Гомункул - Блэйлок Джеймс Страница 8

Плеснув в стакан на дюйм, он с гримасой опрокинул в себя ароматную жидкость. Сент-Иву показалось, что Кракен не совсем в порядке, чересчур бледен и растрепан. Или «загнан», вот подходящее слово.

Сент-Ив пристально всмотрелся: руки Кракена дрожали, покуда он, с очевидным креном набок, не содрогнулся весь с головы до пят под благотворным воздействием виски, придавшим ему устойчивости. Возможно, бледность и встрепанность Кракена объяснялась именно долгим отсутствием в его организме алкоголя, а не чувством вины или страха.

Капитан постучал по прилавку чашкой трубки, и в лавке воцарилась тишина.

— Как и все вы, я был склонен полагать, что в субботу нас посетил простой воришка-чердачник, но это не так.

— Разве? — поразился такому известию Сент-Ив. Впрочем, подобные подозрения брезжили и у него самого: слишком уж много чертовщины было в тот визите, чтобы он оказался случайностью. Слишком много лиц в окнах, слишком много повторявшихся имен, слишком много загадочных нитей, чтобы не посчитать случившееся частью обширного и сложного сплетения обстоятельств.

— Определенно, — ответил капитан, поднося спичку к трубке. Выдержал драматичную паузу и сощурился, оглядывая комнату. — Этот наш вор вернулся сегодня днем.

Кибл покивал: верно, тот же самый. Кибл еще не забыл его затылка, хоть и сумел признать гостя только по нему. Уинифред была в музее, составляла каталог трудов по чешуекрылым. Джек с Дороти, хвала господу, отправились на цветочный рынок за тепличными бегониями.

Кибл, повозившись с двигателем, убрал все, что имело к тому отношение — чертежи, устройство с кайманом, заметки, — в тайник под полом, о присутствии которого не догадался бы никто, ни одна живая душа, и прилег на часок; к полудню он вконец сморился и с радостью приветствовал явление легкокрылого Морфея. Не тут-то было: из дремы его выдернул громкий треск. Ну конечно: опять окно мансарды! Прозвучали шаги. Кухарка, вошедшая в заднюю дверь с цыпленком в руках, столкнулась с вором и залепила ему по физиономии ощипанной птицей, прежде чем потянуться за разделочным ножом.

Как и был, в одной ночной сорочке, Кибл выскочил из дому и побежал за злодеем по узкому проулку. Но продолжать преследование на людной улице он, однако, не отважился — из соображений благопристойности. Ночная сорочка, как-никак. Немыслимо! К тому же мешала нога, еще толком не залеченная после первой схватки.

— И зачем же он явился? — спросил Годелл, прерывая рассказ Кибла. — Вы уверены, что он не собирался вас ограбить?

— Он проскочил мимо множества ценностей, — отмахнулся Кибл, наливая себе третий стакан портвейна. — Хотя запросто мог бы набить карманы по пути от чердака до входной двери.

— Значит, ничего не пропало? — вмешался Сент-Ив.

— Отчего же. Он стащил чертежи колбасной жаровни для установки на крыше. Я намеревался опробовать ее в следующую же грозу. Есть в молниях нечто такое, что немедля наводит меня на мысли о колбасе. Сам не знаю почему.

Годелл вынул изо рта трубку и недоверчиво сощурился:

— Говорите, он вломился в дом, чтобы выкрасть чертежи этой вашей дивной жаровни?

— Ничуть не бывало. Я скорее полагаю, что вор охотился за чем-то другим. Ковырял полы фомкой, то есть явно подглядел, как я прятал чертежи в тайник. Определенно. Но открыть так и не смог. У меня есть версия, что он подпер палкой чердачное окно, дабы пролезть внутрь. Палка соскользнула, створка с грохотом захлопнулась, запор защелкнулся, и в панике вор схватил первую попавшуюся пачку чертежей, с которой и бежал, надеясь выскочить в заднюю дверь прежде, чем я проснусь. Там кухарка и застала его врасплох.

— И какой же ему прок от этакой добычи? — спросил капитан, выколачивая чашечку трубки о свою костяную ногу.

— Понятия не имею, — признался Кибл.

Поднявшись, Годелл выглянул за окно, где мусор танцевал на ветру, что метался по ночной Джермин-стрит.

— Бьюсь об заклад, не пройдет и месяца, как Келсо Дрейк выпустит эту вашу жаровню на рынок. Не выгоды ради, вы понимаете — дохода от нее всего ничего, — но просто ради забавы утереть нам нос… Получается, вор заявился за секретом вечного двигателя?

Кибл собирался выразить согласие с этой догадкой, но его остановил громкий стук в дверь. Капитан мгновенно поднялся с кресла, прижав палец к губам. Кроме семерых присутствующих, доверять они не могли никому, и уж конечно, никому из тех, кому могло быть дело до заседания клуба «Трисмегист». Кракен выскользнул в кладовую, Годелл сунул руку за отворот сюртука движением, заставившим Сент-Ива вздрогнуть.

В проеме отворенной двери стоял человек, чей возраст не поддавался точному определению ввиду его ужасающего состояния. Ему могло быть тридцать или, пожалуй, двадцать пять: среднего роста, с чуть заметным животом, угрюмый и слегка сутулый. Улыбка, игравшая в уголках рта вошедшего, явно была фальшивой и ничуть не оживляла холод в его взгляде — краснота глаз и тени вокруг них скорее всего следовало приписать излишним штудиям при недостаточном освещении.

Сент-Ив сразу определил в посетителе студента, хоть и не из тех, что изучают нечто понятное или практичное. Этот человек принадлежал к породе людей, осваивающих темные искусства, или же к тем, что мрачно и многозначительно качают головами над циничной, прискорбной поэзией, принимают опиаты и бесцельно бродят по полуночным улицам просто от избытка горести и желчи. Щеки его были впалыми до такой степени, словно он грыз их изнутри или начал превращение в особо колоритную рыбу. Незваному гостю явно не помешали бы пинта хорошего эля, пирог с почками и компания полудюжины веселых приятелей.

— Я намерен обратиться к собранию членов клуба «Трисмегист», — с едва различимым поклоном произнес вошедший. Никто не ответил — потому, может статься, что означенного обращения так и не последовало, или же просто потому, что он, похоже, и не ожидал ответа. Ветер завывал у него за спиной, взметая истрепанные полы пальто.

— Входи, дружок, — после долгой паузы пригласил капитан. — Налей себе стаканчик бренди да изложи свое дело. Видишь ли, это частный клуб, и никто, находясь в здравом уме, не пожелает вступить в него, если ты улавливаешь намек. Мы тут все бездельничаем и, можно сказать, не испытываем нужды в лишних руках для починки парусов.

Слова капитана совершенно не тронули пришельца. Он представился Уиллисом Пьюлом, знакомым Дороти Кибл. Глаза Джека Оулсби сузились: он был уверен в лживости такого объяснения. Мало того что ему были известны все друзья девушки, но еще и казалось, что Дороти не стала бы водить знакомство с подобным типом.

И все же оспорить заявление Пьюла он не спешил, не желая оскорбить дух гостеприимства — в конце концов, лавка принадлежала капитану, — хотя Пьюл самим своим появлением бросал вызов присутствующим.

Все еще держа руку за отворотом сюртука, Годелл обратился к Пьюлу, даже не тронувшему предложенный капитаном стакан.

— И кто же мы, по-вашему? — осведомился он.

Вопрос явно обескуражил Пьюла.

— Клуб… — промямлил он, уставившись на Годелла, и поспешил отвести взгляд. — Исследовательское общество. Я изучаю алхимию и френологию, читал кое-что о работах Себастьяна Оулсби. Крайне интересная тема.

Эту нервную тираду Пьюл произнес, к своему неудовольствию, дрожащим, тонким голоском. Джек был оскорблен уже дважды: первый раз упоминанием Дороти, а теперь еще и именем отца в этих лживых устах. Придется ему вышвырнуть Пьюла на улицу…

Впрочем, Годелл опередил молодого человека, описав свободной рукой широкую дугу и поблагодарив Пьюла за проявленный интерес. Клуб «Трисмегист», объяснил он, посвятил себя биологии — вернее, лепидоптерии, изучению чешуекрылых. Они заняты составлением определителя мотыльков Уэльса, и их дискуссии едва ли принесут пользу студенту-алхимику. И уж тем более френологу — хотя, по личному суждению Годелла, это во всех отношениях достойная дисциплина. Им всем ужасно жаль. Капитан вторил Годеллу вежливым сожалением, а Хасбро, ведомый интуицией, приподнялся и, отвесив грациозный поклон, проводил гостя до дверей.