Затмевая могущественных (Викториум-2) - Борис Владимирович Сапожников Страница 36

– Ваш визит, лейтенант, тоже не вызывает у меня улыбки, – отрезал Лоуренс, мгновенно отбросив шутовской тон. – Знайте, что я и мои люди следим за вами. Очень внимательно следим.

– Никогда бы не стал сомневаться в этом, майор, – ответил я.

Наши взгляды пересеклись. Мы с минуту глядели друг на друга – никто не отводил глаз. Пока нас обоих не отвлек генерал Челмсворд. Он поднялся на ноги, чего ни я, ни Лоуренс не заметили, и несколько раз звякнул серебряным ножом о стекло бокала, привлекая всеобщее внимание.

– Дамы и господа, – произнес он, – я хочу поднять этот бокал за наших новых офицеров, которые только сегодня прибыли в Питермарицбург. За вас, господа!

Он поднял бокал и осушил его до дна. Чувствовалась в его движениях изрядная практика в этом деле. Остальные выпили вслед за ним. Кто так же до два, кто только пригубил. Наши же с Лоуренсом и шерифом Али бокалы так и остались пусты. Видимо, слуги решили не нарушать ход нашей беседы и подходить к нам, чтобы наполнить их.

Глава 3

Куан Чи более известный среди зулусов, как Белый Кван, оставался для чернокожих обитателей Южной Африки чужаком. Пускай он и был правой рукой у самого Чаки. Пускай он помогал тому в объединении племен. Пускай именно он помог Чаке повергнуть его главных врагов на пути к объединению – шаманов других племен. Несмотря на все это, несмотря на то, что многие поколения зулусов рождались и умирали, а Белый Кван неизменно стоял у трона правителя их страны, он оставался чужаком. И в первую очередь из-за цвета кожи. Потому что Белого Квана прозвали белым не просто так. Ни у одного жителя колоний, даже приехавшего в Африку с противоположного конца света – из Швеции или Дании – кожа не была столь белой. У Квана она была неестественного оттенка. Если бы подданные Кечвайо хоть раз видели мрамор, то они, конечно же, уподобили бы цвет кожи Квана именно ему.

На теле своем Кван носил татуировки неизвестного вида. Никто не знал, что они означают. И они страшили даже немногочисленных придворных шаманов Кечвайо, пресмыкавшихся перед Кваном. Как и все в племени зулусов он пренебрегал одеждой, ограничиваясь лишь набедренной повязкой да невиданным наплечником, украшенным рогами носорожьих детенышей. Никто не сомневался, что всех их, скорее всего, вместе с родителями, прикончил сам Кван.

Покрытое незнакомыми красными и черными знаками тело Квана было молодым и тренированным. Не раз выходил он на бой без оружия против вооруженного щитом и копьем поединщика. И неизменно выходил победителем. Врагов же Кван никогда не щадил. Не одному дерзкому, бросившему ему вызов, он вырвал сердце и швырнул к ногам еще живого противника. Всякий раз это вызывало ужас в глазах всех, кто наблюдал за схваткой, А если уж быть честным, то за убийством. Потому что никто в племени зулусов не мог сравниться с Кваном в искусстве рукопашного боя.

Кван помог прийти к власти и нынешнему правителю зулусов Кечвайо. Однако тот все годы правления раз за разом показывал Квану, кто правит страной. Так трудно белому шаману не приходилось со времен жестокого Чаки, на которого он почти не имел влияния. Но было одно дело, из-за которого Кван не покидал Африку. Только здесь Куан Чи мог проводить свои эксперименты.

Властями Китая, Японии, Британской Индии и Французского Индокитая, а также всего Азиатского альянса Куан Чи давно был приговорен к смерти. Точнее к десятку смертей – одна другой страшнее.

Но останавливаться на пути познания сути человека он не собирался. Правители зулусов исправно поставляли ему материал для экспериментов. И материал отличный. Негры были выносливее всех, с кем когда-либо приходилось работать Куан Чи. Да и познания в гипнозе, практикуемом местными шаманами, оказались далеко не лишними. Даже грядущая неизбежная война с белыми колонистами, как казалось тогда Квану, будет ему только на руку. Он уже смог поставить на поток настоящее производство воинов, которых начал называть зомби. Слово это пришло с северо-запада, из Дагомеи, и что оно означало, в стране зулусов никто точно не знал. Мм принято было называть некий неизвестный, непонятный человеку ужас, духов, привидений, ночные кошмары. И для воинов, создаваемых Кваном, это было самое лучшее название.

Когда грянет война с белыми колонистами из Наталя, их понадобится очень много. А это значит, что Кван сумеет в обмен на новых зомби добиться существенных преимуществ для себя.

Главное сейчас, не допустить, чтобы стареющий Кечвайо согласился с доводами тех, кто боится войны. Поэтому Кван ни на шаг не отходил от толстого правителя зулусов. Слушал каждое слово, что говорил тот или говорили ему. И давал верные советы – ведь нет лучше способа управлять человеком, чем давать ему исключительно верные советы.

Вот и сейчас перед украшенным перьями и львиными шкурами креслом Кечвайо стоял его двоюродный брат Хаму. Он был моложе Кечвайо и любил украшать себя перьями и носить львиную шкуру, подражая воинам масаи, среди которых прожил несколько лет, спасаясь от гнева Кечвайо. Перья и шкуры делали его похожим на кресло, в котором сидел правитель зулусов. Это всегда смешило Квана. Если он хотел уронить авторитет слов Хаму, то, как правило, обращался именно к такому сравнению.

– Белые люди придут в наши земли, – вдохновенно вещал Хаму, – их белая госпожа прикажет им сделать это. Уже приказала! Они соберут войска у брода через Буйволиную реку и войдут в наши земли. Если мы не примем их слова.

– Если мы не склонимся перед ними снова, – резко ответил ему Кечвайо, и Кван понял, что сегодня не понадобится принижать слова Хаму. Правитель зулусов хотел войны. – Сколько еще мы должны гнуть спины перед белыми? Не треснут ли они у нас от этого? Мы должны дать им отпор, пока мы сильны. Пока наши спины не согнулись от поклонов, да так сильно, что мы солнца не увидим. Нет, Хаму, я собираю воинов в иканда[16]. Ты остался единственный из моих индусов, кто хочет мира с белыми людьми. Отправляйся к моим союзникам из племен масаи. Обещай им все, чего они ни пожелают, у нас будет в достатке всего, когда мы прогоним белых с нашей земли.

– Ты прогоняешь меня, великий Кечвайо, – склонился перед ним Хаму так сильно,