Царь нигилистов (СИ) - Волховский Олег Страница 15

— А, теперь понятно, почему мы проиграли Крымскую войну, — усмехнулся Саша.

У Зиновьева сделался такой вид, словно он хотел залепить пощечину, но сдержался.

— Вам еще рано судить о том, почему мы ее проиграли, — отрезал Зиновьев.

— В мои года не должно сметь свое суждение иметь? — поинтересовался Саша.

— Да, вы еще мало знаете, — сказал Николай Васильевич. — Строгость была необходима, чтобы наладить дисциплину в армии. К концу царствования Александра Павловича офицер мог полком командовать, набросив шинель поверх фрака.

— Но Александр Павлович выигрывал войны, а Николай Павлович — как мы знаем… — заметил Саша.

— Только последнюю, — поправил Зиновьев.

— Угу! Когда дисциплина была полностью восстановлена, — сказал Саша.

— Не в этом дело! Александр Александрович, застегнитесь!

— Нет, — сказал Саша.

— Тогда я буду вынужден доложить об этом государю.

— Это ваше право, — пожал плечами Саша. — И, наверное, даже обязанность.

Ситуация конфликта Саше не нравилась, особенно учитывая шаткость и неопределенность положения. Надо признать, что эту породу людей он знал плохо. Один из его подзащитных, выпускник истфака МГУ, из старой московской интеллигенции, политический, оказался на спецблоке «Матросской тишины» в одной камере с тремя выпускниками кадетского корпуса. И потом со смехом рассказывал, как они ностальгически вспоминали о том, как кадетами разглаживали простыни на кроватях с помощью перевернутой табуретки.

Этой табуреточной аккуратности Саша никогда понять не мог.

А ведь за обедом все казалось совсем хорошо: контакт установлен, и собеседник полностью покорен воспоминаниями про Болгарию и вполне православными планами ее освобождения. А вот — на тебе!

— Николай Васильевич, свобода — не такая плохая штука, — примирительно сказал Саша. — Если не давать ее хотя бы немного, хотя бы в мелочах, человек, который рано или поздно все равно ее обретет, просто не сможет себя контролировать, опьянеет и потеряет голову, потому что не научился властвовать даже собой.

Зиновьев отвернулся и не ответил.

Экипаж остановился возле готического здания вокзала.

Рядом стояло еще несколько конных экипажей. И ни одного автомобиля! Более того, на дороге не было никаких признаков асфальта. Брусчатка, как на Красной площади. Возле станции!

— Никса, здесь, что все на бричках ездят? — спросил Саша.

— Саша, у нас ландо, — поправил брат.

— Ландо? — слово было смутно знакомым. — Хорошо, запомнил.

Публики было не очень много, но одеты были все соответствующе: сюртуки с шейными платками у мужчин и кринолины — у дам. И вся одежда с длинными рукавами.

Они вошли в здание вокзала, и поднялись на платформу.

Модные пристрастия публики не изменились. «Да, — подумал Саша, — пожалуй, слишком много массовки для одного меня».

Подошел к краю платформы. Пути имели вид вполне обычный: черные шпалы, рельсы, щебенка, трава между путями. Он посмотрел вдаль. Потом обернулся и взглянул в противоположную сторону. Светофоров не было! Ни там, ни там.

Как же они обходятся?

Зиновьев вынул трубку и закурил. Его табак был явно заграничного происхождения и никак не заслуживал наименования «смердящего зелья», однако Саша не стерпел.

— Николай Васильевич, если вы курите, вы не могли бы немного отойти, я совершено не переношу запаха табачного дыма.

— Да? — вопросил Зиновьев. — С каких это пор?

— После болезни.

— При дедушке курить в городе было строжайше запрещено, — медовым голосом заметил Никса.

— Это из-за пожарной безопасности, Николай Александрович, — парировал Зиновьев.

— Так и здесь фонари газовые, — сказал Никса.

Боже мой! Газовые!

Саша взглянул на кованые столбы и шестигранники фонарей. Интересно, как же они горят?

Зиновьев все-таки отошел шагов на десять, но трубки не затушил.

— Дедушка не курил? — тихо спросил Саша.

— Не помнишь? На дух не переносил! Ты мне сейчас очень его напомнил. Даже интонация та же.

— Да? Чем больше узнаю о Николае Павловиче, тем лучше к нему отношусь.

Послышался звук далекого гудка. Слабенького, больше напоминающего «Ку-ку», чем «Ту-ту». Вдали появился еле различимый силуэт поезда.

Зашуршали рельсы.

Паровоз, черный с высокой прямой трубой, извергающей густой дым, подкатил к платформе, остановился и выпустил пар из-под колес.

Из единственного двухэтажного вагона высыпала та же сюртучно-кринолиновая публика с зонтиками и тросточками. В цилиндрах, котелках или дамских шляпках с цветами и лентами.

«А, что ты хотел здесь увидеть? — спросил себя Саша. — Электричку?»

И напросился сюда только для того, чтобы окончательно убедиться в реальности происходящего.

Отошел от платформы и сел на лавочку, сцепив перед собой руки.

Никса изящно опустился рядом.

— Саша, что с тобой?

— Все хорошо. У вас все поезда такие?

— Ну-у, есть еще английские паровозы, у них труба другая, с широким раструбом наверху.

— Понятно.

— Что тебя так удивляет? Это просто паровоз. Я даже могу объяснить, как он работает.

— Я прекрасно знаю, как он работает!

— В чем дело тогда?

— В 21-м веке нет паровозов, — очень тихо сказал Саша. — Точнее они есть, но стоят на приколе в музеях. В крайнем случае на них устраивают костюмированные развлекательные поездки для туристов. Я потому и спросил, все ли поезда такие.

— Все. А, на чем они ездят в 21-м веке, если не на пару?

— Ну, на электричестве естественно.

— Я что-то слышал об электродвигателях, — сказал Никса. — По-моему, их изобрел академик Якоби. Но пока не применяют. Дедушка очень увлекался всякими электрическими штуками.

— Здесь очень жарко. Можно что-нибудь попить? Газировку какую-нибудь?

— Содовую?

— «Содовая» называется? Ну, что-нибудь холодное. Что у вас тут водится: лимонад, квас?

Никса поднялся с лавочки и коснулся его плеча.

— Сейчас.

Он подошел к Зиновьеву и спросил:

— Николай Васильевич, можем мы с Сашей пойти купить квасу? Саше нехорошо.

Зиновьев кивнул.

— Ладно, идите.

У конца платформы стояла бочка с квасом, причем деревянная, желтого окраса, с краником. Что-то похожее Саша видел на фотографиях советского периода. Квас разливала румяная девушка в длинном клетчатом платье. В глиняные кружки, похожие на пивные.

Саша улыбнулся барышне.

Девушка с поклоном вручила Никсе его кружку с холмом пахнущей хлебом пены.

— Берите, Ваше Высочество! — прокомментировала она.

Никса расплатился монетами, на которых Саша заметил императорскую корону.

— И вы, Ваше Высочество! — сказала девушка.

Саше досталась такая же кружка.

В ларьке они купили картонную коробочку с орешками в сахаре.

И сели на соседнюю лавочку.

Саша с сомнением взглянул на свою кружку.

— Они хоть их моют?

— Надеюсь, — хмыкнул Никса.

Зиновьев направился, было, за ними, но, видимо, встретил знакомого. Так что его кто-то остановил и отвлек разговором. Воспитатель периодически озабоченно поглядывал в их сторону, но слышать явно ничего не мог.

— Мы, что на каждый чих разрешение должны спрашивать? — поинтересовался Саша.

— Ну, в общем, да, — усмехнулся Никса.

— Как ты так живешь?

— Привык.

— А во что может обойтись бунт против Зиновьева?

— Не проверял.

— Экий ты ленивый и нелюбопытный!

— Проверишь?

— Так уже начал. Насколько он способен отцу донести?

— Обязан, — сказал Никса. — Ты все правильно понял. Он чуть не ежедневно отчитывается письменно об успехах нашего воспитания.

— Ясно. А какой у него вообще набор санкций? Чем это может грозить?

— Выговором от папá.

— Только и всего?

— Не сказать, чтобы это приятно.

— Переживем. Так, по нарастающей, что еще?

— Ну, без ужина оставят.

— Отлично! — сказал Саша. — А то я уже боялся разожраться на борщах.

— Не надейся. Кормят и не гоняют тебя только из-за болезни. А то строевая подготовка, фехтование, гимнастика и верховая езда.