Родриго Кортес - Часовщик Страница 10

Горожане замерли.

— Отныне каждый погрешивший обязан в трехдневный срок заявить на себя, а знающий о прегрешениях других — донести на них мне или моему секретарю.

— А зачем? — удивился кто-то. — Я и так на исповедь хожу.

Комиссар Трибунала одобрительно кивнул:

— Это хорошо, но ведь не все говорят на исповеди правду. Поэтому отныне каждое греховное деяние, укрытое на исповеди, будет исследоваться Трибуналом, а еретики и отступники — в меру вины — предаваться наказанию…

— Не судите, да не судимы будете! — выкрикнул кто-то.

Горожане сдержанно зашумели, а брат Агостино, спокойно выждав, пока люди успокоятся, кивнул головой:

— Верно. Именно так сказал Христос, но будем ли мы спокойно смотреть, как наши братья погрязают во грехе, обрекая свои души на вечное проклятье? Не правильнее ли будет одернуть и наставить заблудшего? Помочь ему… по-христиански…

В храме повисла тишина.

— А при чем здесь Олаф? — опомнился кто-то. — Он-то в чем погрешил?

Брат Агостино понимающе кивнул.

— Я уже навел справки об Олафе. Да, этот приехавший из Магдебурга христианин не прелюбодействует, много трудится, взял на воспитание сироту, но…

Он оглядел ремесленников. Те, пока не вмешалась инквизиция, даже не знали, что Олаф приехал в этот город аж из Магдебурга.

— …но в Божий храм он все-таки не ходит, за что и получил от вас позорное для всякого христианина прозвище Гугенот…

Стоящие в первых рядах часовщики начали переглядываться. Очень уж мелким и странным выглядело обвинение.

— И это все?! Здесь многие в храм не ходят!

Комиссар Трибунала поднял руки, призывая к тишине.

— Разумеется, это не все. Олаф Гугенот тяжко погрешил против Господа словом.

— И что он сказал?

Брат Агостино покачал головой:

— Материалы Святой Инквизиции не подлежат огласке.

Мастера загудели.

— А кто его поймал на слове? Свидетели — кто?

Монах забарабанил пальцами по трибуне.

— Имена свидетелей Святой Инквизиции также не могут быть разглашены.

— Да что же это за суд такой?! — наперебой заголосили горожане. — А где же наши права?! Куда смотрит кортес?!

Брат Агостино принялся объяснять, что Инквизиция не имеет ничего общего с городским судом, ничьих прав нарушать не собирается, сама, без участия светской власти, никого наказывать не будет. Однако то, чего святые отцы более всего опасались, все-таки прозвучало.

— Я так понимаю, — выступил вперед ремесленник с лицом записного шута, — падре Ансельмо просто денежки Олафу платить за куранты не захотел! Сначала фальшивки подсунул, а как Мали его за ж… взял…

Мастеровые захохотали, и этот хохот, эхом отдавшись от храмового потолка, вернулся и обрушился на вцепившегося в трибуну окаменевшего Комиссара Трибунала. А потом все словно само собою стихло, и вперед выступил самый старый мастеровой цеха.

— Слушай меня, монах, — нимало не смущаясь высоким званием Комиссара Трибунала, произнес он. — Если к полудню Совет мастеров часового цеха не услышит внятного изложения вины Олафа Гугенота, тебя даже ряса не спасет. Мы тебя разденем, измажем в дегте, изваляем в перьях и в таком виде выставим за городские ворота. Ты понял, монах?

Брат Агостино стиснул челюсти.

— Я тебя спрашиваю, монах, — с вызовом напомнил о себе мастер, — ты меня понял?

Широкое лицо брата Агостино побагровело.

— Понял…

Томазо сразу понял, что следует сделать.

— Слушай, Ансельмо, — наклонился он к уху святого отца, — мне нужно, чтобы ты задержал в храме юнцов. Под любым предлогом… скажем, на исповедь.

— Зачем? — не отводя застывшего взгляда от расходящихся прихожан, спросил священник.

— А это не твое дело, щенок, — все так же в ухо процедил Томазо. — Делай, что тебе сказали.

Падре Ансельмо вскочил, подбежал к трибуне, оттиснул брата Агостино в сторону, начал что-то говорить, и Томазо двинулся в сторону исповедальни. Он уже знал, что победит. И не прошло получаса, как первый кандидат в свидетели у него появился.

— Когда мастером станешь, малыш? — мягко поинтересовался Томазо, едва увидел сквозь решетку исповедальни перекошенное от вечной зависти лицо.

Парня перекосило еще сильнее.

— У нас мужики до тридцати лет в подмастерьях ходят…

«Марко Саласар…» — сверился со списком Томазо.

— Мне нет дела до остальных, Марко, — улыбнулся он и отодвинул решетку. — Привет.

— Приве-ет, — неуверенно протянул подмастерье.

— Я слышал, ты способный парень, Марко, — прищурился Томазо, — тебе только своей мастерской да инструмента не хватает.

Подмастерье открыл рот да так и замер.

— Как тебе мастерская Олафа Гугенота? — продолжал жать Томазо. — Подойдет?

— А кто ж меня туда пустит? — хлопнул глазами подмастерье.

— Сам войдешь… как хозяин.

Марко замотал головой.

— Мне на такую мастерскую еще лет двадцать копить надо.

— Ничего не надо, — посерьезнел Томазо. — Вспомни, где и когда Олаф говорил богохульные вещи, подпиши одну-две бумажки для Трибунала, и четверть его имущества — по закону — твоя.

Подмастерье растерянно моргнул.

— Четверть?! Целая четверть?

— Да, — уверенно подтвердил Томазо. — Насколько я помню, мастерская этого Гугенота как раз на четверть потянет…

Лицо Марко полыхнуло, а уши приобрели пунцовый цвет, но он тут же замотал головой.

— Мастера меня убьют.

Томазо рассмеялся:

— Ты же слышал сегодня на проповеди: Инквизиция не выдает имен своих свидетелей.

Марко с сомнением покачал головой.

— Но если я не доносчик, то откуда у меня деньги на мастерскую? Они же не дураки. А вы сами видели, сколько влияния у Совета мастеров.

Томазо понимающе умолк. Он сталкивался с этим в каждом городе: люди боялись общественного осуждения больше, чем Божьего. Но проходило время, и все менялось… если над этим работать, конечно.

— А тебе не кажется, что этих старых дураков из Совета мастеров пора бы и подвинуть? — поинтересовался он.

Этот прием срабатывал не везде — только там, где удавалось найти скрытого лидера. Но с Марко он сработал: подмастерье снова зарделся.

— А как?

Томазо мысленно перекрестился и, стараясь не спугнуть удачу, легко, без особого напора выдал самое главное:

— Папа поручил мне организовать Лигу — народное сопротивление еретикам. Поддержку Ватикан гарантирует. Денежная помощь на первых порах будет. Но мне нужны как раз такие, как ты, — настоящие христиане.

Марко замер.

— И… я буду иметь право тронуть Совет мастеров?.. — осторожно поинтересовался он.

Томазо нахмурился и теперь уже веско, вкладывая значение в каждое слово, произнес:

— На земле, созданной нашим Творцом, Его преданный слуга имеет право на все.