Дмитрий Ахметшин - Ева и головы Страница 10

Ева продолжала пытливо вопрошать:

— А откуда ты родом?

Этот вопрос поставил Эдгара в тупик. Он открыл рот, чтобы ответить, но ограничился лишь междометьем: «умм»… Потом вдруг с подозрением и почти что ненавистью уставился на Еву.

— Ты что, не помнишь, где ты родился? — усомнилась девочка.

— Ты украла.

— Я? — Ева замотала головой. — Честное слово, у меня ничего нет! Тем более, твоей родины. Можешь посмотреть…

— Ты ношная ведьма. Ведьма-тень. Нету на тебе креста, диавольский морок…

— Но сейчас же день, а я не исчезла! — закричала с возмущением Ева. — И, уж конечно, меня крестили после рождения.

Этот довод неожиданно возымел действие. Эдгар потух, как свечка, которую затушил ворвавшийся в открытую дверь сквозняк. Глаза снова стали похожи на рыбьи; они недвижно смотрели на покачивающийся круп Господа. «Что происходит там, по ту сторону этих глаз?» — спрашивала себя напуганная Ева. А потом, хотя она уже забыла про свой вопрос, уста Эдгара разомкнулись.

— Голова этого человека, — костоправ постучал раскрытой ладонью по лбу, — закостенела, стала вся насквозь твёрдой, как камень. От нежных розовых хрящей, которые обычно бывают под волосами, и туда, глубже, не осталось ничего. Я не помню ни где находилась та деревенька, ни как называлась.

— Свиные хрящики в голове? — озадаченно спросила Ева. — Розовые цветом?

— Может, такие, — сказал Эдгар, — Может, и нет. Я видел только свои.

— Это чушь. В свою голову не заглянешь, как не извернись.

— Я держал их в руках, маленькая улитка. Они были у меня на руках, стекали, струились… Один раз, когда был ещё невысоким и даже собственной матушке доставал только до груди. Видишь, какая у меня плоская голова?

Ева, захваченная возникшей в голове картиной, даже вскочила на ноги. Ей представился великан, держащий в руках странную, мудрёную штуку со множеством ручек, рукояток и носиков, по которым стекала прозрачная жидкость… А в голове у него — ничего, пустота, будто там устроил нору какой-то грызунишка.

— Как же мне увидеть, — сказала девочка, — ты слишком высокий, даже когда сидишь. Кроме того, на тебе эта шляпа…

Эдгар сорвал головной убор, опустил поводья. Девочка смотрела, как голова спутника, похожая на планирующее с ветки осиное гнездо, бесконечно долго спускается к ней. Он опустился на колени, потом упёрся руками в качающийся пол, как будто приготовился совершить земной поклон. Голова костоправа и правда очень необычной формы. Будто камень, один конец которого за тысячелетия уступил мягкой, дебелой, но такой упрямой земле, и распрямился, разгладился в угоду её пальцам.

— Здесь, прямо в центре, была дырка, — послышался низкий, гудящий голос. Девочка зачарованно коснулась пальцами места, где у обычных людей должна быть макушка и Эдгар едва не свалился кубарем вперёд, под колёса, без конца осеняя себя, Еву, всё вокруг крёстным знамением. Шляпа улетела бы прочь, если б девочка не схватилась за неё, как утопающий за ветку. Осёл остановился, повернул к ним морду и наградил долгим удивлённым взглядом.

Когда, наконец, всё успокоилось (Эдгар, видя, что Ева не растворяется в воздухе и не корчится в белом пламени, вновь угнездился на своём насесте), девочка спросила:

— Кто, всё-таки, это сделал?

Цирюльник нехотя ответил:

— Один мальчишка, который говорил: «ты порось». «Ты — неразумная тварь».

— Он называл тебя поросем?

— Разломил голову камнем, и оставил умирать возле реки. Таким меня нашёл и учитель.

— Ты отомстил ему потом? Тому мальчишке?

Эдгар впал в глубокую задумчивость, будто воспоминания вели куда-то в глубины чёрного озера, до дна которого не достают даже самые длинные и прямые солнечные лучи. Он поднял поводья — ослик, кажется, даже не заметил, что хозяин с ними расставался.

— То было странное время. Иногда мнилось, что оно никогда не кончится. Мир большой и загадочный, простые вещи исчезли, будто их и не было, — лицо его, строгое, белое, будто кокон бабочки, внезапно прорезала улыбка и была она для Евы, как солнечный луч. Эдгар пошевелил пальцами правой руки, — Всё, что… знаешь… туда-сюда движется, потеряло смысл. Но тому была достойная замена, та замена — как птенец кукушки… Было чувство такое, будто стекают по внутренним стенкам черепа жидкости. Потом было чувство… ощущение каждой косточки, каждого сустава. Потом прошло много вёсен, и когда я впервые смог их счесть — мстить уже было некому. Тот, плохой человек, давно уже воевал с рыжими людьми-в-воловьих шкурах. Да, может, там и сгинул. Да и не за что уже его наказывать. Сейчас я совсем другой, и только сонмы святцев знают, нашли б меня те мысли, которые находят сейчас, если б я остался тем, кем был.

Он посмотрел на девочку так, как разоткровенничавшийся посреди леса старик-отшельник смотрит на трухлявый пень — воспринял ли он излияния и шепнёт ли кому потом, или лучше сесть на него, и сторожить, не слезать до конца времён? Потом продолжил:

— Мысли, они гоняются за человеками, как стрекозы за мошкарой, маленькая сойка. Только определённым мыслям нужны определённые люди. Лишь Господь знает, о чём бы я думал, если бы остался тем, другим…

Когда охровые, будто намазанные краской, поля подошли к концу, Эдгар и девочка слезли, чтобы сорвать себе немного колосков. До сбора урожая ещё далеко, но пожевать стебелёк с пахнущими хлебом семенами всегда приятно. На завтрак они ели то, что собрали ей с собой родители: лепёшек оставалось ещё на два раза, нашлось даже немного вяленого мяса — Эдгар нашёл его завёрнутое в листья, по запаху, а Ева пришла в бурный восторг и заявила, что у цирюльника нос, как у пса.

— Человеку нужно чуять болезнь, — сказал он. — Многие болезни распознаются по запаху.

— Значит, ты лечишь не только сломанных людей?

— Сращивать переломы и ровнять бороды, — спокойно поправил Эдгар. — Ещё стричь ногти. С Божьей помощью я умею властвовать над сращиванием костей. Некоторые прочие болезни можно только опознать. Но это работа для настоящих лекарей.

— Тех, что в университетах, — кивнула девочка. — В Болонье и Са…

— Не встречался с ними, — перебил Эдгар, — и вовек бы не встречался. О, потопы и вулканы Содома! Да поможет Бог им и тем, чья плоть под их ножами.

Задали работу челюстям и девочка, не умея во время еды усидеть на месте, принялась сочинять историю. Прошло некоторое время, прежде чем она поняла, что рассказывает её своему спутнику вслух. Так происходило со многими сказками: они возникали так, будто их надул в одно из ушей Евы ветер, а потом проливались во внешний мир. И слышал их кто-нибудь или нет — в сущности, не важно.