Клор (СИ) - "Бэзил И. Зеро" Страница 22

— Три хвоста, — даже игнорировала меня эта морда кабацкая так же, как и вчера.

Я сверился с базой и выложил требуемое. Хвост — жаргонное имя для монетки в форме глаза, номинал — шесть марок. Вообще, создатель клорского монетного ряда руководствовался чем угодно, кроме удобства использования получившегося монстра.

На стойку встала пузатая стеклянная поллитровка. Я закинул её в сумку, кивнул бармену и пошёл на выход. На улице приятного было маловато. После лившего дня три дождя небо наконец распогодилось. Однако для Биржи облегчения это особого не принесло. Заполнившая все понижения далёкого от ровности рельефа вода возвращалась в атмосферу в виде вездесущих зловонных облаков пара. Я тяжело вздохнул, покачал головой и отправился в путь.

Сторожка городового напоминала теперь очень грустное норное животное, потерявшее кожу при попытке протиснуться домой. Склизкие чёрные рёбра-брёвна от отсутствия иных идей потихоньку стекали бурыми лужами на землю. Я обновил воздушный фильтр, собрался с духом и открыл дверь. Дверь закрылась. Я открыл её снова. Тот же результат. После третьей итерации этого увлекательного действа изнутри послышался голос Кахваджи:

— Постучаться не судьба?

Я вошёл. Кхандо сидел на кровати и раскачивался из стороны в сторону, обхватив голову руками. Я молча поставил изотоник на стол.

— Вот каждый бы глюк как ты… — проворчал городовой. — Я буду звать тебя Водянчик.

— Это с чего ещё? — я решил на месте опротестовать столь возмутительное нарушение права галлюцинаций на самоопределение.

— А как же иначе? Приносил бы волю к жизни — был бы Воланчиком.

Я подошёл к Кахваджи и отвесил ему пощёчину средней тяжести.

— Э, чё? — возмутился Кхандо.

— Не рыпайся, — посоветовал я.

Я решил действовать тупо и храбро: в пару заклинаний сконцентрировать спиртягу и прочие неуместные продукты метаболизма, ещё в пару телепортировать всё это непотребство куда-нибудь за пределы поля зрения и, что гораздо важнее, обоняния, а потом залечить повреждения от предыдущих этапов и восстановить солевой баланс изотоником. Не самый, прямо скажем, гуманный путь, зато эффективный.

И разумеется, Кахваджи дёргался, сбивая мне фокусировку заклинаний, отчего огребал и дёргался ещё больше. Только пару минут спустя я догадался кинуть общий паралич. Работа сразу пошла веселее, хотя сохранившие работоспособность глазные мышцы городового весьма красноречиво говорили, кого он считает моей ближайшей роднёй. Четверть часа спустя трезвый и злой Кхандо сидел передо мной и потягивал изотоник.

— Я это… — мысли как-то подозрительно расползлись по тёмным углам. — Чего хотел-то…

— Вот-вот, — огрызнулся Кахваджи, — и что получил?

— Получил что хотел. Нет, — в сделал глубокий вдох и медленный выдох. — Прощения за вчерашнее попросить хотел.

— Странный ты способ выбрал, гражданин комиссар.

— Ну, я подумал, что стоит тебе с похмельем помочь…

Городовой зажмурился, вылил последний глоток из бутылки себе на макушку и фыркнул.

— Джин вчера сказала… — начал было я.

— Ни слова об этой бешеной непечатнице, — на правую сторону лица Кахваджи как гирю повесили.

— Ладно.

— И спасибо.

— А? — я малость завис.

— Мне уже лучше. Но ты, конечно, тот ещё хрукт, проказа.

Некоторое время мы просто молчали.

— Так что ты там расследовал-то? — нарушил тишину Кхандо.

— Тоуро. Неделю назад подорвался в лапшичной у Фарика Белогуса.

— А, этот филистер…

— Который из двух?

— Оба, — городовой встал и начал одеваться. — Я давненько уже Волку говорил, что с Соплёй проблемы будут. И Белогусу говорил тоже.

— И что они?

— Во-о-от! — городовой поднял палец. — Это, комиссар, правильный вопрос! В том и дело, что ничего. А я всегда говорю: сегодня они не уважают Кахваджи Кхандо, а завтра не уважают полицейских!

Я пару секунд обдумывал это гениальное умозаключение. Кахваджи же, выдержав театральную паузу и не уловив ожидаемой ажитации аудитории, продолжил:

— Так что там с Соплёй-то?

— Взорвался.

— Что, совсем?

— Совсем взорвался.

— Вот прям…

— Да, Тоуро разорвало! — я не выдержал. — На куски! Этот официант мёртв!

— Знаешь, Гай на днях точь-в-точь говорил… И слова те же были. Только голос Гаев, а не твой.

Я начал подозревать, что повредил несчастному алкоголику кульминальный ганглий — мозг явно погиб задолго до моего вмешательства, — когда разговор внезапно свернул в исключительно продуктивное русло всего за один вопрос:

— Так, гражданин комиссар, давай по порядку. Что тебе известно о самом происшествии?

— Мы с Хо Орнагом и Силисиком Серехом…

— Си — не Серех.

— Что?

— Неважно, продолжай.

Через ещё пять минут конструктивного диалога Кахваджи задумчиво пробормотал:

— Оранжевый с чёрным, чёрный на оражевом… Что там в образах, говоришь, было? Овощ, хелицеровые, ассасины, архитектура, классическая музыка?

Я кивнул.

— Идём к Волку. Сейчас же.

— Чего? — резкое исчезновение тупящего городового вызывало у меня некоторые нехорошие мысли.

— В «Забой». А то наш кутёнок чего-то совсем мышей не ловит.

— Пояснить не хочешь?

Уже наполовину вылезший наружу Кхандо резко крутанулся на месте и стал вышагивать по сторожке:

— Кто-то — не буду пока показывать пальцем, но вариантов тут толком нет — продал, а скорее, просто слил эмоционально нестабильному идиоту «Алую щель».

Я поперхнулся вставшим в горле смехом. Кахваджи бросил в меня раздражённый взгляд:

— Нечего ржать, эта отрыжка Бездны запрещена к хранению и использованию во всём цивилизованном мире.

— Производство забыл.

— Не забыл. Их не производят. Их собирают. Сталкеры. А потом упаковывают в оболочки в Эстер Рефо. И Волк — по идее — должен следить за нелегальным товарооборотом. Именно для того, шерстяную его породительницу снепотребничать, чтобы не допускать такой вот похабщины!

— Последний вопрос.

Кахваджи, кажется, готов был меня уже проглотить, но в итоге только встал на месте и кивнул.

— Кто такой Волк? Уже в который раз прозвище слышу, но как-то всё без нормального контекста.

— Вот и познакомитесь, — усмехнулся Кхандо.

Мы вышли на улицу и направились — в который уже раз за последние дни — к Батрачке. Я анализировал наличную информацию. По ощущению, данных у меня было уже в избытке — не хватало понимания контекста, в котором они существуют. Разве что… Я развеял чары воздушного фильтра. Нюх — это важно. Нюх — это то, что может обнаружить чужой срам и спасти твой.

Где-то на полпути до меня дошёл очень интересный факт.

— Кахваджи, сколько солнц на небе? — спросил я, останавливаясь.

— Два, — раздражённо бросил Кхандо, даже не оторвав взгляда от земли.

— Я серьёзно. Посмотри, пожалуйста, на небо и ответь.

Городовой посмотрел на меня как на идиота, потом демонстративно запрокинул голову и сплюнул:

— Два. Идём уже.

И мы пошли. Жирный чёрный ворон проводил нас насмешливым «кар-р-р-р!». Я был абсолютно уверен в том, что видел. А видел я четыре солнца. И если рубиновое и ультрамариновое уже встречались мне раньше, то обозначений для цветов ещё двух не существовало ни в одном человеческом языке.

— К Волку? — спросил бармен. Он всё так же тёр стойку всё той же тряпкой.

— К нему самому, — огрызнулся Кахваджи.

— Вижу, сам всё знаешь, — пожал плечами бармен.

Мы поднялись на пять этажей и вышли в оранжерею, разбитую прямо на крыше. Нос мгновенно наполнили запахи чёрной почвы, кремовых цветов и чего-то цитрусового. Кахваджи уверенно маневрировал промеж лиан и гигантских листьев в направлении стеклянного купола, опирающегося на самый край карниза. Вплотную к куполу стоял высокий человек в кофейной жилетке поверх молочной рубашки-поло и белоснежных гетрах.

— Вы прибыли, как я и ожидал, — голос его был мягок на ощупь, но твёрд внутри. Жутковатое сочетание. Память мгновенно подкинула образ товарища Суртова.