Костотряс - Прист Чери Страница 4

Закончив погоню карандаша за словами, он поднял глаза:

— Что вы сейчас сказали насчет Гнили? Неужели они так быстро поняли, чего от нее ждать?

— Поняли. Они почти сразу смекнули, что к чему. Не все жертвы Гнили поднимались на ноги, но уж если поднимались, то выходили на охоту в считаные дни. Но по большому счету власти хотели убедиться, что Мейнард не ушел безнаказанным. А когда поняли, что им уже до него не добраться, бросили на заднем дворе. Даже не позаботились о погребении. Оставили под деревом, и все. Пришлось хоронить во второй раз.

Карандаш и подбородок Хейла замерли над блокнотом.

— Простите, я не ослышался?.. Вы хотите сказать…

— Не делайте такой потрясенный вид. — Она шевельнулась, обивка стула скрипнула. — Яму не засыпали, и то хорошо. Во второй раз все прошло куда быстрее. Позвольте теперь задать вопрос вам, мистер Куортер.

— Хейл, если можно.

— Воля ваша, Хейл. Скажите, сколько вам было лет, когда к нам пожаловала Гниль?

Карандаш дрогнул. Биограф приложил его к блокноту и произнес:

— Почти шесть.

— Так я и думала. То есть совсем еще малютка. Вы ведь даже и не помните, какова была жизнь до появления стены?

Он покачал головой: нет, не помнит. Совсем.

— Зато я помню, как возводили стену. Как она фут за футом возносилась над зараженными кварталами. Все двести футов, вокруг всего эвакуированного района. Да, я помню… Прямо отсюда я за ней и наблюдала. Вон из того окошка рядом с кухней. — Она махнула в направлении печки и небольшой прямоугольной рамы. — И днем, и ночью. Все семь месяцев, две недели и три дня, которые ушли у них на строительство.

— Удивительная точность. Вы всегда ведете счет таким вещам?

— Нет. Но запомнить было немудрено. Они закончили ровно в день, когда родился мой сын. Одно время мне думалось, а не скучает ли он по всему этому шуму. Он ведь ничего другого и не слышал, когда я его вынашивала, — только грохот кувалд да стук зубил. Как только бедняжка появился на свет, на мир пала тишина.

Внезапно женщину посетила какая-то мысль, и она села прямо. Стул запротестовал.

Она взглянула на дверь:

— Кстати, о мальчишке. Время уже позднее. И куда только он запропастился, ума не приложу. Обычно к этому часу он возвращается. — Тут же поправилась: — Он часто возвращается к этому часу, а на улице холод собачий.

Хейл привалился к жесткой деревянной спинке присвоенного стула.

— Жаль, он никогда не видел деда. Уверен, Мейнард гордился бы им.

Брайар подалась вперед, опершись локтями на колени, потом спрятала лицо в ладонях и потерла глаза.

— Не знаю, — проронила она.

Выпрямилась, утерла лоб тыльной стороной руки. Стянула перчатки, бросила на приземистый круглый столик перед камином.

— Не знаете? Разве у него есть еще какие-то внуки? Ведь у него не было других детей, кроме вас?

— Нет, насколько мне известно, но всякое возможно. — Она нагнулась и начала расшнуровывать ботинки. — Простите, что при вас. Я в них с шести утра.

— Да что вы, не обращайте на меня внимания, — откликнулся он и стал смотреть на огонь. — Извините за назойливость, я все понимаю.

— Вы и впрямь назойливы, но впустила-то вас я, так что сама виновата. — Один ботинок с глухим чавканьем соскочил с ноги, и она взялась за второй. — И не берусь утверждать, значил бы что-то Зик для Мейнарда или наоборот. Слишком они разные.

— Быть может, Зик… — Хейл ступал на опасную почву и понимал это, но все-таки не мог удержаться, — слишком похож на своего отца?

Брайар не вздрогнула, не нахмурилась. Ее лицо вновь превратилось в неподвижную маску. Она стащила второй ботинок и пристроила рядом с первым.

— Не исключено. Отцовская кровь еще может взыграть, но пока он всего лишь мальчишка. У него еще есть время, чтобы разобраться в себе. Что же до вас, мистер Хейл, то, боюсь, пора нам прощаться. Поздно уже, рассвет скоро.

Хейл со вздохом кивнул. Слишком сильно надавил, не удержался… Нужно было и дальше говорить о покойном отце, а не о покойном муже.

— Прошу прощения, — сказал он, встал со стула и засунул блокнот под мышку. Потом надел шляпу, поплотнее запахнул пальто на груди и добавил: — И спасибо, что уделили мне время. Очень вам признателен за все, что вы рассказали. Если мою книгу когда-нибудь опубликуют, не забуду вас упомянуть.

— Угу.

И она выпроводила его за дверь, в объятия темноты. Хейл потуже обмотал шарф вокруг шеи и натянул шерстяные перчатки, настраиваясь на рандеву с ветреным зимним вечером.

2

За угол дома юркнула какая-то тень, и раздался шепот:

— Эй. Эй, это я вам…

Хейл остановился и подождал. Из-за угла выглянула голова с растрепанной каштановой шевелюрой. За ней последовало костлявое, но основательно укутанное тело — подросток, ввалившиеся щеки, диковатые глаза. Его лицо то озарялось в неровном свете камина, сочащемся из окна, то исчезало в тени.

— Вы тут расспрашивали про моего дедушку?

— Иезекииль? — без труда догадался Хейл.

Мальчишка подобрался поближе, сторонясь просвета между шторами, через который его могли разглядеть из дома.

— И что вам сказала моя мать?

— Почти ничего.

— Она сказала вам, что он герой?

— Нет, — ответил Хейл. — Такого она мне не говорила.

Подросток сердито фыркнул и мазнул перчаткой по макушке, пуще прежнего взъерошивая волосы.

— Ну само собой, не говорила. Она в это не верит, а даже если и верит, то плевать хотела.

— Не могу знать.

— Зато я знаю. Она ведет себя так, будто он и не сделал ничего хорошего. Как будто остальные правы и он выпустил заключенных ради взятки — ну и где тогда деньги? Разве похоже, что у нас есть какие-то деньги?

Зик красноречиво умолк, но биограф не нашелся с ответом. Мальчишка продолжил:

— Как только до них дошло насчет Гнили, они стали эвакуировать всех кого не лень, помните? Из больницы и даже из тюрьмы, но были еще люди в полицейском участке, которых арестовали, но не успели ни в чем обвинить. Их просто оставили взаперти. И никак не выбраться. А Гниль была на подходе, об этом все знали. А им всем, значит, умирать. — Он шмыгнул носом и потер под ним рукой — то ли из него текло, то ли просто закоченел. — Но мой дедушка — в смысле, Мейнард… Капитан велел ему перекрыть последний выход из квартала, но он не стал этого делать, потому что там еще оставались люди. А они были бедняки вроде нас. И не все ведь натворили что-то плохое, какое там. На ерунде в основном попались — украли какую-нибудь мелочь, ну или сломали.

А вот мой дед уперся, и все тут. Не захотел обрекать их на смерть. Газ почти уже до них добрался, и самый короткий путь до участка был отрезан. Но он рванул туда прямо через Гниль — только прикрыл лицо, как сумел.

Как добежал до места, потянул за рычаг, который открывает камеры, а потом налег всем весом и удерживал — а то двери опять захлопнулись бы. И пока все спасались, дед оставался там.

Последними вышли двое братьев. Они поняли, что он сделал, и вытащили его. Но дед к тому времени надышался газа, и было слишком поздно. Они дотащили его до дому — пытались помочь, хотя могли бы снова угодить за решетку, если бы их кто-нибудь увидел, и знали об этом. И все равно не побоялись, прямо как он сам. Потому что не бывает так, чтобы человек был вконец плохой. Может, Мейнард поступил не совсем хорошо, но и они ведь сделали доброе дело.

В общем, расклад такой, — сказал Зик, тыча пальцем Хейлу под нос. — В камерах сидело двадцать два человека, и Мейнард спас их всех до единого. Это стоило деду жизни, а взамен ему — ничегошеньки. — Уже взявшись за дверную ручку, мальчишка добавил: — И нам тоже.

3

Брайар Уилкс закрыла за биографом дверь.

На минутку прижалась к ней лбом и постояла, затем побрела к камину. Погрела руки, составила рядом ботинки и принялась расстегивать рубашку, ослабив корсетный пояс.