Андрей Буровский - Сибирская жуть-3 Страница 11

Очень жаль, что в зал, где в 1989 году была защищена диссертация на тему «Интимная жизнь четы Пушкиных», не вошел Александр Сергеевич под руку с Натальей Николаевной и с парочкой дуэльных пистолетов за поясом. Войти бы ему, вежливо раскланяться с присутствующими, сесть в первом ряду и приготовиться слушать… Склонить голову с эдаким нетерпеливым выражением: ну что ж вы, ребята?! Давайте!

Жаль, что во время доклада на близкую тему… кажется: «Любила ли Толстого Софья Андреевна?», не раздался стук палки по полу, не вошел крепкий жилистый старик с кустистыми бровями, опираясь на знаменитый костыль, обломанный об Герцена и Чернышевского.

Что… Впрочем, главное уже ведь и так понятно. Я искренне жалею, что призраки такого рода — явление настолько редкое!

ГЛАВА 3

КАБИНЕТ АЛЕКСЕЯ ГАДАЛОВА

Мчатся древние лошади в мыле

По асфальту ночных автострад,

И стихи, что прочитаны были,

Снова в небе вечернем горят.

Это произошло в самой середине семидесятых годов. В эпоху, когда Брежнев каждый день жевал трехчасовую речь-мочалку, макси-юбки были последним писком моды, а мировая революция официально оставалась целью существования советского строя. Хлеб тогда стоил двадцать копеек буханка, а сахар — девяносто копеек килограмм, мясо стоило рубль девяносто копеек, но вот хлеб и сахар в магазинах еще пока были (сахар исчез уже в восьмидесятые), а мяса в магазинах отродясь и не бывало.

Тогда, ранней весной 1975 года, из магазинов Красноярска таинственно исчезло мыло… Почему именно мыло? Не знаю… То ли производство мыла сократили, чтобы провести еще одну операцию во Вьетнаме или в Африке, то ли его попросту забыли завезти в Красноярск? Сие покрыто мраком неизвестности, а история о том умалчивает.

И в эту самую весну, и во все остальные времена года в сельскохозяйственном институте полагалось, что каждый факультет в свою очередь должен участвовать в добровольной народной дружине (ДНД). «Добровольцы» заранее знали о такой необходимости и готовились к ней, как полагается, — в основном затариваясь большим количеством водки. Ведь это мясо было по распределителям, а мыло то и дело исчезало. Водка продавалась во всех гастрономах с 8 часов утра и стоила классическую цену: 3 рубля 12 копеек. Вот студенты и готовились к тому, чтобы весело провести свою глубоко «добровольную» службу.

Дружинникам предстояло ходить по улицам с красными повязками, на которых написано «ДНД», ловить пьяных и всяческие антиобщественные личности на улицах. Этих пойманных надлежало тут же сдавать в опорный пункт милиции, а сделав по городу круг, можно было возвратиться в свой опорный пункт, или штаб прямо в здании сельхозинститута на Мира. Студенты, в числе которых был и мой информатор, Иванов, уже готовились нырнуть с лютого мороза в тепло своего штаба и принять горячительной влаги, заедаемой булочками и ливерной колбасой. Той самой, о которой ходил анекдот: «В вашем кале яйца глист не обнаружены».

Впрочем, предстояло сделать еще одно дело: пройтись по самому зданию института. Дело в том, что ночные сторожа, как было давно замечено, ни за какие коврижки не делали таких обходов; сидели себе, старые хрычи, у входа и вовсе не лезли в нутро колоссального здания. Ну, и было такое негласное поручение от начальства — хотя бы раз в вечернее дежурство пройтись по зданию, посмотреть, все ли в порядке. Студенты очень часто тоже отлынивали от таких обходов, но тут староста попался серьезный, службу знавший, и, не успев пропустить по сто граммов, ребята пошли уже по собственному институту.

Ваня Иванов, парень неглупый, но очень, как иногда говорят, простой, получил для осмотра целый пролет ночных лестниц, коридоров и комнат на третьем этаже. Все, что от него требовалось, это пройти по этажу, проверяя, везде ли погашен свет, не открыты ли форточки в аудиториях, хорошо ли подметено и нет ли где признаков самовозгорания. Ваня Иванов, трудолюбивый, честный парень из деревни, старательно шел себе, захлопывая везде форточки. Никаких других отступлений от правил внутреннего распорядка Ваней выявлено не было, даже свет тушить не приходилось. И так бы, наверное, Ваня и шел до самого конца пролета, если бы вдруг не услышал:

— Нет уж, вас теперь послушать — так никакого куражу не будет.

— Ни куражу, ни дивиденда, — продребезжал другой голос.

Ваня невольно насторожился, все еще не понимая, откуда идут голоса.

— Так ведь… Надо! Закон требует, и полагается… Надо вкладывать, — протянули вроде бы и соглашаясь и все же гнули какую-то свою линию.

И тут же включился другой голос:

— Сами посудите: мы в амортизацию капитал вкладываем? Вкладываем. На дни рождения… На дни ангела… На престольные… на церковные… Бараки строим утепленные? Строим.

Это был голос решительный, уверенный в себе и оттого звучавший как бы громче остальных. И еще… Ваня вдруг осознал, что давно уже вдыхает запах кофе. И совсем не того напитка, который Ваня нюхал и порой пил в студенческой столовой. При всей своей девственности Ваня понял, что тут в воздухе разносится аромат совершенно другого напитка, принципиально другого качества… В воздухе реял запах не кофейного напитка «Янтарь», а очень хорошего натурального кофе.

На цыпочках, пригибаясь, отошел Ваня от халатно не закрытой, хлопавшей на ветру форточки. Из-под двери угловой комнаты, лаборатории, сочился невнятный мерцающий свет, и Ваня, конечно же, двинулся в эту сторону. А голоса звучали и звучали:

— Да поймите же, Тит Карпович…

— Да это вы поймите, Алексей Николаевич…

— Господа, вы упорно не хотите понять…

Какое-то время Ваня стоял, не решаясь толкнуть эту дверь, и наконец толкнул… Вообще-то, здесь была лаборатория — беленые стены, специальные столы с держаками для пробирок, сильный запах реактивов, портрет Менделеева на стене. Но вот чего-чего, а лаборатории в помине не было там, куда распахнул Ваня двери. Разве что портрет на стене был, но непонятно — Менделеева или кого-то другого, тоже очень бородатого. А кроме портрета, не было здесь и в помине столов, покрытых плотной клеенкой, вытянутых пробирок, вставленных в держатели, склянок и пробирок с притертыми пробками. А был в комнате небольшой стол на одной-единственной, но зато очень массивной круглой ножке, огромный удобный диван и три здоровенных кресла. Было еще много другого, типа «такой этажерочки… но это была не этажерочка… там свечи наверху стояли». Ваня почти не присматривался, времени у него не было, а вещи стояли незнакомые и порой не очень различимые в полутьме. А не присматривался Ваня еще и потому, что на диване сидел один, а в креслах — еще двое, и эта троица пила кофе из тонких фарфоровых чашечек. У них был какой-то свой разговор, у этих троих, и они повернули головы к Ване с явным выражением досады. Странным образом это выражение быстро сгладилось у седого, пожилого, востроносого, с залысинами. Сидел этот полуседой почти спиной к Ване и был одет, как ни удивительно, в мундир, но совершенно не известного Ване покроя и с незнакомыми погонами. Ничего подобного не показывали Ванюше на военной подготовке! И вот этот-то военный от досады перешел вдруг к интересу и удивлению… по крайней мере, как его понял Ванюша.