было, кроме громоздких баллонов — на их медных шильдиках значилось: «Дерблюкк». От баллонов под потолок ползли трубы. Руль-крюк зацепился за один из вентилей на них.

Поднявшись на ноги, Джон поправил форму и двинулся к двери. Та оказалась незаперта.

Приоткрыв ее, он выглянул и, никого не увидев, со всей возможной осторожностью двинулся по коридору. Констебль прислушался. Судя по стоящей в здании цирка тишине, он был здесь один.

Пройдя коридор насквозь, Джон вышел на балкончик, и у него захватило дух.

Это был он! Зал цирка, его душа…

В горле встал ком.

Джон помнил все так, будто это было вчера…

Третий звонок стрекочет, и зал темнеет… а потом вдруг загорается одинокий огонек — крошечный фонарь висит на шее обезьянки мисс Мармозетт. Обезьянка бежит по перилам галерей и звенит в колокол на ручке. Оббежав весь цирк, она спрыгивает вниз, на барьер манежа. В тот же миг загорается большой прожектор, высвечивая один из проходов. Начинают грохотать барабаны, начинается торжественный выход-марш всей труппы под предводительством шпрехшталмейстера, сидящего верхом на механическом коне. Конь с ног до головы выкрашен красными и белыми полосами, да и сам шпрехшталмейстер ему не уступает в великолепии: он — в алом фраке, цилиндре и при трости, его длинные усы торчат в стороны на целый фут каждый.

За распорядителем, чеканя шаг, маршируют униформисты в мундирах и киверах, похожие на игрушечных солдат, следом из прохода на манеж выходит стройная мисс с хлыстом, за ней с поразительной покорностью появляются шесть гигантских блох.

Потом в воздух начинают вырываться языки пламени — это вышли пироартисты. Ну а за ними уже появляется и остальная труппа. Предпоследним верхом на слоне выезжает карлик. Процессию замыкает парочка клоунов на моноциклах. О, эти клоуны! Смешные и жуткие, с большими животами и красными носами, с нарисованными улыбками и здоровенными пуговицами…

Джон Дилби был так восхищен ими, что даже поклялся себе, что, когда вырастет, непременно станет клоуном. Мог ли он тогда подумать, что станет полицейским констеблем?..

В нынешнем Габене не было места радости и веселью. Старый цирк умер, больше в его зале не раздастся восторженное «Ах!» и не менее восторженное «Глядите! Там! Под куполом!» Из проходов на манеж не выбегут артисты, а слон давно издох. Под куполом живет тьма, а на дверях стоит печать, один вид которой вызывает дрожь у любого, кто на нее взглянет.