Стивен Кинг - Темная половина (Dark Side) Страница 10

Он вставил один из ключей в замок наружной двери из гладко отполированного дуба, снабженной крохотным медным дверным молотком, очень похожим на маленькую птичку. Ключ повернулся легко, и это было странно, поскольку он был вовсе не дверным ключом, а ключом от пишущей машинки на длинном стальном пруте. Все прочие ключи в связке оказались отмычками, которыми пользуются взломщики.

Он взялся за ручку двери и повернул ее. Как только он это сделал, обрамленная металлом древесина на двери сморщилась и растрескалась сама собой, что сопровождалось серией хлопков, столь же громких, как при пожаре. Между досками двери вспыхнул огонь. Повалил дым. На двери были декоративные щеколды из металла с чеканкой, одна из них грохнулась на лестницу прямо под ноги Таду.

Он вошел внутрь.

Он не хотел этого; ему хотелось остаться на крыльце и спорить со Старком. И не только! Убеждать того, спросить, зачем, во имя Господа, Старк сделал это, поскольку войти внутрь дома было еще ужаснее и страшнее, чем впечатление от встречи с самим Старком. Но это был сон, кошмарный сон, и ему казалось, что причина всех кошмаров — отсутствие самообладания. Это напоминало ощущение от катания на американских горах, когда кажется, что ты в любую секунду после наклона или толчка можешь врезаться в кирпичную стену и погибнуть так же легко и просто, как насекомое под ударом хлопушки для мух.

Знакомая до мелочей прихожая показалась ему сейчас совершенно чужой, почти мрачной. Бросалось в глаза отсутствие выгоревшей ярко-красной ковровой дорожки, которую Лиз давно уже угрожала заменить, но никак не осуществляла сие намерение… и хотя это казалось слишком незначительной деталью во время кошмара, это было тем, к чему он не раз возвращался позднее, поскольку именно это наиболее полно и точно отражало его ужас — ужас независимо от содержания самого сна. Можно ли считать безопасной чью-то жизнь, если даже такая пустяковая вещица, как ковровая дорожка в прихожей, может вызывать столь сильные чувства разрыва, дезориентации, печали и страха?

Ему не понравились звуки, напоминающие эхо, сопровождавшие его шаги по деревянному полу. Они не только производили впечатление, что убеждают Тада в правоте слов негодяя, который неотступно следовал за ним. Они доказывали полную пустоту и отсутствие жизни в доме. Но ему еще больше не нравились эти звуки, поскольку шаги Тада и шуршание его собственных подошв звучали как-то потерянно и безнадежно несчастливо.

Ему хотелось повернуться и уйти, но он никак не мог сделать этого. Потому что Старк был сзади него, и почему-то он знал, что Старк сейчас держит в руках те самые страшные ножницы Алексиса Мэшина, которыми их хозяин изуродовал в конце романа «Путь Мэшина» лицо другого ублюдка.

Если он обернется, Джордж Старк может слегка обкорнать его.

Хотя дом был и пуст, но за исключением дорожек и ковров (в том числе и ковра, закрывавшего весь пол в гостиной) вся мебель и обстановка были на месте.

Ваза с цветами стояла на маленьком столике в конце прихожей, откуда можно было пройти либо прямо в гостиную с круглым потолком и окном во всю стену, открывающим вид на озеро, либо повернуть направо в кухню. Тад коснулся вазы, и она разлетелась на кусочки, выпустив облако едкого керамического порошка. Застоявшаяся вода испарилась, и полдюжины садовых роз, стоявших в вазе, увяли и почернели в центре столика. Он потрогал сам стол. Поверхность издала сухой треск разрыва, и стол раскололся пополам, но не упал на пол, а остался стоять.

— Что ты сделал с моим домом? — воскликнул Тад, обращаясь к стоящему за ним человеку, не решаясь повернуть к нему голову. У него не было нужды проверять наличие этих ужасных ножниц, которыми еще до того, как Нони Гриффитс разукрасила щеки Мэшина красно-белыми бороздами и выколола ему глаз, сам Мэшин любил освежевывать носы своих «конкурентов по бизнесу».

— Ничего, — отвечал Старк. Таду не надо было проверять, улыбается ли этот негодяй, поскольку эта улыбка явно слышалась в голосе собеседника. — Ты сделал это, старина.

Затем они оказались на кухне.

Тад зацепил печь, и она раскололась пополам, как забитый грязью старый колокол. Нагревательные спирали вытянулись вверх и покривились. Омерзительное зловоние исходило из темной расщелины посередине печи, и, наклонившись, он увидел индейку. Она загнила, и темная жидкость с какой-то начинкой вытекала из живота птицы.

— В местечке пониже, чем здешнее, мы называли это дурацкой фаршировкой, — заметил Старк из-за его плеча.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Тад. — Где, по-твоему, находится местечко пониже?

— Эндсвилл, — спокойно ответил Старк. — Это то местечко, где сходятся все железнодорожные пути, Тад.

Он еще что-то добавил, но Тад пропустил дальнейшее мимо ушей. На полу лежал кошелек Лиз, и Тад перепрыгнул через него. Когда он ухватился, чтобы не упасть, за кухонный стол, то раскололся на мелкие щепки и обсыпал линолеум древесными опилками.

— Прекрати немедленно! — закричал Тад. — Я хочу проснуться! Я ненавижу ломать вещи!

— Ты всегда был неуклюжим, старина, — сказал Старк.

— Я не должен, — взволнованно ответил Тад. — Я не должен быть неуклюжим. Я не должен ломать вещи. Когда я осторожен, все в полном порядке.

— Да… очень плохо, что ты перестал быть столь осторожным, — сказал Старк, с той самой наполнявшей его голос гнусной улыбочкой. И они оказались в заднем чулане.

Там была Лиз, сидевшая поджав ноги в углу у двери, ведущей в сарай для дров. Один чулок был надет, другой спущен с ноги. Она носила нейлоновые чулки, и Тад мог видеть спустившуюся петлю на одном из них. Ее голова была опущена, ее медово-светлые волосы закрывали лицо. Он не хотел смотреть на ее лицо. Как ему не хотелось видеть ни лезвие, ни усмешку Старка, поскольку он и так знал, что они присутствуют здесь, так ему совсем не нужно было видеть лицо Лиз, чтобы убедиться, что она не спит и не в обмороке, а просто мертва.

— Включи свет, и тебе будет лучше видно, — посоветовал Старк все тем же улыбающимся голосом человека, просто-проводящего-время-со-своим-лучшим-приятелем. Он положил руку Таду на плечо, указывая на лампы, которые сам Тад устанавливал здесь. Они были электрические и выглядели одинаково: два фонаря «молнии», закрепленные на деревянном шпинделе и управляемые реостатом на стене.

— Я не хочу видеть!

Он пытался сказать это твердым и уверенным тоном, но все происходило помимо его волн. Он смог услышать какую-то запинку в своем ответе, что показывало его скрытую готовность разрыдаться. А то, что он сказал, видимо, не имело никакого значения, поскольку он приблизился к реостату на стене. Когда он щелкнул переключателем, из-под его пальцев брызнули голубые, не причинявшие боли искры от электродуги. Ручка реостата потемнела, сорвалась со стены и пролетела по комнате подобно миниатюрной комете. Она разбила небольшое окно и скрылась в полумраке начинающегося дня.