Владимир Васильев - Гостиница Страница 10

Женщина, в действительности, не перестала ощущать свое тело. Это только казалось так какое-то время. Просто ощущала она его теперь совсем иначе – не могла воспринять во всей целостности, как прежде. И механизм ощущений странным образом изменился.

Она видела мир гораздо более четко, чем раньше. И не только малюсенький видимый сектор, на который были направлены глаза, а сразу все пространство, с каким соприкасалась – и зеленый покров травы над ручейком, и камыш вокруг озера-омута. Видела даже лифчик с трусиками на берегу и каменных стражников у начала, и сразу все берега, и небо над руслом, и дно в глубине, и что-то, не совсем отчетливо, – впереди, где ее еще не было.

Видеть все это сразу было интересно, но в то же время утомительно, потому что требовало постоянного внимания. И не только на основном русле, но и на каждом малом и большом притоке, которые ощущались чем-то вроде конечностей… Или корней дерева, если бы она когда-нибудь ощущала себя деревом… Впрочем, временами ей казалось, что и это ей не чуждо – она чувствовала те деревья, которые росли вдоль реки и питались ее водой, и видела часть мира их виденьем.

Она слышала мир, но уже не ушами, которых никак не могла разыскать, а всем телом, не понимая, где у него что, где оно начинается и кончается.

Почти не ощущалась разница между слухом и осязанием. Она осязала воздух и ветер, одновременно слыша их. Но самым удивительным и многообразным было осязание берегов и дна. В это ощущение входило осязание почвы, деревьев – до кончиков их листьев, трав, водорослей и многочисленной живности, обитающей в глубинах реки.

Кстати, к этой живности она испытывала особое чувство, очень близкое к материнскому. Ей хотелось защитить, накормить, вырастить… А «детей» у нее было так много!.. И каждый со своим характером…

Она ощущала вкус – и тоже всем телом. Свой вкус был у каждого притока, у каждого участка русла, у каждого дерева и любой травинки. И все это разнообразие каким-то образом фиксировалось и запоминалось.

Обоняние?.. Трудно сказать… Пожалуй, к нему можно было отнести вкус ветра и, вообще, воздуха…

Обрушившееся на нее богатое и странное восприятие одновременно и радовало, и пугало. Радовало – щедростью, пугало – незнакомостью.

Но Женщина все же не хотела терять ощущения своего прежнего тела и пыталась время от времени почувствовать его, то шевеля конечностями, то рассматривая его. Правда, тело стало как бы полупрозрачным, хотя еще отличалось от воды.

Эта метаморфоза не испугала Женщину, а даже показалась ей любопытной. В полупрозрачном теле (при этом не было видно никаких подробностей внутреннего устройства типа костей и органов пищеварения, наверное, из-за равной прозрачности) она находила определенный шарм, таинственность, сказочность. Ей было забавно рассматривать звезды сквозь сомкнутые перед глазами ладони.

Но эта забава скоро наскучила ей под напором новых впечатлений. Женщина почувствовала, как раздвигаются границы ее тела. Она перестала ощущать его кусочком человеческой плоти, плывущим в центре речного потока, а осознала вдруг, что к нему прикасаются водоросли на дне и почва по всему руслу. И сверху обдувает воздух. Это новое ее тело, казалось, сплошь состоит из нервных окончаний, однако ощущения были, в основном, вовсе не болевые, а благодатные. Не блаженство на уровне эйфории, а ни с чем не сравнимое состояние равновесия и покоя. Покоя и возможности, не спеша, чувствовать мир – то, чего ей всегда не хватало.

Покой – это состояние максимально возможной безопасности. Не потому ли столь инстинктивна тяга к покою, особенно, у женщин?..

Кто теперь Она?..

О, это неописуемое блаженство течения! Каждая клеточка тела ощущает движение и радуется ему!.. О, эти чуть ощутимые прикосновения трепетных водорослей!.. А с чем сравнить касание жаждущих горячих губ Оленя или Медведя, припадающих к ней?!.. Это бесподобно.

Или почти постоянные нежно-сосущие движения корней трав и деревьев!.. И у каждого их них свой характер, свои капризы. А Она узнает каждого, кто в ней нуждается.

Она даже не знает – отдельны ли они от нее или оставляют единое целое, одновременно ощущая себя и в единстве с ними и в отдельности.

Кто Она?..

Но кем бы она ни стала, жизнь в новой ипостаси ей откровенно нравилась…

Однако вдруг Она ощутила в себе тревогу. Ее покой был чем-то нарушен. Она еще не могла ясно определить, в чем это конкретно выражается, но ощущение не исчезало. Чуть позже стали проявляться некоторые признаки изменения Ее состояния. Прежде всего, течение ускорилось и стало более неравномерным по слоям и струям. Они не просто текли рядом, а сталкивались, скручивались, смешивались, образовывая на поверхности воронки и стремнины…

Что-то произошло с руслом – оно словно бы стало более жестким, требовательным и нетерпеливым, будто жаждало от Нее какой-то ответной реакции. А по Ее телу от неясного еще источника впереди пробегала нервная дрожь. Не то, чтобы это было неприятно, но волнительно – в самом прямом смысле: по всей поверхности стали образовываться хаотичные волны.

Она почувствовала, как русло сжимает Ее в своих объятиях. И Ей нравилось, чуть задержавшись, стремительно выскальзывать из них, орошая скалистые берега шаловливыми брызгами.

Со дна поднялись камни. Нельзя сказать, чтобы они ранили Ее тело – нет. Ей было совсем не больно, но соприкосновение с ними оказывалось весьма упругим, и в этой упругости была своя прелесть, возбуждающая и пьянящая. Ей доставляло особое удовольствие всем телом слету прижиматься к ним и обтекать хаосом струй… Обтекать, обволакивать…

А дрожь становилась все отчетливей, и амплитуда ее нарастала.

Впереди послышался гул. Или, может быть, это только показалось, потому что и сама Она неслась по руслу с изрядным шумом.

Объятия русла становились все теснее. Она извивалась и билась в них, словно обезумев, непонятно только – от страха или от восторга. Но больше всего – от страсти: страсти полета, скорости, страсти свободы и обладания… Казалось, берега пытались слиться с Ней. И Она не возражала, стремясь им навстречу, но от этого взаимного стремления проистекала только скорость и страсть, обдирающая тела. Казалось, что они соприкасаются уже не поверхностями, а нервами. Наверное, именно это и лишало разума, вибрируя на грани между болью и блаженством. И не было сил терпеть ни то, ни другое, и эта невозможность разряжалась ревом, несущимся по ущелью над стремниной, и бешенством струй, и взрывами брызг.

В каждый миг казалось, что предел уже достигнут! Все!.. Все!.. Дальше беспамятство… Потеря чувствительности. Но боль и блаженство нарастали и не отпускали в беспамятство, заставляя тело с ревом и грохотом биться о камни, истязая их и себя, рыдая и наслаждаясь каменными укусами, раздробляющими плоть в мириады брызг.