Владимир Кузнецов - Темные (сборник) Страница 10

Он встает, принимается ходить по комнате из угла в угол, задевает и роняет табуретку, но словно не замечает этого. Руки его двигаются из стороны в сторону, пальцы лихорадочно сжимаются и разжимаются, рот подергивается. Спустя несколько минут он замирает возле стола, делает несколько глубоких вдохов, затем оборачивается к коту, но, не обнаружив его, вновь обращается к невидимой аудитории, словно отвечает на вопросы интервью.

АРТЕМ: И в тот день, в первый день весны – не календарной, а настоящей, – мне хватило всего лишь увидеть свою машину, чтобы ощутить вдруг тоску по прошлой жизни. По городу, по уличным фонарям, по другим людям. По жене. И я едва не сдался. Не хочу оправдываться, но это вполне естественно: на тот момент я прожил в полном одиночестве, в заброшенной деревне уже больше полугода. Без радио, телевидения, сотовой связи и прочих средств связи с миром, к которым привык с детства. Признаю: проявил слабость.

Он кашляет в кулак, замолкает, вновь садится на свое место, берет деревянную ложечку, однако секунду спустя бросает ее, встряхивает головой и улыбается раздраженно, будто услышав неприятное, докучливое возражение.

АРТЕМ: Но, знаете, здесь со слабостями разговор короткий. Ты или учишься давить их в зародыше, или погибаешь. У меня нет времени на внутреннюю борьбу и схватку с искушениями, у меня полно дел. Рассаду помидоров вот надо подготовить, теплицу поставить, курятник расширить, лопату починить. Поэтому пришлось решать вопрос с помощью колуна. Быстро, просто, эффективно. И я не жалею. Ни капли.

На печке появляется кот, снова зевает, пристально смотрит на хозяина. Тот подмигивает ему и наконец возвращается к работе. Ямка. Семечко. Земля. Его серая, прозрачная тень шевелится на полу, в точности повторяя движения человека и только изредка слегка запаздывая.

Настенные часы с кукушкой показывают половину второго.

Ночь. Прах стоит посреди деревенской улицы, обратив то, что некогда было лицом, в сторону двух окон, за которыми горит керосиновая лампа. Он полностью обнажен, на его плечах и груди видны полоски засохшей крови, синие в лунном свете. Прах молчит и не двигается, несмотря на ледяной ветер и пляшущую вокруг тьму. Под снегом в мерзлой почве медленно пробуждается жизнь. А мертвая деревня бормочет что-то в своем нескончаемом бреду, ворошит давно позабытые секреты, воспоминания, сны, впитавшиеся некогда в замшелые камни, в трухлявые доски – и ее медленное, тяжелое дыхание, смешанное с темнотой, полно запахом тлена.

Прах не дышит.

Книга падает на пол. В жарко натопленной комнате Артем, поднявшись со стула, подходит к окну, за которым бьется в неистовом танце непроглядная мгла. Проснувшийся кот внимательно, встревожен-но наблюдает за ним с печки. Огонек в керосиновой лампе чуть подрагивает, заставляет кривляться тени на старых обоях.

АРТЕМ: Показалось?

Тишина. Тени замирают.

АРТЕМ: Ха! Похоже, это просто мое собственное отражение, представляешь? Надо же, ка…

(Вздрагивает.) Нет! Вон он! Вон он! Я вижу… стой!

Не отрывая взгляда от окна, он шарит руками вокруг, пытаясь что-то найти, затем принимается лихорадочно озираться, бормоча сквозь зубы неразборчивые ругательства. В конце концов хватает куртку, сует ноги в сапоги, распахивает дверь и, едва не споткнувшись в сенях о большой спортивный рюкзак, выскакивает в ночь. Тьма облепляет его.

АРТЕМ: Стой, сука… стой…

Несколько секунд он неуверенно топчется на месте, словно пытаясь поймать некую важную, но постоянно ускользающую мысль, затем возвращается в сени, принимается рыться в рюкзаке. Спустя пару минут находит электрический фонарик. Луч желтого света разрезает двор пополам, упирается в калитку, возле которой до сих пор стоит колун. Артем решительно подбирает его и выходит на улицу.

Фонарь освещает пустую дорогу, черные остовы домов на противоположной стороне, прогнившие, провалившиеся клыки заборов, бездонные ямы окон. Падает редкий мокрый снег, и все вокруг слегка припорошено белым. Ровное, нигде не потревоженное покрывало.

АРТЕМ (шепчет): Не оставляешь следов, значит? Хитер.

Он замирает посреди улицы, складывает ладони рупором у рта, направив луч фонаря вверх, и кричит, обращаясь к уродливым курганам домов.

АРТЕМ: Кого ты пытаешься обмануть? Я же знаю, что в деревне никто не живет. Здесь никого нет! Тебя нет!

Крик его, надрывный, отчаянный, полный слез и хриплого страха, обрывается в густую влажную тишину, не оставив эха. Спустя несколько секунд темная худая фигура беззвучно появляется у калитки дома напротив. Мгновенно метнувшийся туда луч фонаря освещает только пустой, перекошенный проем в заборе. Подбежав, Артем обнаруживает, что, хотя за ним тоже не видно никаких следов, дверь в дом широко распахнута.

Осенью, только по прибытии, он тщательно обшаривал все строения в деревне в поисках полезных для хозяйства вещей – и в обязательном порядке заколачивал все двери. Своими собственными руками.

На крыльце Артем неуверенно озирается, затем собирается с духом и, выставив колун перед собой, входит внутрь. Ночь здесь крошится, рассыпается, обнажая куда более абсолютный, непроглядный мрак. Тишина и темнота вокруг совершенны, сродни полному забвению. Луч фонаря разрывает их, создает из ничего предметы: заплесневелые ведра, прогнивший стол, покосившийся комод, деревянный чурбак с вогнанным в него топором… но стоит лучу скользнуть дальше, как все это развоплощается, снова перестает существовать.

АРТЕМ (шепчет): Топор? Зачем здесь, в доме, топор? Рубить? Топор – чтобы рубить. Рубить можно разные вещи, верно? Правильно? Разные вещи. Машину, например. Или дрова. Но кто же в доме рубит дрова? Неправильно. Дома надо рубить то, что нельзя на улице рубить. То, что нельзя рубить, когда люди могут увидеть. То, что нельзя рубить под солнцем. Руки. Головы. Души.

Он спотыкается, опирается рукой о влажную, осклизлую стену, чтобы не упасть. Светит фонарем под ноги – на полу лежит искореженный стул. Что-то беззвучно шевелится в луже под ним. Что-то со слишком большим количеством конечностей. Артем брезгливо морщится, поднимает фонарь и шагает дальше. Больше ни стула, ни стола, ни топора. Они исчезли бесследно.

АРТЕМ (шепчет): Ничего, ничего нет. И не было никогда. Никого. Нигде. Я один тащусь через пустоту с фонарем. Вечность. По шагу за раз, по секунде за раз. Иногда просто… забываешь, начинаешь верить в миражи, созданные волшебным фонарем, светом, который сам по себе – не только частица и волна, но еще и величайший обман в истории вселенной.