Город (СИ) - Белянин Глеб Страница 2

Пустоши услышали его зов. Услышали его вызов. Задребезжал каменистый снег под ногами, раскололся на сотни кусков. Расступилась белая плоть, проглотила внутрь себя сначала вещмешок, погребла под себя полуразвалившийся пригорок, а после и человека, осмелившегося бросить ей вызов.

* * *

– Слышал, че?

– Че?

– А Павлика то на двойное питание посадили. На усиленный паёк.

– Чего? Не понял. Это за какие такие заслуги? – Последнее слово он брезгливо растянул по слогам, особое внимание уделив букве С.

– Да вот, – он воровато оглянулся, затем жадно двинул чашку дальше по раздаточному столу. Совсем немного. Продвинуться сильнее очередь не позволяла. Его собеседник последовал его примеру. Мужчина продолжил. – Да вот, лично Капитан назначил. Говорит, мол, нечего нам забывать о высоком. Об искусстве. Нужно держаться не только за жизнь, но и за душу, мол, свою. Хах, так и сказал, слышь? Ну, придумал это, конечно, не он. Я так думаю. Снова Фёдора Абросимовича посетило вдохновение.

– А Паша то тут при чем?

– В смысле? А-а, тебя ж тогда на круглосутку поставили. Тебя с нами не было. А на площадь с утра за новостями ты не ходишь, – он недовольно цокнул языком.

– Слушай, не напоминай. У меня вообще вчера снова с желудком плохо стало, руки отниматься начали, я хотел отпроситься. Угу. Отпросишься тут. Впаяли двадцать четыре в копеечку. Причина как всегда одна. План превыше всего, товарищи! – Он показательно вздернул руку вверх на манер любимого Капитанского движения. Никто в очереди на него не повернулся. – А про площадь… да плевал я на эту площадь и на эти новости. На площадь ходят ток чтоб с генератором рядом постоять. С махиной этой. А новости я и так все узнаю. От тебя или от других.

– Ага. Узнаешь. А вот про Пашу не знаешь. Ну, он у нас теперь вроде особую должность занимает. Знаешь, есть рабочие, это наши мужики, есть инженеры, вот эти все додики в очках, есть патрульные, караульные и прочие ребятки Капитана. А есть Паша. Он теперь будет в пабе сидеть играть на скрипочке своей. Хотя она даже не его. И за это будет усилку получать. То бишь, мясо. – Двинулся вперёд, воровато оглянулся, осклабился. – Сломать бы ему эту скрипочку идиотскую… Мда-а… Когда нас и наш труд начнут ценить по достоинству? Ну когда?

Недовольные и рваные слова, как слова многих других, здесь были заглушены общим гулом. Словечки коснулись пяткой этой мути, подумали, что холодно, а уже поздно:сколько слов не бросай, все утонут.

Очередь текла замёрзшим ручейком вдоль раздаточных окон, где дети-поварята, закутанные во что попало, наливали им пустую похлёбку. Пустую, потому что в неё добавляли древесные опилки. Растений из теплиц в ней почти не было, мяса уж тем более. Приходилось добавлять хоть что-то. Содержимое большого клепанного котла, откуда и разливали эту жижу, мало отличалось от простой водицы. Но жижа была горячей. А значит, как минимум, согревала. Такую похлёбку называли пустышкой. А если в пустышку добавляли чуть-чуть мяса, принесённого с пустошей охотниками, то усилкой. То есть усиленным пайком.

Люди, с огранёнными как гранит скулами, пришедшие с улицы, закутанные в ещё большее количество одёжек чем детки-поварята, были каплями в этой очереди-ручье. Теснились к друг дружке поближе, не стесняясь напирать на впереди идущих, не стесняясь отнимать друг у друга тепло, паром выдыхаемое изо рта.

Вдоль очереди прохаживался человек в легкой куртке и кожаной кепке, сползающей на затылок. Уши, точно кроличьи, выбивались из под кепки. За поясом у него поплясывала окрашенная в чёрный дубинка. Будто живая, она отбивала ритм под стать его ходьбы. Исхудавшие доски нервно потрескивали под тяжестью его чёрных сапожищ.

Помещение было высечено ровными бороздами столов и стульев. Прижатые почти вплотную, они заставляли людей упираться друг в друга спинами, локтями, лбами. Люди, нависшие над этими самыми столами, сутулились, съеживались, дабы суметь поместиться, суетливо хлебали свои спасительные похлёбки.

Для них всё было просто:

Либо возмущаешься, либо ешь. Сделать и то, и это не успеваешь – до начала следующей смены отводились считанные минуты. Поэтому все молча ели. Набирались сил, чтобы вновь и вновь отдавать их Городу. Отдавать за право пользоваться теплом генератора, за эту пустую похлёбку с древесными опилками.

Люди, ещё не усевшиеся за столы, роптали, желали получить свой законный обед, тянули и толкали в детские лица свои уже изрядно полинявшие талоны.

Гурманы вылавливали щепки из супа, совали в карман. А после доедали на рабочем месте.

Дети-поварята бегали по кухне, черпали похлёбку из огромного котла и разливали в чашки, следуя инструкциям заправляющего – тринадцатилетнего Максима – самого старшего на кухне, который руководил всей этой гурьбой. Если что-то пойдёт не так, кто-то не будет накормлен, в первую очередь по шапке получит он. А уже от него передастся его маленьким рабочим.

Человек в кожаной кепи и легкой куртке прохаживался вдоль очереди-ручейка, вглядывался в чумазые острые лица рабочих.

В уголке, за рядами столов, стояла компания таких же легко одетых и сноровистых парней-мужиков. У каждого на поясе угрожающе скалилась такая же дубинка. Спала. Пока.

У одного из парней-мужиков на груди восседал небольшой, но тяжёленький металлический свисток.

Патрульные переговаривались меж собой, не спуская глаз с рабочих, следили за теми, кто открывал рот и следили за тем, что выходило из их рта. Чаще всего это были случайно застрявшие в зубах щепки.

Но вот стол, только что освободившийся, заняла кучка из шести человек. Двое из которых были теми самыми двумя переговаривающимися между собой мужиками. Один из них носил зеленоватую кепи и имел почти беззубый пот. Они вперились в стол корпусами, вонзили в него свои локти, принялись хлебать свои пустышки. Тому, кто рассказывал про Павла и у которого была зеленоватая кепи, ложки не хватило. Он был крайне не доволен этим фактом, а потому похлебал-похлебал из чашки почти беззубым ртом, пролил половину мимо, распрямился и начал:

– Вот гады, а, вот гады. А мне даже ложки не дали. Вот гады то какие. Следить надо строже за поварятами этими. Хватают там че хотят, а. И сытые небось, сначала себе пузо набьют, потом нам.

– Ты на детей не наговаривай, – нахмурился рядом сидящий мужичина. – Пусть лучше тут сидят, а не как я, к примеру, два через два за стену выхожу.

– А ты для кого выходишь, герой? – Ехидничал владелец почти беззубого безгубого рта. – Для детей? Для нас? Ты вон для кого, вон для тех ты выходишь. Видишь, стоят с дубинками. Зверьё. Чудища. Ироды. Крутят кого попало. Вот они мяса обжираются. Капитан говорил…

– Заткнись, замолчи… – хрипло бросил кто-то из этой шестёрки.

Слово «Капитан» для патрульных сработало как карт-бланш. Оно было официально занесено в реестр слов, которые не должны были употреблять люди. А если и употребляли, то лишь во всеуслышанье и только с положительной стороны.