Андрей Арсеньев - Хадур Страница 11

– Он сказал, что очень любит вас, – Максим не мог «тыкать» этой женщине.

– Спасибо тебе, Максим. – И Лидия легла.

В этот момент Максим увидел, как на ее щеке блеснула слеза, а может ему просто показалось. Ему стало стыдно за то, что он обманул эту приятную женщину.

4

Маша проснулась, когда уже рассвело но, к ее сильному разочарованию, солнце не светило. Небо затянуло сплошными серыми тучами и сейчас оно чем-то напоминало мятую фольгу, сквозь которую прорывалась мерзкая морось. За ночь влажность сильно повысилась и упала температура градусов на пять, отчего по всему телу пробежал озноб. Маша заметила, что костер продолжает гореть (Максим позаботился об этом), но холод не покидал ее. И тут девушка заметила, что накрыта черным дождевиком, а Максим сидит на поваленном стволе в тонкой серой кофте, обхватив себя руками. Лидия, ее супруг и Антон мирно спали, но теперь их тела находились ближе к костру. Замерзнув, люди во сне инстинктивно придвинулись к источнику тепла.

Маша поднялась и аккуратно оттряхнула дождевик от утренней росы. Подошла к Максиму.

– Доброе утро, – заговорила она с улыбкой, протягивая элегантно наброшенный на правую руку дождевик. – Спасибо.

– Ночью ты замерзла, – Максим потянулся за плащом, но остановился. – Если тебе холодно, то оставь.

– Нет, я уже согрелась. – Маша слегка покраснела.

Максим надел дождевик, застегнул на все восемь пуговиц и накинул капюшон. Маша залезла на ствол и уселась рядом.

– Я так тебя толком и не поблагодарила за помощь, – застенчиво и немного стесняясь, заговорила она. – Если бы ты тогда не пришел, я не знаю, что бы они со мной сделали…

Они бы ее трахнули.

Максим скривил от боли лицо, но Маша не видела этого, капюшон почти полностью скрывал его лик.

– …я даже не хочу думать об этом. Это очень ужасно, – Маша немного помолчала, вспоминая своего отца, который любил прикладывать руку к домочадцам. – Спасибо тебе.

– Рад был помочь.

И они замолчали.

Маша чувствовала себя в безопасности рядом с Максимом, а теперь добавилось еще и чувство комфорта. Ее совсем не напрягало то, что они сидят молча. Маша боялась, что сейчас появится неловкость из-за молчания, ведь так часто бывает, когда молчишь с малознакомым человеком, но с Максимом оказалось по-другому. С ним, словно со старым добрым знакомым, – можно молчать, и желание убежать как можно дальше – не появится. Но все же Маша хотела поговорить. Появилось безудержное желание узнать о Максиме все: откуда он, какая у него фамилия, что любит, а что – нет. Девушка попыталась посмотреть на него, но капюшон закрыл лицо, она увидела лишь подбородок и торчащий кончик носа. На мгновение ей стало страшно спрашивать что-либо.

Да прекрати ты, подбодрила Маша сама себя. Не ударит же он меня, в конце концов. И не зарежет.

– Максим, а сколько тебе лет? – Она все же решилась на разговор.

– А сколько дашь?

– Э… ну, – Маша не поняла, шутит он или нет. – Наверно не больше тридцати?

– Двадцать восемь, – ответил Максим. Некоторое время он молчал, но все же спросил: – А тебе?

– Двадцать пять.

И они снова замолчали.

Так они просидели минут пять, может, семь, и за это время Максим ни разу не шевельнулся. Во время этой молчаливой посиделки проснулся Священник и, увидев, что молодые люди не спят, подошел ближе. Маша ощутила легкое расстройство из-за того, что Петр так нагло вторгся в их уединение, но тут же пожурила себя за то, что испытала злобу. Священник – хороший человек и она не должна на него злиться. Когда пять месяцев назад Маша и Антон появились в Тосно и ступили на порог дома божьего, Священник не прогнал их, а принял и накормил. И Маша должна не злиться на этого человека, а благодарить за добро.

– Доброе утро вам, – сказал Священник глядя в небо, и мелкая морось оросила его бородатое лицо. – Скажем: спасибо Господу, он даровал нам еще один день. Как твой синяк, Маша? – Он посмотрел на девушку, к пятну темно-синего цвета прибавился желтый оттенок. – Да, выглядит не очень хорошо, но думаю, скоро пройдет.

– Наверно, – согласилась Маша. – Уже практически не болит.

– И это прекрасно, – решил Священник. – Максим, а давно рассвело?

– Около часа назад. – Максим даже не повернул голову.

– Тогда, сейчас, примерно… – Священник закрыл глаза и принялся подсчитывать в уме. – Сейчас где-то восемь утра. Ведь я стараюсь считать дни с того самого момента, я даже практически точно могу сказать, какое сейчас число. – Он думал, что Маша или Максим захотят узнать число, но те не показали заинтересованности. Однако Священник все равно продолжил: – Сейчас двадцать седьмое сентября. Ну, плюс-минус пару дней. А если сегодня действительно двадцать седьмое сентября, то сегодня – Воздвижение Честного и Животворящего Креста Господня. А ведь Явление Креста – это, прежде всего, победа добра над злом. Я говорю вам: спасибо за то, что вы – добрые люди.

– Нам пора идти, – Маша и Священник не заметили, как проснулся Антон и подошел к ним. Он все тем же ненавистным взглядом смотрел на Максима, но после этой ночи военный убедился в том, что чужак не собирается их убивать. – Буди жену и пойдем. Сегодня я планирую найти нам новый дом.

Священник склонился над Лидией и нежно потряс ее за плечо, он не смел спорить с Антоном, ведь военный казался безоговорочным лидером их маленькой группы. Возможно, Антон опасался, что Максим займет его место и, именно, поэтому невзлюбил парня. А то, что случилось в аптеке, всего лишь подлило горючего в тлеющий костер противоречий, отчего тот разгорелся сильнее.

Проснувшаяся Лидия посмотрела на всех, но ничего не сказала. Ее лицо по-прежнему передавало горечь пережитой утраты и нежелание принимать то, что близкого ей человека больше нет в живых, во всяком случае, в том понимании, к которому привыкли люди. Невыносимая грусть, исказившая лицо Лидии делала ее старее, морщины под глазами и на щеках казались глубже и отвратительнее.

– Идемте, – скомандовал Антон и двинулся к шоссе тем же путем, которым они сюда пришли. – Твари могут нас преследовать и, если их ничто не отвлекло, то скоро нас нагонят.

И все двинулись за Антоном.

За ночь растительность, которую они примяли, когда прокладывали себе тропу – вновь потянулась к небу, и людям пришлось протаптывать путь вновь. Минут через двадцать они вышли на федеральную трассу «М-10» и двинулись на юг. С каждым шагом Максим становился ближе к Москве.

5

Пять человек двигались по шоссе. С тех пор как они покинули лесной лагерь, прошло более пяти часов, и за это время они ни разу не остановились передохнуть из-за опасения, что мутанты идут следом. Люди устали, их ноги гудели от непрерывной ходьбы, радовало только то, что идут они по асфальту, а не по железнодорожным путям. Но, несмотря на сильную усталость, никто не произнес ни слова и не попросил устроить пятиминутный привал. Даже Лидия молчала, которая, казалось, уже готова лечь на асфальт и отдать Богу душу, лишь бы поскорее закончилась эта выматывающая ходьба.

Поганая морось то усиливалась, то вновь затихала.

Но усталость – это не самое страшное, что может настичь человека и, даже голод не так опасен. Обезвоживание – вот реальная угроза для жизни, и Антон пытался вспомнить, когда последний раз он пил. Но память еще не начала подводить и уверенно утверждала, что это было вчера, перед тем как отправиться в увлекательное путешествие до аптеки. Они все не выпили ни капли воды в течение суток. Антон не сомневался в том, что у людей уже давно наступила первая стадия обезвоживания, лично он в этом убедился час назад, когда сошел с шоссе опорожнить мочевой пузырь. Густая темно-желтая моча, вырвавшаяся из его недр, говорила о том, что организм готов ко второй стадии дегидратации. А что дальше? Сильное головокружение, онемение конечностей, мышечные судороги, учащенное дыхание, слабый пульс, обморок. Смерть. Отличное завершение жизненного пути. Спасибо Господу нашему, как любит говорить Священник.

Последние несколько часов лес по обеим сторонам шоссе не заканчивался. За это время не повстречалось ни одного городка или деревни. Только дорога, местами заваленная машинами, да темный лес.

Но неожиданно лес справа расступился, и их взору предстали бескрайние поля, тянувшиеся к горизонту но, к сожалению, никаких построек не видно. Только десяток брошенных комбайнов, оставшихся доживать свой век в одиночестве, а ближе к шоссе стоят два трактора, уставившись огромными фарами друг на друга. Создавалось впечатление, что они затеяли спор, который уже никто не поможет разрешить, и они так и будут продолжать полемику, пока железо не заржавеет, и машины не рассыплются в прах.