Люциус Шепард - Мушка

Люциус Шепард

Мушка

По утрам, пока таблетки не начали действовать, Демпси чувствовал себя отвратительно. Голова у него с похмелья побаливала и кружилась, глаза не открывались, а в мозгу путались неясные обрывки дурных снов.

Потом первые серые проблески света, первые неверные спотыкающиеся шаги до ванной, пописать, тупой взгляд в окно и вместо февральской Одиннадцатой улицы – дрожь темных линий и наплыв мутного пятна в левом глазу. Офтальмолог успокоил – это всего лишь мушка. Микроскопический сгусток свернувшегося белка в стекловидном теле, дающий тени на сетчатку. Однако за месяц мушка разрослась, из крохотного пятнышка превратилась в здоровенное пятно и закрыло добрую половину зрения. Это, по словам офтальмолога, выходило за рамки обычного случая. По мнению полицейского психолога, навязчивые состояния Демпси только ухудшали положение дел. Сначала случай неправомерного применения оружия, потом следствие. С учетом всех факторов стресса, сказал психоаналитик, было бы странно, если бы он не заработал пару-другую психосоматических расстройств. Демпси искренне хотел ему верить. Он носил повязку на глазу по рекомендации офтальмолога и взял отпуск, следуя совету психолога. Но мушка доводила его до отчаяния, и ни повязка, ни валяние в постели целыми днями не приносили улучшения. Он пришел к мысли, что это есть кара Господня, зерно, посеянное греховным поступком, и постепенно пришел к параноидальному убеждению, что болезнь запускает свои щупальца все глубже в глаз, в самый мозг. Измученный бессонницей, он попробовал запивать снотворное водкой. Его подружка Элиза поначалу изо всех сил старалась помочь, но постоянные звонки журналистов, угрозы расправы, приступы отчаяния и в довершение ко всему судебный процесс положили конец их отношениям. Она переехала к подруге. На время, сказала она. Без нее Демпси еще сильнее налег на таблетки с водкой и начал люто ненавидеть все на свете.

В четверг утром, на третьй неделе отпуска, Демпси завалился на диван посмотреть телик. Кофейный столик был уставлен батареей пустых бутылок. На полу валялись газетные листы, приподнятые на сгибах, как крыши рухнувших амбаров. Под слоем пыли кадры «Острова Гиллигана» на экране походили на старую кинохронику. Демпси включил «Си-эн-эн». Там опять показывали его фотографию из архива Полицейской академии, размещенную над правым плечом ведущего. Идиотское выражение лица, в форме. Сейчас, шесть лет спустя, он выглядел по меньшей мере на пятнадцать лет старше. Над другим плечом диктора появилась фотография Пинеро. Они так и висели на экране: чистая совесть – нечистая совесть. Профиль Пинеро, тоже в форме, казался чеканным, будто выбитым на медали. Потом в кадре появился Хейли, здорово похудевший за это время; он разговаривал с брюнеткой в строгом костюме, которая держала микрофон у него под носом и кивала с заученным искренним выражением лица в ответ на каждую ложь и пошлость. Демпси попытался прибавить звук, но пока возился с забарахлившим пультом, в кадре снова появился ведущий.

«Поскольку детективы Нью-йоркского полицейского департамента Филип Пинеро, Эван Хейли и Уильям Демпси были обвинены в убийстве уличного торговца, иммигранта Израеля Лары, возмущенный голос общественного мнения не стихает. Лара, изрешеченный двадцатью шестью пулями у дверей своей квартиры детективами, ошибочно принявшими его сотовый телефон за пистолет, стал символом движения…»

Ведущий продолжал читать текст, когда в кадре появилась собравшаяся на тротуаре толпа негодующих мужчин и женщин, чернокожих и латинос, многие из которых держали плакаты с изображением улыбающегося смуглого лица Лары; потом камера взяла крупным планом полного негра с прической а-ля Джеймс Браун[1], в костюме в тонкую полоску.

«… которое продолжает набирать силу. Преподобный Кальвин Монктон сегодня обратился к губернатору с требованием включить в рамки следствия по делу о коррупции в полиции Специальные Оперативные Отряды мэра, известные большинству жителей Нью-Йорка под аббревиатурой СОО, а у жителей Форт-Вашингтона получившие название… – Ведущий выдержал драматическую паузу. – … эскадроны смерти».

Демпси переключил канал. На экране появился Реджис Филбин. Он развлекал блондинку журналистку, гримасничая в своей дурацкой деревенской шляпе. Демпси с удовольствием прихватил бы этого бойкого гнома на необитаемый остров и поохотился бы там на него забавы ради. Он взял с кофейного столика полупустую бутылку и отпил глоток. Потом убрал звук и начал переключать каналы, пока не остановился на «MTV». Бритни трясла своими буферами и выразительно шевелила губками, изображая страсть. Демпси подумал, что его, Хейли и Пинеро в последние дни показывают по телевизору так же часто, как Бритни или этого чертова мэра. Собрать бы их всех на церемонии вручения «Эмми».

Он взял телефон, раздумывая, не позвонить ли Элизе, но задремал и очнулся, когда телефон у него на коленях сам зазвонил. Вздрогнув, он уронил трубку на пол, потом торопливо поднял и прохрипел:

– Да… Алло? Алло?

– Ну и голосок у тебя. Совсем скис?

– Хейли?

Молчание, потом Хейли сказал:

– Отвечай, приятель. Скис?

Демпси постарался говорить предельно бесстрастным тоном:

– Относительно.

– Ты что, не можешь ответить по-человечески?

Демпси сказал: ну да, скис; какое это имеет значение, черт возьми?

– А с глазом не полегчало?

– Да вроде нет.

Демпси услышал в трубке приглушенный шум транспорта.

– Ты где?

– Что, еще хуже стало?

– Немного, возможно. Я не знаю. Чего тебе надо?

– Да ничего. Я… я просто хотел узнать, как ты. Ну ладно, у меня дела.

Хейли повесил трубку.

Взбешенный, Демпси набрал номер Хейли – выяснить, какого черта он звонил, но Хейли либо не хотел отвечать, либо отключил телефон. Он попробовал позвонить в полицейский участок. Дежурный сержант сказал, что Хейли до сих пор в отпуске по болезни. Демпси накрыл телефон подушкой и несколько минут сидел неподвижно, пытаясь справиться с сердцебиением. У него ехала крыша, у Хейли ехала крыша. Но Пинеро относился ко всему спокойно. Черт, ему даже нравилось все происходящее. Каждый раз, оказываясь перед телекамерами, он держался так, словно прошел по списку в Конгресс. Поскольку Лара был его земляком из Форт-Вашингтона, он получил своего рода отпущение грехов от прессы и горожан, которые поливали грязью Хейли и Демпси. Если бы они знали Пинеро, подумал Демпси, если бы провели с ним хотя бы пятнадцать минут в баре или на дежурстве – в любом месте, где он показал бы себя в истинном свете, – они были бы не так снисходительны к нему.